Там, где цветет ликорис (СИ) - Райн Эльна (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные .txt, .fb2) 📗
Алексис хмыкает и окончательно опускает лопату, но настораживается, заметив за спиной старика, кроме узелков с вещами, перемотанное тканью ружье. Он не видит, но чувствует. И от чего-то от оружия этого веет опасностью. Алексису мерещится запах ликориса.
— Вы где живете? — спрашивает он, готовый в любую секунду дать отпор.
— Странствую, я охотник, — в ответ. Старик подходит ближе, и в его сморщенном лице, сивых волосах выше плеч и бородке Алексис действительно видит своего отца. Странное ощущение. — Разгадываю головоломку, точнее быть. Много лет назад в этом доме жил мой сын, и тут же его убили.
Алексис заметно вздрагивает. Холодеет. Похоже, что «интуиция» Енки его не подводит: перед ним и правда его старый отец. Алексис помнит, как им с папой было тяжело, когда отца обвинили в каком-то преступлении, к которому он не имел отношения. Всю вину на него свалили, да и забрали в колонию на десять лет. Он видел его в последний раз в лет восемь, и, может быть, в более зрелом возрасте — но позабыл.
Старик ему улыбается и смотрит как-то по-особенному тепло, щурясь. О сходстве не говорит, лишь подходит ближе, поворачиваясь в сторону дома и окидывая взглядом снизу вверх, и задерживаясь на забитых окнах чердака.
— Вы сказали, что вашего сына убили здесь? — переспрашивает Алексис, не выпуская лопаты из рук. Запах ликориса сгущается. — Кто?
— Зверь, — отвечает старый. — Я иду по его следам вот уже полвека, чтобы отомстить, — он опирается на трость, но несмотря на дрожащие руки, во взгляде непоколебимость. — И наконец учуял. Он тут.
На последней фразе Алексис снова вздрагивает, неосознанно оборачиваясь туда, куда смотрит старик. Никого. В этот момент ему и правда кажется, что человек перед ним готов выхватить ружье из-за спины и навести на него самого со словами: «Зверь — это ты». Но эта версия слишком безумна. Алексис не может быть своим же убийцей. Или может?
Где есть правда?
— Расскажите подробнее, — просит он, замечая, что старик собирается уходить.
— Если выслушаешь, что скажу, — старец переводит взгляд с чердака на Алексиса и снова улыбается. — Жизнь у меня тяжкая, как видишь. Столько лет по миру скитаюсь… Помнится, была у меня семья. Супруг молодой и сынишка. Но забрали меня в тюрьму на десяток лет — не видел их, писем не получал. Супруг на меня обозлился, подумал, что я убийца. И когда я приехал, он не возжелал меня видеть, прогнал, — в его тон голоса прорезается застарелая боль.
— А сын?
— Я думал, что хоть он меня примет, — кивает старик. — Помню, пошел его искать в его новый дом. Не знал, как он выглядит, поэтому не признал, как увидел убегающего рыжего мальчишку. А за ним… за ним бежало нечто. Издалека казалось, что человек, но… но нет. Зверь. Помню янтарный, его глазищи светились янтарным. И вместо того, чтобы помочь… я испугался. Убежал прочь. Но потом узнал, что рыжеволосый мальчик — мой сын, и он мертв. А я ведь мог предотвратить!
Глаза старика наполняются влагой, он вытирает их морщинистой рукой с грязными ногтями.
Алексис представляет себя, убегающего в панике от Енки, но не отбежавшего и десяти метров от каменного дома. Шею — как наяву — пронзает болью. Алексис трет кожу, смотрит на руку — чистая. Теперь у него нет сомнений, что его убил Енки. Но вот за что? Забавы ради? Там, в той книге, говорилось, что Многоликим Енки до людей все равно: они считают человека существом низшим, подобно муравью под ногами.
«И… у меня были рыжие волосы. Как сейчас?» — он хмурится, разминая шею в месте, где побаливает.
— Я мог бы спасти его, если бы не испугался и не был таким безразличным к чужой беде, — продолжает старик, выдержав долгую паузу. Вопреки всему, Алексис не может воспринимать его, как своего отца. — Я дал себе клятву, что не умру и не успокоюсь, пока не отомщу Зверю. С тех пор многое у них узнал, и от чего гибнут, знаю. Мое ружье заряжено обработанными пулями, от них Зверю спасения не будет.
Алексис молчит, обдумывая информацию. И произносит мысли вслух, забывая, что должен хотя бы соблюдать вид незнающего о Енки:
— Я читал, что у них сложно с размножением… Но тогда почему они не вымерли? — было бы правдивее заменять «они» на «мы».
— Зверями не только рождаются, — говорит старик, заглядывая в глаза леденяще-пронзительным взглядом. — Ими становятся.
— Ничего не слышал об этом, — сознается Алексис, замечая, что слишком напряжен. Почему старик так просто ему обо всем говорит? Подозрительно.
— У меня было время на то, чтобы найти о них все, что можно, — кряхтит в ответ старый альфа. — Один Зверь может обратить одного человека и превратить его в Зверя. У меня есть записан и сам обряд, — он с явным подозрением окидывает Алексиса взглядом, будто видит в нем не людскую сущность. Но зачем-то продолжает рассказывать то, о чем просто так не рассказывают. — Но на обращение в Зверя понадобится место без света и ровно пятьдесят лет. Что же там было-то еще… кажется, если разбудить полузверя раньше срока, то он не станет Зверем, а будет монстром, сотканным из тьмы, но питающимся светом.
Последнее сильно напоминает «паука», живущего в каменном доме. Алексис окидывает взглядом сооружение, цепляясь за чердак. А ведь он так и не осмелился туда взобраться… но больше и не будет. Алексис не собирается сюда возвращаться без весомой на то причины.
Он еще немного говорит со стариком о Енки, после чего провожает его к калитке. Оборачивается на дом и понимает окончательно, что тут ночевать опасно. Нужно искать новое жилище. Попроситься на ночлег к Марку… или к папе? Папа… Алексис так сильно пытался вытолкнуть из головы его образ, но дурное сердце помнит любящего родителя и не желает отпускать воспоминания о нем.
Видимо, прошло слишком мало времени, чтобы он мог запросто переступить себя и тягу к человеку, который его воспитал.
Может, не поздно все вернуть? А если не вернуть, так продолжить, или начать сначала — папа ведь еще жив. Да и отец тоже, пусть оба стары. Внезапная идея помирить их прошибает, как молнией небосвод: Алексис чуть улыбается и косит взглядом на старого альфу, приходящегося ему отцом.
— Вы бы не хотели найти общий язык с супругом? — спрашивает осторожно он, надеясь на положительный ответ. Силком его Алексис точно не дотянет: нужно добровольное согласие.
— Одного хотения мало, мальчик мой. Думаешь, я не приходил к нему? Приходил, сотни раз приходил. Зря я рассказал ему, что не смог спасти сына… он винит меня, а я за это виню себя в стократ.
— Пойдемте, — Алексис хватает старца за рукав одеяния, ведя за собой. — Я помогу вам.
Вопреки ожиданиям, старик идет следом, опираясь на трость и прихрамывая. Алексис все представляет, какой печальной была жизнь еще одного родного ему человека. Пусть, об отце он мало что помнит — маленьким был, но родным его из-за этого считать не перестает.
Домик, обвитый виноградной лозой, встречает тем же разящим одиночеством. Сорняки никуда не делись, да и заборчик надо бы починить. Алексис решает этим и заняться — прибить наконец ту недостающую доску. Папа просил его об этом пятьдесят лет назад, и пусть. Еще не поздно вернуть.
Пока что не поздно.
Алексис еле сдерживает себя, чтобы не побежать вперед, когда видит на пороге старого папу. Он узнает его издалека, хоть и видел в подобном образе один раз — более не решался.
Алексис вдыхает на полную грудь и решительно идет к дому, придерживая при этом престарелого отца под руку. Перешагивает поваленный заборчик, отмечая, что теперь ему не так горько видеть все это, как в первый раз. Ощущение нереальности окончательно рассеивается и Алексис принимает то, что видит, как настоящее.
— Сынок… — папа сходит с порога, чуть не падая. Пошатывается, но идет навстречу — так быстро, как может. — Сынок, ты вернулся…
Алексис смаргивает слезы, напоминая себе, что для них он всего-то похожий на их сына Алек.
Папа обнимает его, обнимает сильно, впиваясь дряхлыми пальцами в ткань одежды так, что она, кажется, трещит. Алексис стоит в ступоре несколько долгих для него секунд, а после обнимает родителя, со всей теплотой и невыплаканной скорбью по потерянной жизни. Он ведь мог спокойно прожить тут, заботился бы о родителях, о ферме дяди, которая уже давным-давно развалилась. Он бы нашел, чем себя занять, но… а впрочем, хватит сожалеть. Когда-то же надо закрывать глаза на прошлое, отпускать обиду и идти дальше. Пусть не смирится полностью, но продолжить путь.
