Пасть: Пасть. Логово. Стая (сборник) - Точинов Виктор Павлович (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .txt) 📗
Старик хотел вернуться с выпаса незаметно, но не получилось. Из-за забора моментом высунулась Клавдия, соседка. После смерти жены она – одинокая, пятидесятилетняя – все чаще цепко поглядывала на старика и его хозяйство.
Он прикрыл калитку, брякнул к поленнице обрывки цепи и фомку. И тут Клавдия – поняла.
– И-и-и… А где Магдалена-то, Степаныч? Свели?!
– Сожрали, – мрачно и коротко сказал старик, с тоской предчувствуя, что сейчас придет цунами причитаний, ужасаний, выражений сочувствия и пустопорожних советов – и все на фоне болезненно-сладострастного бабьего любопытства.
И оно пришло.
Глава пятая
Доктор сидел в пустом помещении. Один, все давно разошлись. Мерно гудел термостат, где-то нудно капало из крана.
Он ничего не делал, лишь мрачно смотрел на свое отражение в химустойчивом стекле, покрывающем стол. Шаги Эскулапа прозвучали гулким эхом каменного гостя.
– Смотри, Витя, разгрыз я твой орешек, нашел причину. Ларчик просто открывался. А ключик-то серебряный. Смотри!
Посмотрел – без интереса. В руках Эскулапа – челюсть. Мощная нижняя челюсть, бело-желтая, шестнадцать зубов, как у человека. Но зубы не человеческие. Неприятная игрушка.
– Смотри, смотри… Кариесы! Целых три. И еще пять нашлись на верхней. Не наводит на размышления?
Доктор удивился вяло:
– Откуда у объекта кариесы? Ерунда какая…
Действительно, ерунда. У объекта зубы заплывают дентином, увеличиваются, трансформируются, покрываются новой эмалью… Если даже имелись старые пломбы и полости, все спрятано глубоко внутри, а новые появиться никак не успевают, не живут объекты в Виварии столько… Но черные дырки – вот они.
– Это еще не все. Следи за руками! Внимательно следи…
Толстые, но ловкие пальцы стиснули кариозный зуб – треугольный в сечении, больше похожий на клык, чуть загнутый назад. И, небывалое дело, зуб хрустнул, рассыпался белой трухой. Показался другой, прятавшийся внутри, с плоской вершиной – обыкновенная человеческая шестерка. Тоже с кариесом. Эскулап надавил второй, где дупло было поменьше – та же картина. Взял челюсть двумя руками и без малейшего труда разломил пополам.
– Впечатляет? Никакого подвоха нет, ничем не обрабатывал, только мягкие ткани удалил легонько.
Впечатляло. Но ничего не объясняло. Никак не объясняло, почему антидот нового поколения, призванный сломать и разрегулировать генный механизм трансформации (Доктор дорабатывал его в последний месяц в дикой спешке, без сна и отдыха, боясь опоздать) – почему он сработал только в первом опыте. Вызвал у первого ликантропа ремиссию – неуправляемую, незавершенную, со смертельным исходом – и не оказал никакого, абсолютно никакого действия в опытах последовавших. И дешевые фокусы Эскулапа, колдовавшего сейчас над трупом, никакого понимания не добавляли. Тем более что Доктор все равно опоздал…
– Решил я грешным делом с масс-спектрографом побаловаться. Следы серебра поискать.
– Нет в препарате серебра, совсем другой принцип… – повторил Доктор и так обоим известное.
– А я недоверчивый. Вдруг с пищей чего попало? У лаборантки клипса с уха свалилась? Конечно, не сожрал бы, выплюнул… Но я на всякий случай поискал.
Эскулап выдержал театральную паузу, объявил торжествующе:
– И нашел! Заодно и ртути больше нормы обнаружилось… Никаких ассоциаций? А меня зацепило: ртуть-серебро, серебро-ртуть… Амальгама. Откуда в нем амальгама, а?
Доктор против воли заинтересовался:
– И откуда?
– Пломбы! – выпалил Эскулап тоном выскочившего из ванны Архимеда. – Лет сорок-пятьдесят назад в большой моде такие были: из серебряной амальгамы. Штука почти вечная, стоит всю жизнь. Потом от них отказались – черные, неэстетично. И опять же ртуть выделяется помаленьку. Так вот, этот в себе таскал почти пятнадцать грамм амальгамы… Дальше объяснять?
– Но почему она сразу не подействовала?
– Не знаю. Может, с кровью не контактировала. Пока постепенно не разъела наросший дентин. И, скорее всего, процесс совпал по времени с твоим опытом. Совпадение. Так что не мучайся, не изводи себя понапрасну.
Не мучайся. Только что похоронил надежду доработать антивирус, и – не мучайся. А у них осталось то, с чего и начинали – серебросодержащие препараты. Которые не годятся для длительной вакцинации. Которыми не снарядишь приманки, опасные для одного-единственного существа на свете – оборотень обойдет их за версту. Шанс оказался призрачным. Все было напрасно. Люди будут гибнуть и дальше. Не получится даже как у Франкенштейна – сгинуть вместе с сотворенным тобой монстром. Выхода нет.
Даже такого – нет.
– Я не буду изводить себя понапрасну, – покорно проговорил Доктор. – И не буду мучиться.
Эскулап взглянул на него – с тревогой. Ничего не сказал, собрал со стола осколки и ушел к себе. Они – те, кто знал, – работали в режиме военного времени, до глубокой ночи. Зачастую здесь и ночевали.
– Не ту вы выбрали корову, суки, – дословно повторил старик вчерашнюю фразу. Чем-то она ему понравилась, к тому же казалась смутно знакомой – но откуда, так и не вспомнил.
«Суки» в данном случае было не ругательством, а констатацией факта. Если не брать в расчет маловероятных волков и совсем невероятных медведей, то оставался лишь один возможный виновник – одичавшие собаки. Твари, которых знающие люди считают поопасней волков.
Старик собак не любил.
Не по причине врожденной зоофобии. И не из-за вчерашней кровавой истории. Просто часто приходилось сталкиваться при работе, – и всегда это оказывались неприятные встречи. Всю жизнь он прослужил в разведке Тихоокеанского флота (срочная, сверхсрочная, школа мичманов, сорок лет в строю, – и на пенсию с должности заместителя командира роты) – и не понаслышке знал, что такое натасканные убивать псы. Сколько бы ни наизобретали высоколобые доценты и профессора хитроумных детекторов и датчиков, но собака так и остается лучшим средством для охраны и береговой полосы, и многого другого… Тут вам и детектор, и обрабатывающий компьютер, и самонаводящееся оружие – дешевое в производстве и содержании, не знающее поломок и отказов. Тридцать лет он носил шрамы на запястье, память о Кунашире – о зубах нашего же пса – условия учений полностью приближались к боевым; и погранцы, и их собачки работали на полном серьезе.
Одичавшие шавки, конечно, боевой дрессировки не получали, но в стае опасны ничуть не меньше. Как они опасны в стае, он видел вчера вечером – и хорошо, что видел только последствия. Приди на час-другой раньше – и повернуться могло всяко. Фомкой не отмахаешься, если нечем прикрыть спину, зайдут сзади – и конец.
Да и годы, если честно, не те – отмахиваться.
Вот так и умирают люди от инфаркта в самом начале четвертого десятка…
Именно так. Идут себе спокойно солнечным июньским утром по улице. На службу идут, или по личным делам гуляют, – остановятся неожиданно, ухватятся за воротник… Сделают несколько нетвердых шагов и свалятся на тротуар обмякшей куклой. И будут прохожие отводить взгляд, и брезгливо обходить упавшего, а стервы-старушки еще и бубнить начнут под нос о молодом и вроде приличном, но как свинья нажравшемся…
Капитан не умер. Просто стало почему-то не хватать воздуха и уши заложила ватная тишина, как в самолете при взлете. На негнущихся ногах он подошел к лотку, одеревеневшими пальцами выдернул из кармана купюру, протянул продавщице… И сгреб газету, резанувшую по глазам убийственным заголовком на развороте: «ОХОТА НА ЛИКАНОВ?» – отошел, на ходу разворачивая и позабыв о сдаче.
Да-а-а… Нервы совсем ни к черту… Статья оказалась совершенно безобидной – ликанами придурок-журналист окрестил лиц кавказской национальности, якобы безбожно притесняемых московскими властями.
Холодок в груди медленно рассасывался…
Капитан скомкал бумажный шар, без труда попал с пяти шагов в урну. И пошел дальше. Чувствовал он себя старым, разбитым и уставшим, – впрочем, глядя со стороны на его пружинистую походку, никто бы так не подумал.