Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003) - Линк Келли (читаемые книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗
Тебе хотелось бы, чтобы он умер?
Майк не мог припомнить, нашелся ли у него ответ.
Майк наклоняется к миниатюрному полю брани, благодаря его стараниям усеянному трупиками: сопротивление ничтожно — то лапка где дернется, то крылышко, а одна особенно непокорная жертва медленно тащится по кругу. В баллончике осталось еще много вещества, но Майк и без того терзается за учиненный геноцид и не знает, будет ли следующая струя яда актом милосердия или лишним оскорблением погибшим. Странно, почему не продаются баллончики с антидотом на тот случай, если кому взбредет в голову передумать. Хотя трудно представить, чтобы осы весело вышли из подобной переделки: «Отлично, Майк, ты действительно одурачил нас на несколько минут».
— Наверное, из всего этого стоит извлечь урок, — слышит он за своей спиной.
Он даже не подозревал, что Эван вышел из дома, а тем более стоит в нескольких футах. Он всегда считал музыкантов шумными людьми, которых за версту слышно.
— Вот как? — Сегодня выходной, и он не обязан учить какие-то уроки. Майк выпрямляется. Может, с высоты покажется, будто осы всего лишь заснули. — Какой еще урок?
Несколько секунд Эван стоит, засунув свои огромные руки в карманы, и рассматривает обработанное ядом гнездо.
— Им казалось, они знают свое место. Они все просчитали… решили, что нашли свою нишу. А теперь смотри, что с ними стало.
Майк ничего не говорит, только жалеет, что у него нет смелости сказать Эвану, чтобы тот шел подкрепился журналом или еще чем-нибудь. Весь этот разговор о своем месте и найденной нише… похож на угрозу, очень тонкую угрозу.
— Не знаю, думал ли ты об этом раньше, — говорит затем Эван, почему-то запинаясь, чего с ним никогда не бывало, — но если бы ты заинтересовался уроками на фортепьяно, вероятно, я мог бы тебе помочь. В прошлом году во время развода мне пришлось продать свой инструмент, но сейчас я подумываю о том, чтобы купить хорошее электронное пианино. «Каваи» выпускает довольно неплохие штуки, звучание от настоящих почти не отличить. Ты бы мог практиковаться в любое время.
— А гитара тебе случайно не знакома?
— К сожалению, нет.
— Я так и думал. Да ладно, не страшно, — отвечает Майк и, сам не зная почему, вдруг выпаливает: — Все равно сейчас уже никто не занимается настоящей музыкой. Просто компилируют из того, что уже сделано другими. Если начать заниматься чем-то, требующим практики, вместо того чтобы просто нажимать кнопки, то, пожалуй, примут за чурбана.
Эван моргает, глядя на него из-под маленьких кругленьких очочков. Майк вдруг понимает, что таких чистюль ему видеть еще не приходилось. Ни пятнышка на нем, ни лишней ниточки. Может, все дело в прическе, такой короткой, что даже ветру ее не растрепать.
— За чурбана, — тихо, почти шепотом повторяет Эван. Ну вот, опять чувство вины.
— Я просто… подумал о себе. Не имел в виду тебя. Ведь таких технологий в твое время не существовало.
Но Эван говорит, что все в порядке, Майк не сказал ничего дурного, и потом, ему не впервые приходится думать, будто это слово относится к нему самому. Вид у него при этом становится такой, словно ему хочется оказаться где-то в другом месте. Или это просто голодный взгляд — видно, парню пришло время подкрепиться вкусным фантиком.
Уроки фортепьяно. Более дурацкой идеи не придумать.
— У тебя когда-нибудь были дети?
— Те, которые выжили? — говорит Эван. — Нет.
Майк вдруг ясно осознает, что в руке у него аэрозольный баллончик, но своими руками обыкновенного размера он владеет, видимо, лучше, чем голосовыми связками, потому что не может не подумать, что бы вышло, если бы он обрызгал Эвана. И опять та же мысль: было бы это актом жестокости или милосердия?
Через несколько дней он достает из гаража лопату для очистки снега и соскребает опустевшее гнездо со стены дома. Оно падает на землю с глухим стуком, от него отлетают чешуйки, но оно остается почти целым и по-прежнему выглядит как нечто из другого мира или по крайней мере нечто, что не принадлежит этому миру. Майк наступает на гнездо, и оно хрустит под подошвой кроссовки, а когда он убирает ногу, то видит, как в обломках поблескивают раздавленные оболочки личинок.
Он, конечно, идиот, раз жалеет кучку насекомых, которые, если этикетка на баллончике верна, существуют только для того, чтобы жалить тебя без устали. И хватит с него развития личности, о котором проповедует Лидия. Если жертвенность помогает тебе не озлобиться, то по логике вещей противоположное действие должно способствовать обратному эффекту. Что ж, в случае с осами он взял свое сполна, даже слишком, а результат нулевой. Внутри у него до сих пор сидит жалость, какой он раньше не испытывал, хотя, быть может, он не туда ее направляет — наверное, следовало бы излить какую-то часть и на Эвана.
Но это не тот парень, которого легко пожалеть.
Может быть и так, что парень не нуждается ни в какой жалости. В целом, похоже, Эван отлично преуспевает во всем, что касается Лидии. Эти двое, должно быть, думают, что он не слышит, чем они занимаются в своей спальне, и возможно, они были бы правы, если бы с недавних пор у него не появилась привычка потихоньку удирать из окна посреди ночи, чтобы провести часок-другой, сколько удастся выкроить, с Чарис. После он так же тихо возвращается к себе, ложится на кровать и бодрствует, словно сон полагается кому угодно, только не ему. Так вот, почти каждую ночь Майк невольно убеждается, что Эвану везет куда больше по части активности, чем ему. Майку остается только надеяться, что он еще свое наверстает.
Самое странное, он никогда не подозревал, что Эван окажется таким динамитом страсти. А после того, как Майк застал его за поеданием бумажных ленточек, он даже стал подумывать, не предпочитает ли Эван в действительности бумажных женщин: может, для такого, как он, съесть разворот журнала гораздо привлекательнее, чем переспать с моделью, напечатанной в нем?
Но, видимо, Эван знает свое дело за дверьми спальни. Либо это, либо Лидии невероятно хорошо удается притворяться, но разумно ли, чтобы она притворялась с таким энтузиазмом каждую ночь? Майку так не кажется. Ибо если не испытывать в полной мере то, о чем громогласно возвещается на весь дом, даже Лидии не захотелось бы в такой степени поощрять мужчину. Живи они в многоэтажном доме с тонкими стенами, обеспокоенные соседи постоянно вызывали бы полицию.
Почти каждую ночь Майку кажется, что Лидия находится при смерти минуту или две, прежде чем раствориться в странном довольном постанывании.
Сейчас больше, чем раньше, он рад, что не утратил скудных воспоминаний о родной матери, но их вполне достаточно, чтобы убедиться — между нею и Лидией нет ничего общего. Это различие осталось незыблемым, и вероятно, оно и послужило причиной того, что по настоянию Лидии они так и не стали кем-то друг другу. И хотя последние десять лет Лидия была ему все равно что матерью, она все же сохранила за собой привилегию превращаться в необузданную женщину, и у него при этом не сносило крышу.
Чарис только подтверждает его мысль, когда однажды ночью он делится своими соображениями, желая выяснить, что она обо всем этом думает.
— Молодец Лидия, — говорит Чарис, словно не видит в его рассказе ничего странного.
— Значит, ты не считаешь, что это извращение? — Ему действительно необходимо знать.
— Какое извращение? Что они не боятся хорошо проводить время?
— Ну как же, — отвечает Майк, произнося вслух то, о чем сам пока не имеет твердого мнения, — все-таки она уже в возрасте.
— Позволь открыть тебе секрет, — говорит Чарис под звездами, со вкусом ягодного вина на губах. — Мне хотелось бы, чтобы моя мать все еще помнила, каково это — идти вразнос и так ловить кайф. Думаю, нам с сестрами тогда жилось бы гораздо легче и веселее. А то она почти всегда смотрит на нас так, будто мы украли у нее все это.
Подобные замечания заставляют его осознать прежде всего одно: ему никогда не научиться понимать, как мыслят женщины.
