Брачный сезон или Эксперименты с женой - Николаев Константин Николаевич (бесплатные серии книг .txt) 📗

Вывалив в мою тарелку половник зеленоватой жижи, Тимирязьев заметил:

– Завтрак нубийского крестьянина. Просто, вкусно и полезно!

– Сомневаюсь, чтобы нубийские крестьяне пробовали эту гадость, – скривился я, поднося ко рту ложку.

– Обижаешь, старик. Не могу же я тебя каждый день потчевать карпами. Давай, жри быстрей, и побежали… Мне еще разучивать любимые песни этого денежного туза. Ума не приложу, как выкрутиться? Он заказал какую-то композицию под условным названием «Шо ты давишь, тюбик?» Может, знаешь, как там дальше?

– Ну у вас и репертуарчик, – подивился я и подумал, как к этому отнесется моя благонравная мадам Еписеева. – Нет, не знаю.

– Жаль.

Я вспомнил о вчерашнем приглашении и спросил:

– Так нам можно прийти? Сегодня вечером?

– Что ж, валяйте. Знаешь ресторан «Гавана»?

Я кивнул.

– Часикам к восьми подгребайте.

Надо позвонить Маше. Не напороться бы только на ее сынка. Утром-то он наверняка в школе. А вдруг она не сможет сегодня вечером? Нет. Вчера она работала в вечернюю смену. Значит, сегодня – в утреннюю. Сможет, убежденно решил я.

Мы с Ленькой вышли на улицу. Он сел в такси, а я спустился в метро и поехал в поликлинику. Закрывать больничный. Хотя, при должном умении, его можно было и продлить.

Перед кабинетом врача Щербино было полным-полно пенсионеров. Значит, мне предстояло провести несколько часов, меряя шагами линолеумные просторы поликлиники. Для начала я присел на красную дерматиновую банкетку рядом с толстой старухой в платке. Она пришла с внучкой. Девочка скучала, потому что бабушка оживленно разговаривала с соседкой – тоже старушкой, но в очках и потертой зимней шляпке.

– И-их, скоро все там будем! – голосил платок.

– И не говорите, такие очереди, что, того и гляди, прямо здесь прихватит, – вторила ему шляпка.

– Вы сами-то с чем к Вере Павловне?

– Ноги у меня. Совсем что-то не ходят.

– Вот-вот, – подхватил платок, – вечером так распухают, что с места не сдвинешься. Думаешь, прямо сейчас и помрешь… И давление скачет, не приведи господи…

Девочка немного попрыгала, а потом со скуки предложила:

– Бабушка, давай играть в больницу.

Обладательница платка строго посмотрела на внучку и сказала:

– Хорошо, только я буду в реанимации.

После чего возобновила разговор со шляпой.

– Что-то я вас здесь не видела? Недавно болеете?

– Какое там, – шляпа возмущенно блеснула очками. – Я обычно к Зацепиной хожу, а не к Щербине. Но Зацепина заболела, так что…

– Голова гудит, прям хоть ложись и помирай, – не слушал ее платок. – И ведь помру.

Вот что ждет меня лет через двадцать-тридцать, меланхолично подумал я. Бесконечные разговоры о болезнях, лекарствах и смерти. Нет, надо срочно жениться. Иначе даже внуков рядом со мной не будет.

Я глянул на изнывающую от скуки девочку. Она вяло слушала разговор шляпы и платка. Игра «в реанимацию» ее, по-видимому, не слишком заинтересовала.

Наконец девочка не выдержала минорного настроения, царившего у терапевтического кабинета, и решила в меру своих возможностей поддержать философскую беседу:

– Бабушка, – вставила она после очередной реплики о грядущей смерти, – а чего ты так волнуешься?

Обе старушки с сожалением поглядели на трясущиеся где-то внизу молодые бантики.

– А вот умру, – оживилась бабушка, – ты в сад пойдешь. Так матери и скажи!

Девочка серьезно ответила:

– Когда ты умрешь, мы с мамой тебя каменную сделаем. На могиле…

Я не стал слушать изумленно-возмущенных воплей старшего поколения и отправился в очередное путешествие по линолеумной равнине коридора. Через полчаса послышался грубый голос Веры Павловны Щербино:

– Васильев! Кто Васильев?

– Это вон тот здоровый, мордастый, – понеслись со всех сторон старческие голоса.

На меня нацелился с добрый десяток узловатых пальцев.

– Вы что же, особого приглашения ждете? – пробурчала докторесса.

В кабинете кроме меня и докторши присутствовал старый гриб в просторных семейных трусах. На столе красовалась фотография в рамке. Я пригляделся. На снимке был запечатлен хилый усач с наглым взглядом в компании Веры Павловны Щербино. Надо полагать, фотография не первой свежести, но Вера Павловна ничуть не изменилась. Ошибки быть не могло. Доктор Щербино была в фате, едва доходившей ей до лопаток. Значит, этот жизнерадостный сперматозоид – ее муж.

– Давайте больничный, – свирепо приказала Вера Павловна. – И раздевайтесь. А вы одевайтесь, – обратилась она к старичку, – и не просите. У меня нет времени.

Гриб прошамкал:

– Ты, дочка, еще разик посмотри. И скажи, что с ногами-то?

Он указал тоненькой рукой на свои не менее тоненькие ножки, стоящие на полу независимо, как кегли.

– Ну как я скажу? – Щербино с треском навалилась на стол и вгляделась в старичка. – Ничего ведь не поймешь, дедуля. То ли у вас ноги такие тонкие, то ли трусы широкие?

Старичок не двинулся с места. Зашевелились только его синеватые губы:

– Может, мне хирургу показаться?

Вера Павловна вздыбилась над старичком и пророкотала, как мотоцикл без глушителя:

– Дедуля, хирург – это тот же терапевт. Только доведенный до отчаяния!

Я разделся, нерешительно подошел к Щербино и выпятил живот над ее столом. Она приложила к нему что-то холодное и стала прислушиваться. Ее огромные ноздри с шумом раздувались. Словно где-то работал паровой молот.

Я попытался выбить из врача еще один больничный – в школу идти не хотелось – и принялся дышать с легким хрипом.

– А ну прекратите паясничать! – Щербино хлопнула меня по животу мощной ладонью.

Я сдулся, как воздушный шар, и задышал нормально. Вера Павловна заскрипела ручкой и бросила мне:

– Одевайтесь! И чтобы завтра на работу.

Покидая кабинет, я бросил на старичка прощальный взгляд. Мне ответил стальной блеск его ко всему привыкших глаз.

По пути домой я грустил. Итак, завтра меня опять ждет встреча с этим скопищем идиотов. И что еще хуже – с коллегами. Сонечкой, Риммой Игнатьевной… Снова изо дня в день выслушивать одну-единственную реплику «К в кубе»: «Все шутишь, а знаний-то – нет!» Тьфу, пропасть! А главное, надо как-то смотреть в глаза подлецу Мухрыгину. После моей борцовской неудачи он наверняка почувствовал себя героем. Еще возомнил, чего доброго, что я заболел именно после нашей с ним схватки…

Так что сегодня я должен устроить прощальный вечер. Лебединая песня, посвященная больничному листу. И все куплеты этой песни налицо – лучший друг, любимая женщина, хороший стол, музыка… Кстати, с «любимой женщиной» еще не все ясно. Сможет ли она стать свидетельницей моего торжества?

Дома я со страхом набрал номер мадам Еписеевой. Вдруг подойдет хулиган. Но на этот раз повезло. Владимир, по-видимому, застрял где-то возле костров и гаражей, и я без помех пригласил Марию в «Гавану». Однако все оказалось не так-то просто.

– Боюсь, что я не смогу прийти в восемь, – сказала мать хулигана. – И вообще не смогу.

– Почему? – расстроился я.

– Ну, потому. У меня есть дела, – ответила она уклончиво.

По опыту я знал, что в таких случаях к женщине лучше не приставать. Она все равно не скажет.

– А вдруг у тебя получится?

– Может быть. Если получится, приду. Адрес-то я знаю…

Вот незадача, кого же пригласить? Ведь Ленька уже, наверное, заказал два места? Обидно, если одно из них пропадет.