Урюпинский оборотень - Басов Николай Владленович (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
А потом, уже день на третий, если не на четвертый, новый комиссар группы, Вера Аверьяновна Самохина, тоже получив какую-то папку с мандатами и необходимыми согласованиями, отправились куда-то в сторону Зубовской площади, как она сказала. Снова шли довольно долго, и Рыжов сделал удивительное открытие – люди в Москве, несмотря на явную, уже ощутимую жару, оставались кто в шинелях, кто в пальто, а барышни даже и в теплых жакетах. Почему они не чувствовали солнышка, его лучей, осталось для него загадкой.
Миновали площадь, сплошь заставленную лотками, с которых продавали все что угодно, Рыжов подумал, что при желании тут можно купить и пулемет с боеприпасами, но вслух Самохину об этом не спросил. Она была замкнута, и когда к ней обращались, сначала поджимала губы и молчала, прежде чем удосуживалась ответить.
Пришли в Хамовники, тут Самохина на пол-часа, не больше, заскочила в районный комитет, и в каком-то кабинете, видимо, сорвала голос, потому что когда вышла, сказала сипло, словно только что выкурила пол-пачки махры:
– Пошли, они не соглашались с нашим решением, но я все устроила.
Пришли к какому-то особнячку, как оповестила Самохина, уже в Неопалимовских переулках. Сколько было этих переулков, почему именно сюда следовало им приходить, он пока не понимал. Но они вошли в двухэтажный флигелек, наглухо пристроенный к довольно высокой и толстой кирпичной стене, отделяющей их от соседских домов, где кипела обычная московская жизнь, где не было ничего, связанного с мандатами РВС или ВЧК, и не было забот о золоте колчаковцев или том задании, которое Рыжов получил от Дзержинского и товарища Троцкого.
Ключей от большого, почти амбарного замка, запирающего входную дверь, не было, пришлось попросить Мятлева с Супруном сбить его, а потом еще и починить дверь, подломавшуюся у косяка. В помещении было тихо, пустынно и просторно. Они прошли темную прихожую, в которой сбоку, у крючков для одежды, был установлен пыльный стол с фаянсовой пересохшей чернильницей. Почти сразу открылась небольшая комната, в которой тоже стоял стол, но у окна. Которое тоже не мешало бы протереть, уж очень стекла заросли грязью и пропускали так мало света, что Самохина споткнулась о задравшуюся паркетную дощечку. Потом оказались в очень большой комнате, где стояло уже столов пять или даже больше. Вдоль стен расположились шкафы, некоторые из них были открыты, и все они, целиком были заставлены темными конторскими папочками. Эти же папочки оказались свалены в кучу и в последней, дальней комнатке. Тут тоже находился стол, только большой, резной, с зеленым сукном, на котором эти же папки валялись раскрытыми. Чувствовалось, что листы из них вырывали с силой или по необходимости быстро.
– Что тут было? – спросил он у Самохиной.
– Точно не знаю, кажется, какое-то отделение юнкеров. У них же на Крымской площади, тут неподалеку, были и казармы, и склады, и прочее разное… Вот в этом особнячке у них была контора… Но теперь нам приказано здесь размещаться.
Борсина уже сходила наверх, и объявила, стоя на лестнице:
– Помещение для сна я занимаю крайнее слева, а вам, господа, придется пользоваться тем, что находится у ванной комнаты.
Помещений, в которых оказалось несколько кроватей, действительно имели все удобства, так что там можно было жить, и даже с некоторым комфортом. Вот только для Мятлева с Супруном места не оказалось. Но практичный Мятлев вдруг обнаружил небольшую выгородку прямо перед входом, и перетащил туда две кровати сверху. О том, что им-то пользоваться удобствами придется во дворе, он не обеспокоился, и не таким обходились на войне.
А потом, вместо того, чтобы отбыть в Урюпинск, или откуда там пришел рапорт, по которому должен был отправиться Рыжов со своей группой, они почти два дня приводили свой флигель в порядок. Сначала обустроили жилые помещения, и по какому-то из манадатов Самохиной они получили даже постельное белье. Хотя это Рыжов уже полагал излишним. Нет, на самом деле, сколько он тут будет жить? Ну, несколько дней, много – неделю. И зачем ему белье?
Но Самохина резковато сообщила, подслушав какой-то его разговор с Мятлевым и Супруном:
– Вы не думайте, товарищи, что вас так быстро отпустят назад, в Омск, или даже на войну. Людей не хватает, вы прошли почти все этапы оформления вас в нашей… комиссии. Найдется для вас дело и тут. Поэтому об Омске советую забыть надолго.
Рыжов подумал-подумал, и покорился, как привык слушать приказы. Вот Мятлев расстроился, он-то рассчитывал на демобилизацию, но теперь, когда попал сюда, в Москву, в Неопалимовский особнячек, с этим явно возникали сложности.
Потом стали разбираться с темными папочками. Их было очень много, по большей части пустые, в них только предполагалось подшивать какие-то документы, бумаги и прочее. С этим поступили просто, нашли в подвале местечко посуше, у сухой же стены, и выложили их штабелем. Те немногие из папок, которые были заполнены, осмотрели, но все, сколько-нибудь значимое, из них пропало. Поэтому бумагу эту решили использовать для своих надобностей, тем более, что обратная сторона листов была чистой, на них можно было писать.
– Да, если уж мы будем вести какую-то бюрократию, – высказалась Самохина, – пусть у нас будет своя бумага, и пристойный вид у всех этих документов.
– Вы что же, полагаете, нам придется отчитываться? – спросил Раздвигин у нее.
– Кажется, нам будут поручать такие дела, что мало не покажется, – отозвалась она туманно.
Но странным образом, Раздвигина это не обеспокоило. Он вообще, с самого начала устраивался тут, в этом флигеле надолго, прочно и старательно. Особое впечатление на него произвело то, что им вдруг выделили карточки, и они стали получать еду. Кашеварить поставили Мятлева, и тот быстро с этим согласился, потому что кто же откажется в незнакомом месте, где неизвестно сколько придется просидеть, от кухонного наряда? А вот Супруна пришлось поставить на бессменный пост у ворот перед двором. Он и встал на этот пост, с помощью Самохиной, довольно скоро разжился замком, не меньше, чем тот, который они сбили с входной двери, и стал запирать двор на ночь.
Рыжов еще пару раз с Самохиной вынужден был отправиться в особняк на Сретенке, в ВЧК, чтобы переговаривать с кем-то из своих будущих начальников, и это еще раз убедило, что его группу рассматривают как штатных сотрудников, которым лишь сейчас, на время поручили какую-то работу в провинции. Но впредь, когда он вернется, их будут… Да, служить ему следовало бы привыкать теперь в ЧК, с этим ничего уже поделать, кажется, было невозможно.
А к середине апреля, когда они совсем освоились, стало понятно, что публика у Рыжова подобралась такая, хоть волком вой. Начать с того, что Самохина не терпела Борсину, и угнетала ее, как старослужащие обычно цепляются к новобранцам. Борсина расстраивалась, отвечала, что она не виновата, что попала сюда, и пусть, если она ни к чему не подходит, ее увольняют. Или демобилизуют, если госпоже Самохиной так будет угодно. От этого обращени – «госпожа Самохина» – комиссар просто на стену лезла. Она даже порывалась было пару раз достать свой револьвер, только Рыжов ей запретил размахивать оружием без надобности. Он ее уговаривал:
– Вы поймите, товарищ комиссар, она еще несознательная, но наша задача не угрожать ей, а перевоспитывать. Ведь вас для этого же назначили к нам.
– Лучше бы я… С контрой привыкла поступать по законам военно-революционного времени.
– Понимаю, но не одобряю. Она нам помогла под Чанами, а если в Урюпинске окажется что-то подобное, она – единственный, кто сумеет нам хоть что-то объяснить.
Потом Рыжов стал замечать, что за внешнюю непрактичность Мятлев с Супруном стали задевать по-разному и Раздвинина. Вот этого он терпеть был не намерен, и попросту приказал им:
– К инженеру не цепляться, наоборот, выказывать уважение. Он хоть и штатский, и на вид не очень умелый, все же считайте, что он – один из командиров.
– Да какой же он командир, квелый к тому ж…
