Книга потерянных вещей - Коннолли Джон (книги без регистрации бесплатно полностью TXT) 📗
Эти истории были очень стары — стары, как сами люди, и сохранились благодаря своей несомненной силе. Книги были прочитаны и отложены, а легенды надолго остались в памяти. Они были и побегом от реальности, и самой альтернативной реальностью. Они были так стары и так необычны, что, казалось, существовали независимо от страниц, с которых сошли. Однажды мама сказала Дэвиду, что мир старых легенд живет параллельно нашему, но иногда стена, их разделяющая, становится столь тонкой и хрупкой, что оба мира смешиваются.
Так было, когда начались неприятности.
Так было, когда стало совсем скверно.
Так было, когда Дэвиду стал являться Скрюченный Человек.
II
О РОЗЕ, ДОКТОРЕ МОБЕРЛИ И ВАЖНОСТИ ДЕТАЛЕЙ
Странное дело, но вскоре после смерти мамы Дэвид испытал чуть ли не облегчение. Другого слова не подберешь, и из-за этого он чувствовал себя очень виноватым. Мама ушла и никогда не вернется. Неважно, что священник в своей проповеди сказал, будто мама Дэвида теперь в лучшем, более счастливом месте и ее боль прошла. Он говорил Дэвиду, что мама всегда останется с ним, пусть даже он ее не видит, и это тоже не помогло. Невидимая мама не отправится с тобой летним вечером на долгую прогулку, по пути извлекая из неисчерпаемого запаса своих знаний о природе имена деревьев и цветов. Она не поможет тебе с уроками, и ты никогда не вдохнешь ее знакомый запах, когда она склоняется над тетрадью, чтобы исправить твои ошибки, или ломает голову над смыслом незнакомого стихотворения. Она не почитает с тобой в холодный воскресный день, когда в камине горит огонь, дождь бьет в оконные стекла и по крыше, а комната наполняется ароматами дыма и сдобы.
Но затем Дэвид напомнил себе, что в последние месяцы мама ничего такого делать уже не могла. Лекарства, которые давали ей доктора, сделали ее больной и слабой. Она была не способна сосредоточиться даже на простейшей задаче, а о долгих прогулках и речи идти не могло. Ближе к концу Дэвид порой сомневался, понимает ли она, кто он такой. У нее появился необычный запах: не дурной, но странный, как старая одежда, которую давным-давно не носили. Ночью она вскрикивала от боли, и отец Дэвида обнимал ее, пытаясь успокоить. Когда страдания делались невыносимыми, вызывали доктора. Она так ослабла, что уже не могла оставаться в своей комнате, и тогда «скорая помощь» увезла ее в больницу. Это была не совсем больница, потому что там никто не поправлялся и оттуда никто не возвращался домой. Тамошние пациенты просто становились все тише и тише, пока вместо них не оставались лишь тишина и пустые кровати, где они раньше лежали.
Больница была далеко от их дома, но отец ездил туда через день после работы, пообедав с Дэвидом. Не реже двух раз в неделю Дэвид садился вместе с ним в их старый восьмицилиндровый «форд», хотя едва успевал сделать уроки и съесть обед, а ни на что другое времени не оставалось. Отец тоже уставал, и Дэвид удивлялся, откуда у него берутся силы каждое утро вставать, готовить сыну завтрак и провожать его в школу, прежде чем отправиться на работу, а потом возвращаться домой, заваривать чай, помогать Дэвиду с уроками, что было непросто, навещать маму, снова возвращаться домой, целовать Дэвида перед сном и еще час читать газету, перед тем как отправиться в постель.
Как-то Дэвид проснулся среди ночи с пересохшим горлом и спустился вниз, чтобы налить себе воды. Он услышал храп, доносившийся из гостиной, заглянул туда и обнаружил отца, уснувшего в своем кресле с поникшей головой в окружении упавших листов газеты. Было три часа ночи. Дэвид не знал, что делать, но в конце концов разбудил отца, потому что вспомнил, как однажды в поезде сам заснул в неудобной позе, а потом у него несколько дней болела шея. Отец выглядел несколько удивленным и совсем не сердился из-за того, что его разбудили. Он вылез из кресла и поплелся наверх, в спальню. Дэвид не сомневался, что он не впервые так засыпает — полностью одетый и не в постели.
Так что, когда мама Дэвида умерла, это означало не только ее избавление от боли, но и конец долгим изнурительным поездкам в большое желтое здание, где люди постепенно сходили на нет, конец ночам в кресле, конец обедам на скорую руку. Вместо этого наступила тишина. Так бывает, когда часы уносят в ремонт: ты постепенно осознаешь их отсутствие, потому что не слышишь негромкого утешительного тиканья, и тебе его не хватает.
Прошло всего лишь несколько дней, и облегчение ушло. Тогда Дэвид ощутил вину за свое довольство тем, что не нужно больше делать всего, на что их обрекала болезнь мамы, и это чувство не покидало его долгие месяцы. Оно становилось все острее. Дэвиду уже хотелось, чтобы мама по-прежнему лежала в больнице. Будь она там, он мог бы каждый день навещать ее, даже если бы пришлось раньше вставать по утрам, чтобы закончить домашнее задание. Ему было невыносимо думать о жизни без нее.
В школе тоже стало труднее. Он начал избегать друзей еще прежде, чем наступило лето, и теплые ветерки рассеяли их, словно семена одуванчиков. Ходили слухи, будто всех мальчиков эвакуируют из Лондона и в сентябре они начнут учебу в деревне, но отец пообещал, что Дэвида туда не отправят. Он сказал, что теперь они остались вдвоем и им надо держаться вместе.
Отец нанял даму по имени миссис Говард поддерживать в доме чистоту, а также готовить и гладить. Дэвид заставал ее, возвращаясь из школы, но миссис Говард была слишком занята, чтобы с ним разговаривать. Она занималась на курсах противовоздушной обороны, она заботилась о собственном муже и детях, и у нее не оставалось времени на болтовню с Дэвидом или расспросы о том, как он провел день.
Около четырех миссис Говард уходила, а отец Дэвида никогда не возвращался с работы в университете раньше шести, а то и позже. Так что Дэвид оставался в пустом доме в обществе радио и своих книг. Иногда он сидел в спальне, которую когда-то делили мама и папа. Ее одежда по-прежнему висела в одном из гардеробов: платья и юбки выстроились такими стройными рядами, что, если как следует прищуриться, можно было принять их за живых людей. Проводя по ним пальцами, Дэвид вспоминал, как они шуршали, когда в них ходила мама. Потом он откидывался на подушку в левой части кровати, где она обычно спала, и старался положить голову туда, где покоилась ее голова, — место, заметное по чуть более темному вытертому месту на подушке.
Этот новый мир был слишком тягостным, чтобы с ним совладать. Дэвид старался изо всех сил. Он придерживался своих ритуалов. Он продолжал считать. Он соблюдал все правила, но мошенничала жизнь. Этот мир был совсем не таким, как мир на книжных страницах. В том мире добро вознаграждалось, а зло наказывалось. Если ты не сходил с тропы и не забредал в чащу, ничего с тобой не случалось. Если кто-то заболевал, как старый король в одной сказке, то его сыновья отправлялись блуждать по свету в поисках живой воды, и хотя бы один из них оказывался достаточно храбрым и достаточно честным, чтобы жизнь короля была спасена. Дэвид был храбрым. Мама была еще храбрее. Но в конечном счете храбрости оказалось недостаточно. Этот мир за нее не вознаграждал. Чем больше Дэвид думал об этом, тем меньше ему хотелось оставаться частью такого мира.
Он по-прежнему выполнял все ритуалы, хотя не столь тщательно, как прежде. Довольно было дважды коснуться дверных ручек и водопроводных кранов, чтобы получить четное число. Он старался вставать по утрам с левой ноги и так же ступал на лестницу в доме, что, впрочем, было нетрудно. Он не очень понимал, что еще может случиться, если он перестанет придерживаться своих правил. Вдруг это повредит отцу. И возможно, этими своими обрядами он спасает отцу жизнь, даже если не удалось сохранить мамину. Теперь, когда они остались вдвоем, лучше не рисковать.
И вот тут в его жизнь вошла Роза, и начались припадки.
Впервые это случилось на Трафальгарской площади, когда они с отцом отправились кормить голубей после воскресного обеда в «Народном кафе» на Пикадилли. Отец сказал, что кафе скоро должны закрыть, и Дэвид огорчился, потому что считал его просто потрясающим.
