Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 3 - Коллектив авторов (онлайн книга без .TXT) 📗
Примерно в четыре часа утра я проснулся и заметил, что со мной в комнате кто-то есть. В воздухе витал отчетливый солоноватый запах моря. Я плохо вижу и потому не сразу различил пришельца в полумраке, хотя он стоял рядом с моей кроватью, а его длинная тонкая рука, точно змея, ползала у меня под подушкой. Я лежал абсолютно неподвижно, терпеливо снося близость изящных острых ногтей призрака и шорох его чешуйчатых костяшек, покуда он не выгреб все содержимое моего изголовья и не умчался с ним в окно спальни, оно же зев Нейборсбургских пещер, у которого продавал в будке билеты крошечный полковник Эрншоу.
Теперь я очнулся по-настоящему и сразу же полез под подушку. Книги все еще были там. В восемь часов утра я вернул их на склад вещественных доказательств. В девять поступил звонок от Долорес и Виктора Эбботов, хозяев мотеля близ Планкетсбург-Пайк. Один из их постояльцев внезапно скрылся, оставив после себя зловещие следы. Я сел в машину вместе с Ганцем, и мы отправились туда. Эштаунская полиция уже рыскала по территории и домикам мотеля «Виста Долорес». Корзина для мусора в ванной номера 201 была переполнена окровавленными повязками. Похоже, что сбежавший гость держал в своем номере живую птицу: соседи показали, что слышали крики наподобие вороньих. По всей комнате был разлит солоноватый запах, который я тут же узнал; одним из нас он напомнил запах на берегу океана, другим — запах крови. Когда насквозь промокшую подушку отправили в Питтсбург на экспертизу к Эспаю, выяснилось, что она пропитана человеческими слезами.
Ближе к вечеру, вернувшись из суда, я обнаружил в своем кабинете записку от доктора Соэра. Он закончил аутопсию и предлагал мне зайти. Прихватив с собой бутылку, спрятанную за бюстом Дэниэла Уэбстера, я направился в окружной морг.
— Этот несчастный сын своей матери был уже мертв, когда его свежевали, — сегодня высокий, нескладный доктор Соэр выглядел не таким угрюмым, как во время нашего последнего разговора. Убежденный методист, Соэр старательно избегал крепких выражений, однако — по крайней мере, на моей памяти — никогда не чурался крепких напитков. Я налил нам обоим по маленькой, а затем по второй. — Мне пришлось с ним повозиться, потому что у этого бедняги была одна особенность, которую я упустил вначале.
— А именно?
— Теперь я вполне уверен, что он страдал гемофилией. Так что мое определение времени убийства по сворачиванию крови оказалось неточным.
— Гемофилия, — повторил я.
— Да, — сказал доктор Соэр. — Иногда она появляется в результате перекрестных браков между родственниками, как у королевских семей в Европе.
Перекрестные браки. Мы постояли, глядя на печальный силуэт мертвого тела под простыней.
— Кроме того, я нашел татуировку, — добавил Соэр. — Голову скалящегося бабуина. На левом предплечье. Да, и еще одно. У него была какая-то разновидность витилиго. Все горло и шея сзади в белых пятнах.
Заметим кстати, что содержимое ящика с гримом, принадлежавшего жертве, включало в себя кольдкрем, помаду, гримировочную краску алого цвета, пудреницу, несколько кистей и хлопчатобумажных тампонов и пять баночек грунта с этикетками «Мужской оливковый». Однако там не было и следа белой краски, которую мы столь часто видим на смеющихся лицах клоунов.
На этом я завершаю свой отчет, а с ним и свое пребывание в должности прокурора нашего невезучего, чтобы не сказать проклятого, округа. Я строил свою карьеру — да что там, всю свою жизнь, — опираясь на вещи, которые мог осязать, на истории, которым мог верить, и оценивал всякую прочтенную книгу с позиций разумного скептицизма. Двадцать пять лет, глядя, как люди вокруг вершат преступления, проливают кровь, наносят друг другу увечья и губят себя всеми возможными способами, я крепко сжимал в руках бритву Оккама, стараясь, чтобы мои суждения были непредвзятыми и свободными от праздных домыслов, всячески избегая любых интриг и гадания на кофейной гуще. Моя мать, сталкиваясь с каким-либо бедствием или личным горем, искала их подоплеку в космических эманациях, незримых империях, древних пророчествах и вселенских заговорах; я поставил целью своей жизни отвергать эти глупости и находить для всего более естественные причины. Но мы были глупцами, она и я, высокомерными болванами, ибо не видели или не желали замечать самое простое объяснение: что мир есть непостижимая шутка и наша человеческая потребность объяснять его чудеса и ужасы, наши устрашающие успехи в изобретении таких объяснений — всего лишь звон оркестровых тарелок, сопровождающий очередной кувырок кривляющегося на арене паяца.
Не знаю, был ли тот безымянный клоун последним, но в любом случае при таких преследователях их едва ли осталось много. И если в мрачной доктрине этих охотников кроется какая-то правда, то возвращения нашего отца Иррха с его неисповедимыми намерениями долго ждать не придется. Но я боюсь, что, несмотря на все их усилия за последние десять тысяч лет, поклонники Аи сильно разочаруются, когда в конце всего, что мы знаем, в завершение всех наших утрат и фантазий стропила мира будут потрясены взрывом ужасного, оглушительного хохота.
Перевод: В. Бабков
2007
Том Корагессан Бойл
ТЫСЯЧА ТРИСТА КРЫС
Том Корагессан Бойл. «Thirteen Hundred Rats», 2008. Входит в цикл «Мифы Ктулху. Свободные продолжения».
Источник текста:
The New Yorker, Jul 7-14 2008
Жил в нашей общине человек, который до смерти жены не держал в доме никакой живности. По моим подсчетам, Джерарду Лумису шел шестой десяток, когда Господь прибрал его Мариэтту, но на панихиде в часовне он выглядел таким исхудавшим и сломленным, будто был лет на десять, а то и двадцать старше. Джерард сидел на передней скамье, весь обмякший, одетый абы как, с неестественно раскинутыми, словно вывихнутыми горем, руками, как если бы грохнулся оземь с огромной высоты, подобно птице, на лету лишившейся оперения. Когда могилу засыпали и мы все разъехались по домам, предварительно выразив ему соболезнования, поползли слухи. Джерард совсем не ест. Не выходит из дома и не меняет одежду. Кто-то видел, как он стоял в палисаднике, склонившись над мусорным баком, и швырял в огонь лакированные туфли, бюстгальтеры, юбки, парики и даже норковый палантин с взметнувшимися вверх мордой и лапками — покойная гордо дефилировала в нем на Рождество, Пасху и в День Колумба.
Народ, конечно, забеспокоился, да оно и понятно. Община у нас довольно сплоченная — плюс-минус сто двадцать душ, разместившихся в пятидесяти двух особнячках из камня и бревен, что возвел около века назад предприниматель Б.П. Ньюкров, мечтавший создать модель утопического сообщества. Сами мы не утописты (по крайней мере, старшее поколение), но склонны считать, что колонию нашу, затерянную на двухстах сорока гектарах дремучего леса в конце не обозначенного на картах шоссе милях в сорока от города, отличают крепость уз и общность мировоззрения, несвойственные более поздним поселениям, возникшим в непосредственной близости от торговых комплексов, галерей и аутлет-центров[5].
«Собака ему нужна», — говорили у нас в общине. Я полностью поддерживал этот постулат. У нас с женой пара шелти (не считая двух лорикетов, мирно щебечущих по вечерам, когда мы уютничаем у камина, и одного разжиревшего атлантического леща в аквариуме на стойке в моем кабинете). Как-то за ужином, оторвавшись от чтения газеты и взглянув на меня поверх очков, жена сказала: «Вот, пожалуйста: согласно этой статье, девяносто семь процентов владельцев домашних питомцев говорят, что хотя бы раз в день улыбаются благодаря своим домашним питомцам». Наши шелти — Тим и Тим II — понимающе глазели из-под стола, поджидая, когда я вложу очередную порцию мясных объедков в их подвижные уемистые пасти.
— Ты полагаешь, мне следует с ним поговорить? — спросил я. — В смысле, с Джерардом…
— Это не повредит, — сказала жена. После чего уголки ее губ поползли к подбородку, и она добавила: — Бедняжка…
