Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 3 - Коллектив авторов (онлайн книга без .TXT) 📗
Когда он проснулся на рассвете, в доме был жуткий холод. Джерард сел на постели и огляделся. Панель радиочасов пуста — значит, свет так и не дали. Почему бы это? Он заставил себя спустить босые ноги на пол и сразу же подумал про крысенка — вот он, маленький, угнездился в складке одеяла. Открыл глаза, потянулся, перебрался на подставленную ладонь, юркнул под рукав пижамы и побежал вверх по руке к насиженному плечу. В кухне Джерард зажег на плите все четыре конфорки и духовку и затворил дверь в комнату, чтобы тепло не выветривалось. Лишь когда начал закипать чайник, он вспомнил про камин и змею, оставленную в террариуме, но было поздно.
В тот вечер он снова поехал в зоомагазин, решив — раз уж так вышло — преобразовать змеиное логово в крысиное гнездо. Хотя нет, «крысиное гнездо» не звучит — мать называла так его комнату, когда он был ребенком. Лучше пусть будет «крысиный домик». Или «крысиный приют». Или… Бозман расплылся в улыбке при виде Джерарда.
— Не иначе за добавкой? — сказал он, лукаво подмигивая. — Неужели требует следующую? Тигровые — страшные обжоры: сколько ни дай — все смолотят.
Джерард был не из тех, кто готов распахивать душу перед первым встречным.
— Да, — только и сказал он в ответ на оба вопроса. И потом добавил: — Взять, что ли, сразу парочку? — И отводя взгляд: — Раз уж я здесь.
Бозман отер руки о фартук цвета хаки, повязанный поверх джинсов, и вышел из-за прилавка.
— Не вопрос, — сказал он. — Отличная мысль. Сколько принести? Они по пять девяносто девять штука.
Джерард пожал плечами. Представил крысенка, его уютную плюшевость, то, как он перескакивает через половичок в несколько коротких прыжков или мчится вдоль плинтуса, точно подгоняемый ветром, как подхватывает орех передними лапками и садится его грызть, как любит свои игрушки — скрепку, ластик, рифленую пластиковую пробку от бутылки минеральной воды «Эвиан». В миг озарения он дал ему кличку Робби в честь своего брата в Тулсе. Робби. Крысенок Робби. И Робби нужно общение, нужны друзья, как всякой божьей твари. В мыслях о Робби он не заметил, как сказал:
— Десяток?
— Десяток? Вот это да. Жирная будет змеюка.
— Думаете, чересчур?
Бозман привалился к прилавку и разгладил хвост на затылке, пристально вглядываясь в Джерарда.
— Чересчур? Да я хоть всех своих крыс вам продам, только попросите, да еще с бонусом. Песчанок возьмете? Попугайчиков?
Жаб-альбиносов? Бизнес у меня такой, знаете ли, живностью торгую. Зоомагазин — comprendre[9]? Но должен предупредить: если ваш питоша в первый месяц всех не пожрет, они начнут плодиться и размножаться. У крыс это быстро: самки входят в пору половой зрелости на пятую неделю после рождения. На пятую.
Он оттолкнулся от прилавка и двинулся мимо Джерарда, жестом поманив его за собой. Они остановились перед полкой с брикетами кормов и разноцветными кулями с наполнителями для звериного туалета.
— Вам понадобится «Крысиное лакомство», — сказал он, стаскивая с полки пятикилограммовый пакет. — И одна-две упаковки вот этих опилок. Держать их есть где?
Когда Джерард вышел из магазина, в руках у него были две клетки из стальных прутьев (с настилом из кедровых досок, чтобы у крыс не развилось неведомое ему заболевание под названием пододерматит), десять килограммов крысиного корма, три мешка наполнителя для туалета и две большие картонные коробки, в каждой из которых сидело по пять крыс. И вот он уже входил в дом, торопливо притворяя за собой дверь, чтобы не выстудить помещение, и Робби, выбравшись из-под диванных подушек, бежал вприпрыжку ему навстречу, и одновременно всюду зажегся свет.
Мы с женой приехали из Швейцарии в середине апреля. Завидя нас, Тим и Тим II, за которыми в наше отсутствие присматривала домработница Флоренсия, предались бурным восторгам на крыльце, а затем примчались в гостиную, изъявляя такую пылкую радость, что я не смог вернуться к машине за чемоданами, пока не угостил их печеньем, не потрепал хорошенько по спинам и не нашептал сладким голосом весь привычный набор собачьих нежностей. Приятно было вновь оказаться у родного очага, зажить заботами настоящей общины после долгих месяцев пребывания в стерильной чистоте базельской квартиры, вот почему за визитами к соседям, за накопившимися делами на службе и дома я вспомнил о Джерарде лишь спустя несколько недель. Никто не видел его, кроме Мэри Мартинсон, столкнувшейся с ним на стоянке у торгового центра; он наотрез отказался от всех ее приглашений — вместе поужинать, просто заглянуть на огонек, покататься на коньках на озере и даже пойти в клуб на ежегодное мероприятие по сбору средств на нужды общины «Весна священная». Мэри сказала, что он был рассеян и что она сочла это следствием понесенной утраты; пыталась завязать разговор, надеясь ободрить, но услышала в ответ грубость. И еще: она бы предпочла об этом не говорить, но вид у него был запущенный, а запах и того хуже. «Буквально шибало в нос», — сказала Мэри. Хоть стояли они на улице у открытого багажника его машины (набитого, как она успела заметить, какими-то пакетами под названием «Крысиное лакомство»), и дул ветер, и было довольно холодно, от него исходил сильнейший запах уныния и давно немытого тела. «Не мешало бы его навестить», — таково было ее мнение.
Я дождался субботы и, прихватив, как и в декабре, собак, наконец зашагал по широким дружелюбным улицам через шумевший молодой листвой лес к домику Джерарда за холмом. День был славный, солнце подбиралось к зениту, над цветочными клумбами вспыхивали блестки бабочек и мотыльков, легкий бриз щекотал ноздри сладковатым ароматом юга. Соседи притормаживали, проезжая, дабы помахать мне рукой, а некоторые останавливались поболтать, не выключая двигателей. Кэролин Бифстайк на ходу бросила мне из машины букет тюльпанов и таинственный клинообразный предмет, завернутый в пергаментную бумагу, оказавшийся куском «Эмменталера» («С приездом!» — крикнула она, блеснув белозубой улыбкой в обрамлении напомаженных фуксиновых губ), а Эд Саперстайн остановился посреди дороги рассказать о своем путешествии на Багамы, куда они с женой плавали на зафрахтованной яхте. До Джерарда я добрался только во втором часу.
Я сразу заметил отсутствие тенденции к лучшему. На окнах — слой грязи, а некошеная лужайка перед домом, на которую со всех сторон наступали сорняки, еще никогда не была в таком запустении. Собаки метнулись за чем-то, скрывшись в густой траве, а я переложил букет под мышку, решив подарить его Джерарду, и нажал на звонок. Никакого ответа. Я позвонил еще раз, после чего обошел дом с торца с намерением заглянуть в окна: кто его знает, может, он болен или, не приведи господь, умер.
Окна были мутные, с налетом чего-то белого — не то пуха, не то перхоти. Я слегка постучал в стекло, и мне почудилось, что за ним возникло движение — калейдоскопическое мелькание теней, но слишком неопределенное, чтобы что-либо разобрать. Тогда-то я и обратил внимание на запах, тяжелый, насыщенный аммиачными испарениями, как бывает на запущенной псарне. Я поднялся на заднее крыльцо, заваленное выброшенными лотками от готовых обедов и пустыми мешками из-под корма, и тщетно постучал в дверь. Ветер усилился. Вглядевшись в мусор у ног, я увидел многократно повторенную на этикетках неоново-оранжевую надпись «Крысиное лакомство» — недостающее звено в цепочке моих логических построений. Но мог ли я догадаться? Да и кто бы смог?
Позднее, вручив жене сыр и букет, я попробовал дозвониться Джерарду по телефону, и, как ни странно, он ответил на четвертый или пятый звонок.
— Здравствуй, Джерард, — сказал я со всей задушевностью, на которую был способен. — Это я, Роджер. Вырвался-таки из объятий своих швейцарцев. Заходил проведать тебя сегодня, но…
Он перебил меня хриплым сдавленным голосом:
— Знаю. Робби мне говорил.
Как я ни жаждал узнать, кто такой Робби (квартирант? женщина?), все же решил на этом не заостряться.
— Ну, — сказал, — как дела? Держишь хвост пистолетом?
