Серебряная пуля - Атеев Алексей Григорьевич Аркадий Бутырский (читать книги онлайн без .txt) 📗
Еще вопросы… Громадная полутемная комната, жестяная миска с пшенкой, кружка холодного чая. Рядом какие-то неясные тени.
Утро. Железнодорожный вагон. На жесткой полке он, рядом сестра, красноармеец с винтовкой, какая-то женщина Стучат колеса… Солдат и женщина курят. Полусон, полуявь…
«Приехали, – хмуро говорит женщина, – на выход».
Заплеванный перрон. Безучастные лица, разглядывающие их словно насекомых… Ряды коек, заправленные одинаковыми серыми одеялами. «Детдом», – слышит он рядом полузнакомое слово. «Детдом – это приют», – разъясняет сестра. Вот он, страшный приют, которым часто пугал отец. Сбылись его предсказания.
2
Детдом стоял в чахлом леске на окраине довольно большого рабочего поселка. Говорили, что Свердловск находится совсем недалеко, но Сережа не особенно интересовался топографией. После лесного безлюдья его окружало множество лиц, а это было значительно интереснее. Большинство детей, так же как и они с сестрой, оказались здесь внезапно и, несмотря на продолжительное пребывание, до сих пор не могли прийти в себя. Часто по ночам он слышал приглушенные всхлипывания, да и днем не раз видел слезы на глазах. Однако плакать запрещалось. За это могли лишить обеда или посадить в карцер. Дисциплина была жесткая.
Лица вокруг постоянно менялись: кто-то прибывал, кого-то, наоборот, увозили неизвестно куда. Однако его с сестрой почему-то не трогали.
Ни тоски, ни хотя бы грусти по исчезнувшим родителям Сережа не испытывал. Он и сам не мог объяснить себе причину такого равнодушия. Словно не отец погиб там, в лесу, а мать пропала неведомо куда. Состояние его скорей можно было назвать равнодушным любопытством. Слезы товарищей по несчастью оставались ему непонятными. Конечно, он знал, что подавляющее большинство, как и он, лишилось родителей, но это ли причина для слез? И что из того? Ведь сами-то живы-здоровы и не испытывают физических страданий. Слезы у Сережи вызывала только очень сильная боль. Как-то раз он обварил на кухне руку, перетаскивая бак с кипятком, вот тогда действительно было больно. Впрочем, Сережа очень быстро научился сдерживаться и плакал первый и последний раз.
Гораздо больше мальчик скучал по лесу. При каждом удобном случае он убегал к высокому деревянному забору, за которым начинались заросли, и сквозь пролом незаметно углублялся в пыльный кустарник. Конечно, чахлые посадки совсем не то, но и такой лес был лучше, чем ничего. Один раз отсутствие мальчика заметили, и его наказали, но все равно он продолжал при первом удобном случае незаметно отлучаться в заросли. Он устраивался под корявой ольхой и лежал, смотря в небо, или утыкался носом в траву и жадно вдыхал запахи. Конечно, такое можно проделать только летом.
Жизнь в детдоме оказалась не то чтобы тяжелой, но уж больно скучной. Несчастье, свалившееся на плечи детей, превратило большинство из них в маленьких старичков. Играли редко, да и то по команде воспитателей. Особой дружбы друг с другом не водили. Работали и учились. Детдом был очень похож на тюрьму. И как в тюрьме, здесь заправляли самые наглые и беспощадные. Тактика у них была самая примитивная. Зажать в угол, надавать, как они выражались, «шезделей», а потом заставить себе прислуживать – выполнять различные, подчас унизительные, приказания. Очень часто они перекладывали на плечи слабых часть неприятной работы, например пилку дров.
Компанию блатных, как они себя называли, возглавлял Васька Зайцев по кличке Косой – здоровенный детина, которому на вид можно было дать лет шестнадцать. Его напарник – Генка Сморчок, наоборот, был худ, вертляв и бледен. Временами бледность сменялась нездоровым румянцем, глаза начинали странно блестеть. Был еще и третий – Соболь. Ни имени, ни фамилии у него, похоже, не имелось. Соболь и Соболь. Даже воспитатели звали его так. Хотя, возможно, это была его настоящая фамилия. Соболь редко сам осуществлял экзекуции, но чувствовалось, что руководит действиями блатных именно он. Это был высокий, рыжеватый, круглолицый парень, спокойный, даже несколько расслабленный в своих движениях, цедивший слова и почти не поднимавший длинных пушистых ресниц. Похоже, он знал значительно лучшие времена, потому что даже в детдомовской одежке казался пай-мальчиком. Вокруг троицы вилось несколько «шестерок», бывших на подхвате.
Сережу они сначала не замечали, да он сам не особенно обращал на них внимание. Мало ли кто кем командует. Однако так продолжалось недолго.
Как-то вечером, уже после отбоя, когда мальчик лежал, укрывшись жиденьким одеялом, его кто-то тронул за плечо.
– Чего надо? – недовольно спросил он.
– Иди, тебя Соболь зовет, – узнал он голос одного из «шестерок».
Сережа поднялся и подошел к кровати Соболя.
– Зачем звал?
– А, это ты, – лица Сережа в полумраке не видел, но чувствовал, что тот усмехается.
– Так чего надо?
– Ты из каких будешь? – неожиданно спросил Соболь.
– В каком смысле? – не понял Сережа.
– Происхождение твое какое? Пролетарий или от сохи?
– Из дворян.
– Да ну?! – удивился Соболь. – Граф или барон?
– Просто дворянин.
– А чего так скромно?
– Все, что ли?
– Ну-ну, аристократ, не так скоро. Подожди. Есть у меня к тебе одна просьба.
– Какая?
– Почеши мне пятки. Я, знаешь, люблю, чтобы мне на ночь пятки чесали. Раньше ваш класс, эксплуататорский, заставлял себе пятки чесать. Крепостные этим занимались. Мои, между прочим, предки. А теперь времена сменились. Эксплуататоры оказались в роли побежденных. Так что давай перевоспитывайся, классово чуждый элемент. Приступай.
– Да пошел ты!
Рядом угодливо хихикнули.
– Куда это, интересно? – полюбопытствовал Соболь. – Уж не на конюшню ли? Под кнут?
Сережа молча повернулся и направился к своей койке.
– Ну как знаешь, – раздался в ответ насмешливый голос. – Придется применить к тебе классовый подход. Перековывать тебя будем.
На следующий день после уроков к Сереже снова подскочил давешний «шестерка».
– Пойдем на «задки», – стараясь не смотреть в глаза, сказал он.
«Задки», грязноватая площадка позади уборной, были излюбленным местом для драк.
«Значит, бить решили», – понял Сережа. Почему-то он не испытывал ни малейшего страха, напротив, лишь любопытство.
Его уже ждали. В небольшой группке возвышался Косой, рядом с ним, покуривая чинарик, топтался Сморчок. Было тут еще трое-четверо блатных из тех, что на подхвате. Соболь стоял чуть поодаль и, казалось, внимательно изучал похабные надписи на стене уборной.
– Этот, что ли? – прошепелявил Сморчок и сплюнул. – Барин, значит? А барев нынче нет. В семнадцатом всех повывели.
Вихляющей походкой он подошел к Сереже и, прищурившись, взглянул ему в лицо. Глаза у Сморчка, прозрачные и пустые, выражали лишь скуку.
– Ну что, мальчонка, готовься… Становись, падла, раком! – вдруг заорал он.
Сережа слабо усмехнулся.
– Он, сука, еще и смеется! – вновь перейдя на блатную шепелявость, почти прошептал Сморчок. – А этого не хочешь? – и он попытался ткнуть горящей папироской в глаз мальчика. Сережа инстинктивно отпрянул и одновременно толкнул Сморчка рукой. Тот поскользнулся на подтаявшем мартовском снегу и упал.
– Ах ты… – забрызгал слюной Сморчок. – Косой, мочи его!
Васька Косой, видимо, только и ждал команды. Он неторопливо шагнул вперед. «Шестерки» встали по сторонам, отрезая пути к бегству. Поодаль Соболь с любопытством наблюдал за происходящим.
Сережа смотрел на Косого. Тот неторопливо приближался, выставив перед собой здоровенные кулаки. Он был на голову выше Сережи и весил раза в два больше.
Неожиданно пришло то самое чувство, которое уже посещало мальчика. Он словно увидел все происходящее сверху. Раскисший почерневший снег, группку оборванцев возле вонючей уборной и себя…
Дальше произошло непонятное. Точно невидимая пружина подбросила Сережу в воздух. Он сделал изящный пируэт и молниеносно ударил Косого пяткой правой ноги в солнечное сплетение. К несчастью для Косого, фуфайка детины была распахнута. И изрядно стоптанный, но еще весьма крепкий кожаный каблук сделал свое дело.
