Из багажника с любовью - Стрэнд Джефф (версия книг .TXT) 📗

— Знаешь, кто я такой? — спрашиваю я.

Он трясет головой.

— Никаких идей?

— Нет, сэр.

Теперь он вежливый. Милый.

— Не верю.

— Клянусь, никаких идей. Вы взяли не того.

— Нет. Того. Поверь мне. Я долго изучал фотографию с твоей уродливой рожей.

— Тогда кто вы? Что я вам сделал?

— Где ты был двадцатого июля 1988 года?

Глаза Терренса расширяются. Он может не помнить точную дату, но уж как пить дать знает, что произошло летом восемьдесят восьмого.

— Я не понимаю, — говорит он с нотками замешательства и паники. — Я вас не знаю. Я никогда не встречал вас.

— Нет, но ты у меня все отнял.

— Я ничего вам не сделал!

— Брехня! Брех-ня.

Я начинаю слишком сильно злиться. Нельзя позволить ярости возобладать. Все должно быть выверенным. Дьявольским. Идеальной местью.

— Вы не того взяли, я серьезно!

— Повтори-ка еще разок. Посмотрим, что произойдет.

— Я никому не причинял вреда!

— Ты ведь знаешь, кто я, да?

— Нет!

Он лжет. К этому моменту он уже должен сообразить.

Но я выдавливаю из себя улыбку. Подхожу к небольшой полке, на которой лежит только одна вещь.

Я держу перед собой топор.

Внезапно он все понимает.

Этот сучий сын, этот бесполезный боров точно знает, что он сделал. Он помнит, как удивился, когда его самодельное фальшивое удостоверение личности позволило ему пройти фейсконтроль и попасть в клуб. Он помнит, как уговаривал симпатичную девчонку по имени Эмбер пойти с ним. Он помнит, что Эмбер была слегка навеселе и была готова на все, что он задумал. Он помнит свою досаду, когда она сказала, что они не смогут пойти к ней, потому что, если ее соседка услышит, как они развлекаются, она все расскажет парню Эмбер. Он помнит, как жалел, что все еще жил дома со своими родителями.

Он помнит, как рассказывал все это полиции.

Он помнит, как ездил кругами, пытаясь найти местечко, где можно припарковаться. Он помнит, как ему в голову пришла мысль, как он предположил, что Эмбер эта идея не понравится, и как он приятно удивился, когда идея ей не просто понравилась — она была в восторге.

Он помнит, как они пробрались в складское помещение, в котором он работал за гроши. Он помнит, как думал, что отпереть чей-то личный склад (его могли уволить! Это было так незаконно!) и завести туда дающую девку непристойно и опасно. Полная темнота. Так возбуждает.

Он совершенно точно помнит, как трахал ее, хоть он и называл это для репортеров «близостью».

И не важно, как долго он проживет, он не забудет, как она копалась в своей сумочке в поисках сигаретки после секса — и щелкнула зажигалкой. Он не забудет, как обнаружил тела.

Я убил тех восьмерых человек с помощью топора, но не порубил их. Я использовал тупой край, чтобы превратить их головы в неузнаваемое месиво. Именно поэтому пресса прозвала меня «Убийца Обухом» — смело можно считать это худшим прозвищем для серийного убийцы.

Терренс позвонил своему боссу, а затем в полицию.

Я, конечно же, арендовал складское помещение под вымышленным именем и убедился, чтобы мои жертвы, возрастом от двадцати двух до шестидесяти четырех, никак не были между собой связаны. Были и мужчины, и женщины; мне было плевать, лишь бы они ломались, когда я по ним ударяю.

Не важно, как осторожен я был и как аккуратно заметал следы, самым слабым местом в моей череде убийств было то, что я оставлял трупы. Конечно, я бальзамировал их, чтобы уничтожить запах — не только для того, чтобы избежать разоблачения, но и для себя, — но они все лежали там, разложенные на брезенте, все восемь — моя собственная непристойная проба пера в искусстве.

Я не мог шастать по Штатам, пока ФБР расследовало дело с кучей трупов, поэтому заплатил какую-то невероятную сумму денег и получил удостоверение с новым именем в Мексике.

Как оказалось, то ли я был действительно хорош в том, что делал, то ли власти были действительно плохи. Меня так и не идентифицировали как убийцу, по крайней мере, я об этом ничего не слышал.

И двадцать пять лет я провел, прячась в страхе.

Но теперь хватит.

Я аккуратно тычу ему в нос обухом топора.

— Догадался уже?

— Вы не можете винить меня, — настаивает Терренс. — Я вас не знал! Я ничего не делал!

— Разве Убийца Обухом еще хоть раз кого-то убил? — спрашиваю я, снова тыча в него топором, на этот раз сильнее. Не так сильно, чтобы сломать нос, но достаточно, чтобы оставить красную отметину. — Ты знаешь, каково это — отказаться от подобного кайфа? Ты знаешь, каково это — каждую секунду бояться, что полиция вот-вот выбьет твою дверь?

— Но почему я? Почему не копы? Почему не парни из лаборатории? Почему вы преследуете меня? Я против вас ничего не имел! Я даже не знал, кто вы такой!

— Я не могу убивать всех, кто причастен к этому делу. Это было бы нелепо, Терренс. Именно ты все начал. Тебе не стоило говорить. Тебе нужно было просто уйти.

Я ощущаю, что сам начинаю говорить немного безумно. Я понимаю, что это не его вина, что было бы безумием думать, будто он мог не вызвать полицию. Но я его презираю. Мне плевать, насколько это нелогично. Если бы моя голова работала нормально, то я бы не убил восемь человек забавы ради.

— Что вы хотите со мной сделать? — спрашивает он.

— Я собираюсь разбить тебе лицо этим топором. В конце концов я проломлю тебе череп и доберусь до мозга, но собираюсь начать с нижней части твоего лица и буду бить, пока у тебя совсем не останется челюсти. Если бы у меня был какой-нибудь препарат, чтобы держать тебя в сознании на протяжении всего процесса, я бы воспользовался им, но, к счастью для тебя, у меня его нет, так что тебе может повезти, и ты вырубишься на каком-то этапе еще до того, как умрешь.

Терренса начинает тошнить на грудь и веревки.

Он кашляет и отплевывается, и на мгновение я начинаю думать, что он на самом деле задыхается. Я уже готов что-то предпринять, когда он, наконец, произносит:

— Почему сейчас?

Причин не говорить ему этого нет, раз уж он умрет через несколько минут. Но я не хочу. Ему не стоит знать, что у меня был инфаркт, — небольшой, как потом выяснилось, но жутко страшный — и что я, лежа на полу своей халупы, еле дыша, думал о том, как бездарно я потратил последнюю четверть века своей жизни.

Я буду выглядеть слабаком.

Терренс будет много чего обо мне думать за секунды до того, как умрет, но только не то, что я слабак.

Я поднимаю топор и медленно пробую взмахнуть, чтобы убедиться, что лезвие ударит его точно в подбородок. Удар должен быть нисходящий. Я же не хочу, чтобы костные осколки впились слишком глубоко и прервали мою месть раньше времени.

Есть еще некоторые вещи, которые я хочу сказать прямо сейчас, типа «Последнее слово?» или «До встречи в аду», но на самом деле ничего говорить и не нужно. Это должен быть самый приятный миг за двадцать пять лет. Я даже могу расчувствоваться потом, но это нормально, ничего постыдного тут нет.

Жду не дождусь, когда услышу, как он…

Кто-то стучит.

Я замираю.

Мы оба поворачиваем головы в сторону железных ворот, словно глядя на них мы поймем, кто стучит с той стороны. Я снова бросаю взгляд на Терренса и вижу, что он пытается решить, стоит ли ему кричать или нет.

Не стоит. Ей-богу, не стоит.

— Ни звука, — шепчу я, опуская топор. — Если они уйдут, я тебя отпущу.

Это совершенно глупая ложь. Терренс в нее ни за что не поверит. И все же он подумает, что сможет еще немного продлить себе жизнь…

— Помогите! — кричит он.

Выругавшись, я ударяю его топором по голове.

Не только траектория неверна, из-за чего я ударяю его прямо в висок, но и топор повернут не той стороной, и лезвие погружается на несколько дюймов в его череп.

Его рот раскрывается. Обильная струйка крови бежит по щеке.

Я выдергиваю топор. Он выходит из головы и падает на цементный пол с громким звоном.

Кто бы там, за воротами, ни был, он стучит снова, на этот раз более настойчиво.