Рассказы - Ирвинг Вашингтон (мир бесплатных книг txt) 📗

Все это могло бы, в сущности говоря, пройти незамеченным, ибо в те времена эта провинция настолько изобиловала авантюристами и проходимцами всякого рода, уроженцами всех климатов и широт, что странность в одежде и поведении сама по себе не привлекала внимания. Но спустя короткое время это морское чудище, столь загадочным образом выброшенное на сушу, принялось нарушать давно установившиеся обычаи заведения и привычки его посетителей, стало бесцеремонно вмешиваться в дела кегельбана и зала и присвоило себе, наконец, самодержавную власть над трактиром. Бороться с его деспотизмом было бы бесполезно. Незнакомец не то чтобы был задирою, но он не терпел возражений и отличался буйным нравом и вспыльчивостью, как подобает человеку, привыкшему тиранить со шканцев команду; кроме того, все, что он делал и говорил, производило впечатление такой наглости и решительности, что внушало присутствующим страх и побуждало их к осторожности. Даже офицер на половинном окладе, столь долгое время бывший украшением их собраний, — и тот вскоре как-то стушевался и замолчал, и мирные бюргеры немало дивились тому, что их горячий вояка так быстро и легко утишил свой пыл. Ко всему еще и рассказы, которыми пичкал их незнакомец, были такого свойства, что у человека миролюбивого волосы поднимались дыбом. Не было ни одного морского сражения, ни одной пиратской или каперской экспедиции, случившейся за последние двадцать лет, мельчайшие подробности которых не были бы ему отлично известны. Он с удовольствием рассказывал о бесчинствах буканьеров в Вест-Индии или у берегов Испанской Америки. Как сверкали его глаза, когда он описывал погоню за кораблями с грузом золота и серебра, отчаянные сражения, абордаж — нос к носу, борт о борт! — и захват огромных испанских галеонов! С какою усмешкой и хихиканьем описывал он также высадку и набег на богатое испанское поселение, разграбление церкви, разорение монастыря! Слушая его рассказ, как поджаривали на огне богатого испанского дона, чтобы выпытать, где он спрятал сокровища, вы могли бы подумать, что перед вами обжора и лакомка, повествующий о том, как в день св. Михаила жарился и благоухал откормленный гусь, — и все это сопровождалось такими подробностями, что присутствовавшие при этом старые богатые бюргеры чувствовали себя очень и очень неважно и поеживались в своих креслах. Он говорил об этом необыкновенно весело и непринужденно, как будто дело шло о какой-нибудь шутке, и вдруг устремлял на соседа такой злобный взгляд, что бедняга начинал также хохотать во все горло, хотя душа его в таких случаях уходила в самые пятки. Если же кто-нибудь набирался решимости возразить ему по поводу той или иной из его историй, он тотчас же впадал в ярость. Даже его треуголка — и та приобретала сердитое выражение и, казалось, начинала вместе с ним гневаться из-за неуместного спора. «Черт подери! — кричал он.Каким чертом вы можете быть осведомлены об этом столь же подробно, как я? А я утверждаю, что дело обстояло именно так, а не иначе!» И вслед за этим он давал бортовой залп, и его собеседника осыпал град громовых проклятий и жутких морских ругательств, никогда прежде не оглашавших эти мирные стены.

В конце концов почтенные бюргеры начали подозревать, что он знает все эти истории не понаслышке и не из чужих уст. День ото дня их догадки касательно незнакомца становились все ужаснее и ужаснее. Необычность его появления, необычность манер, таинственность, которая его окружала, — все это превращало незнакомца в нечто совершенно непостижимое. Для них он был неким морским чудовищем — он был тритон, он был Бегемот note 53, он был Левиафан note 54 — короче говоря, они не знали, кем собственно он все-таки был.

Властность этого буйного морского сорви-головы стала невыносима. Он не уважал никого; он, не задумываясь, противоречил самым богатым бюргерам; он завладел священным креслом с подлокотниками, которое с незапамятных времен было царским троном знаменитого Рамма Рапли, — больше того, пребывая как-то в находившем на него иногда грубо-благодушном расположении духа, он дошел до того, что хлопнул этого всесильного человека по заду, выпил его грог и — этому даже трудно поверить — подмигнул ему прямо в лицо, после чего Рамм Рапли не показывался больше в трактире. Его примеру последовал еще кое-кто из числа именитейших посетителей, которые были слишком богаты, чтобы по необходимости смеяться шуткам другого или позволять кому бы то ни было пренебрежительно относиться к их мнению. Трактирщик был прямо в отчаянии, но он не находил способа избавиться от этого морского чудища и его сундука, сделавшихся, казалось, постоянной принадлежностью его заведения или, скорее, чем-то вроде нароста на нем.

Обо всем этом поведал на ухо Вольферту Пичи Прау, который, отведя его в сторонку и крутя ему пуговицу, шепотом выкладывал свои новости, боязливо поглядывая время от времени на дверь в зал из опасения, как бы его не услышал грозный герой его повести.

Вольферт молча уселся в стороне от компании; незнакомец, которому в таких подробностях была известна история буканьерских подвигов, внушал ему страх. И когда он увидел воочию, что почтенный Рамм Рапли действительно изгнан с принадлежащего ему трона и какая-то рвань морская, устроившись в его кресле с подлокотниками, сделалась самодержавным властителем, издевается над патриархами и наполняет это крошечное спокойное царство шумом и похвальбой, ему показалось, что он — свидетель одной из тех революций, которые потрясают до основания могущественнейшие империи.

В этот вечер загадочный незнакомец был словоохотливей, чем обычно, и сообщил множество поразительных историй о грабежах и пожарах в открытом море. Он с особенным удовольствием смаковал эти истории, и чем большее впечатление производили они на его простодушных и мирных слушателей, тем большим количеством жутких подробностей он их уснащал.

Он хвастливо и обстоятельно рассказал о том, как был захвачен испанский «купец». Корабль, застигнутый штилем, в продолжение долгого летнего дня лежал неподвижно в дрейфе близ острова, где пираты скрывались в засаде. Они увидели его с берега и при помощи подзорных труб определили его класс и его вооружение. Ночью к нему отправили на вельботе отборный отряд смельчаков. Бесшумно гребя, приблизились они к судну: оно еле-еле покачивалось на легкой зыби; паруса его лениво полоскались на мачтах. Вахтенный заметил их лишь тогда, когда они находились уже под самой кормою. Он поднял тревогу; пираты метнули на палубу ручные гранаты и вскочили на грот-руслени, размахивая ножами. Экипаж корабля взялся за оружие, но неожиданность нападения застигла его врасплох; некоторых застрелили тут же на месте, другие искали спасения на верхушках мачт, третьи были сброшены в воду и утонули, в то время как остальные бились врукопашную от шканцев до бака, храбро отстаивая каждый дюйм палубы. Наиболее отчаянное сопротивление оказали трое испанских дворян, находившиеся на борту вместе с женами. Защищая кают-компанию, они уложили многих из нападавших; они дрались как дьяволы, ибо их ярость распалялась от криков женщин, доносившихся из каюты. Один из этих донов был стар и вскоре свалился. Двое других стойко сопротивлялись, несмотря на то, что среди нападавших был сам капитан пиратского корабля. Но вот на шканцах раздались победные крики. «Корабль в наших руках!» — кричали пираты. Один из донов тотчас же бросил шпагу и сдался; другой, гордый и пылкий юноша, — он только-только женился, и на корабле была его молодая жена, — сильным ударом рассек капитану лицо. Капитан только и успел вымолвить: «Не давать никому пощады!»

— И что же сделали с пленниками? — не утерпел Пичи Прау.

— Их всех пошвыряли за борт, — последовало в ответ.

Воцарилось гробовое молчание.

Пичи Прау молча отшатнулся назад, как человек, неожиданно наткнувшийся на логово спящего льва. Почтенные бюргеры испуганно поглядывали на шрам, пересекавший лицо неизвестного, и чуть-чуть отодвинули свои стулья. Моряк, однако, продолжал невозмутимо курить, на лице его не дрогнул ни один мускул, и казалось, будто он не заметил или, быть может, не пожелал заметить неблагоприятное впечатление, произведенное его рассказом на слушателей.