Серебряная пуля - Атеев Алексей Григорьевич Аркадий Бутырский (читать книги онлайн без .txt) 📗
– Накостыляли! – передразнила повариха. – У Авдотьи-истопницы мужик пришел с финской войны. Хорошо, хоть не ранен, а только пальцы на ногах поморозил. Обрезали их. Так он рассказывает, как эти финны наших щелкали как орешки.
– Если они такие шустрые, так чего ж войну проиграли?
– И очень просто. Навалились на них. Ты прикинь, Финляндия – и Россия.
– Да наплевать мне. Мне годков маловато, чтобы под ружье идти. Пусть другие воюют, – разговор с политически малограмотной поварихой надоел Сереже. Он вылез в окно и направился в детдомовскую спальню.
Луна висела над главным корпусом. И ничего не красная. Вполне обычная, почти полная, завтра или послезавтра наступит полнолуние. Придумают же эти бабы!
Он остановился и засмотрелся на ночное светило, странное тревожное чувство охватило его. В голове словно все смешалось. Но он был готов смотреть на луну невероятно долго, словно ждал от нее повеления. Наконец Сережа очнулся и медленно побрел в палату. Всю ночь его мучили кошмары. Наутро он встал совсем разбитый, с головной болью и невероятной дрожью во всем теле. Кое-как отсидев три урока, пошел в медпункт. Температура оказалась нормальной, лишь пульс был несколько учащен. Фельдшерица дала ему какие-то порошки и ска-, зала, чтобы сегодня на занятия больше не ходил. Некоторое время он слонялся по пустынному двору, потом пошел в спальню и прилег на свою кровать. Он лежал с закрытыми глазами, но уснуть не мог. Казалось, ночные кошмары продолжаются. Перед глазами мелькали непонятные образы, крутились яркие круги, словно в калейдоскопе сплетались изменчивые узоры. На обед он не пошел, а продолжал валяться в спальне. На вопросы отвечал, что болен. Наконец лежать стало невмоготу. Он соскочил с койки и бросился на улицу.
Стоял ясный солнечный день. Вот-вот распустятся почки на деревьях и весна перейдет в лето. Даже на замызганной территории детского дома и то ощущался праздник обновления жизни. Прыгали в пыли воробьи, на уже зеленом кусте сирени насвистывал дрозд, но Сереже было не до созерцания природы. Он не находил себе места. Побежал за сарай, там играли в пристенок и курили. Несколько минут он понаблюдал за игрой, но ноги сами несли его дальше. Он подошел к уборной, возле которой забивали «чижа». Заостренная щепка чуть не угодила в лоб, и Сережа издал странный звук, похожий на ворчание, на который, правда, никто не обратил внимания. Так часа два он метался по территории детдома, не находя себе места, пока не перелез через забор и бросился в ближайший лесок.
Вечерело, дневная жара стала понемногу спадать. В лесу было относительно прохладно. Он упал на уже достаточно отросшую траву и затих. Он чувствовал: что-то должно произойти. Сейчас или чуть позже, но произойти. Что-то страшное и в то же время желанное.
Понемногу начинало темнеть. Сережа продолжал лежать на спине, совершенно не ощущая холода, идущего от земли. Неожиданно он почувствовал, что с руками что-то происходит. Он поднес ладони к глазам и содрогнулся: вся внешняя сторона рук оказалась покрыта длинными черными волосами. Сережа отчетливо видел, как эти волосы росли прямо на глазах, густели. Ногти внезапно удлинились, и вот уже вместо них на свет вылезли длинные глянцевито-черные когти. Сережа заорал что было сил, но крик его теперь был мало похож на человеческий. Тяжелое глухое рычание исходило из горла мальчика. Да мальчика ли?
Следом за руками начало корежиться все остальное тело. Рубашка и штаны упали на траву бесполезной кучкой тряпья. Он начал кататься по земле, не в силах справиться с охватившим его ужасом, и одновременно продолжал превращаться во что-то совершенно непонятное, чудовищное… Метаморфозы происходили и с сознанием. Он уже не ощущал себя Сережей Пантелеевым – воспитанником детдома, тайным любовником поварихи Евдокии. Он был чем-то или кем-то совсем другим. Человеческое сознание не исчезло полностью. Оно было оттеснено в самый глухой уголок нового обретенного разума и со страхом выглядывало оттуда, пытаясь понять, что происходит.
Если бы Сережа мог увидеть себя со стороны, то, надо думать, был бы невероятно удивлен. Вместо довольно щуплого тринадцатилетнего подростка на лесной поляне находился громадный бурый медведь…
Над лесом взошла огромная полная луна, действительно, как и рассказывала повариха, красноватого цвета. Медведь задрал к ней голову и глухо заворчал. Все население леса замерло, услышав это жуткое ворчание. Затаились в кустах ивняка, но тут же бросились бежать куда глаза глядят залегшие было на ночь зайцы, в страхе тявкнул, а потом пустился наутек старый лис. Даже бесстрашный еж и тот свернулся в клубок, не помышляя больше об охоте. Лес был объят ужасом.
И только луна, как ни банально звучит, равнодушно взирала с высоты на все это безобразие.
6
Сережа очнулся, лишь только начало светать. Он лежал на той самой поляне, где с ним произошло превращение, уткнувшись лицом в сырую землю. Тут же валялась изорванная одежда. Вначале Сережа не мог понять, где это он, к тому же он ужасно замерз. Вдобавок на лесок, стоявший в низине, наполз сильный туман, настолько густой, что нельзя было разобрать, что находится в пяти шагах.
Недоумение, смешанное с ужасом, охватило нашего героя. Где он, что с ним? Он попытался вспомнить, что же произошло. Образы были размыты и отрывочны. Вчера вечером он куда-то бежал, но вот почему? Какая-то невероятная тяжесть навалилась внезапно и сломала, расплющила тело. Но откуда взялась эта самая тяжесть, ведь сейчас он ничего, кроме холода, не чувствует? Только ли холода? Сережа прислушался к собственным ощущениям. Присутствует что-то еще. Что же? Легкость. Словно он освободился от непосильной тяжести. И опустошенность… Тело как будто наполнено воздухом, кажется, вот-вот взлетит. Странное ощущение. Похоже на то, какое бывает после развлечений с поварихой. Похоже, но не совсем. Оно намного сильнее, острее. Кажется, будто он растворился в окружающей природе, слился с ней, стал частью вот этого самого тумана.
Сережа поднялся, посмотрел по сторонам и увидел рядом с собой одежду. Удивляясь, почему она порвана и перекручена, он кое-как натянул штаны, рубашку, байковую кофтенку и медленно побрел прочь от странного места.
Детский дом, когда он добрался туда, спал глубоким тяжелым сном. Еще не было пяти часов. Он разделся, забрался в свою постель и тут же забылся.
Разбудили его возбужденные голоса. Он приподнял голову и обнаружил, что вокруг полно взволнованного народа, причем не только мальчишек, но и девчонок, которые в мужской спальне появлялись крайне редко.
– Что случилось? – спросил он у соседа.
– Убили! – выкрикнул тот. – убили их!!!
– Кого?
– Николая Ивановича и Манефу, – пацан в возбуждении тряс головой, изо рта в разные стороны летела слюна.
– Директора? – не поверил Сережа.
– Его вместе с бабой. Топором изрубили на мелкие кусочки. Вся хата в кровище. До самого потолка брызги… Словно свиней резали… Я уже бегал смотрел… Да и все смотрели, только ты дрыхнешь. Теперь уже не посмотришь. Мильтоны понаехали, никого не пускают… А так там полдетдома перебывало. Бабье в обморок падало, многие блевали. Я сам… Да и как тут не блевануть. Лежит Манефа, а у нее брюхо распорото и кишки наружу. Тьфу! Николай Иванович весь на клочки порублен. Да еще те, кто убивал, все переворошили. Подушки распороты, кругом пух, перья…
– Кто же их кокнул?
– Кто знает… Мильтоны, думаешь, разберутся? Может, кто мстил. А может, ограбить хотели…
– Чего у них грабить?
– Да мало ли… Одним словом, замочили нашего директора! Сбегай, посмотри.
Сережа поспешно стал одеваться.
– А чего это у тебя штаны порваны, да и рубашка тоже? – полюбопытствовал сосед.
– Да вчера вечером в поселок бегал, да когда через забор перелезал, за гвоздь зацепился, – придумал на ходу Сережа.
Он выбежал из спальни и направился к бараку, в котором жил персонал детдома. Перед ним стояла большая толпа, в которой, кроме детдомовских, было много поселковых. Все таращили глаза на окна директорской квартиры, которые были распахнуты настежь. У входа в барак и возле окон прохаживались милиционеры. Прислушиваясь к разговорам, Сережа стал проталкиваться сквозь толпу, стараясь приблизиться к самому входу в барак. Наконец это удалось. Вот и ветхий деревянный порожек. Но в грудь уперлась огромная волосатая ладонь.
