По ту сторону безмолвия - Кэрролл Джонатан (читать книги онлайн бесплатно полные версии txt) 📗
Я оставил машину на долгосрочной стоянке и быстро зашагал к зданию аэропорта. Был вечер буднего дня, мимо проезжали редкие машины.
У входа в аэропорт всегда толпятся охваченные волнением и трепетом, томящиеся в ожидании встречи люди. Объятия, поцелуи, радость на лицах тех, кто только что приземлился и выходит на свежий воздух после долгих часов, проведенных в самолете. Подъезжают и отъезжают машины. Кроме того, все несутся со всех ног. Несутся, чтобы успеть в аэропорт, несутся из аэропорта. Мир движется, словно в ускоренной съемке. Где сейчас Линкольн? Несется через страну к двум людям…
— Позвони! Просто позвони им!
Когда ты во власти стресса, самое очевидное в голову не приходит. Не успел я оказаться в аэропорту, как меня осенила мысль позвонить Майерам и как-то предупредить. Я стал дико озираться в поисках телефона. Вон он! Хорошо, что, уходя из дому, я захватил пригоршню мелочи, — звонок будет не из дешевых. Я набрал справочное Нью-Джерси и во второй раз спросил номер телефона Грегори Майера. Да будут благословенны кнопочные телефоны. Сколько уходило времени, когда в спешке приходилось накручивать диски старых аппаратов. А теперь: тык-тык-тык — и вас соединили. Нелепо так торопиться, когда Линкольну до приземления еще четыре часа, но я спешил. Щелчок, соединение, и у Майеров в тридцати пяти сотнях миль отсюда зазвонил телефон.
— Здравствуйте. Вы позвонили Майерам, но сейчас дома никого нет. Пожалуйста, оставьте свое имя и сообщение, и мы перезвоним вам, как только сможем. Спасибо за звонок.
Писк сигнала и требовательное молчание, ожидающее, когда вы заговорите. Я не мог придумать, что сказать. За одну минуту? Если бы я сказал: «Будьте осторожны с мальчиком, который к вам приедет. Он думает, что вы его родители, и может быть опасен», они могли бы вызвать полицию или испугаться так, что все еще больше запуталось бы и усложнилось. Что, если бы мне позвонил незнакомец и сказал такое? Я бы подумал, что это или странный розыгрыш, или что звонил садист. До отлета я еще четыре раза пытался дозвониться до Майеров, но попадал на автоответчик. Как это повлияет на их встречу с Линкольном? Будут ли они дома, когда он доберется до места? Если нет, если их нет в городе, и они не вернутся еще несколько дней, как это на нем скажется? Что он станет делать? Ждать? Не выплеснув свою злость и разочарование, сядет на самолет и полетит куда-то еще? Зная нашего сына, я бы сказал, что он подождет немного, а потом вернется домой. Я не знал, какой вариант хуже.
Хотя самолет летел полупустым, меня угораздило сидеть рядом с женщиной, которая заговорила в тот миг, когда я опустился в кресло, и не умолкала, пока я не поднялся, сказав, что у меня ужасно много работы, и не пересел. В таком состоянии мне было не до вежливости. В Нью-Йорке я буду всего через несколько часов, и я хотел, как можно основательнее, все обдумать. Когда мы приземлимся, на раздумья времени не будет.
Как только мы поднялись в воздух, по проходу пошла стюардесса, спрашивая, кто что желает выпить. Я бы убил за двойную порцию чего-нибудь покрепче, но прикусил язык и попросил имбирного эля. Я вымотался и тотчас после выпивки заснул бы. Сидя у иллюминатора, я смотрел, как самолет накренялся и делал вираж, потом взял курс и выровнялся над чернотой и желтыми огнями, мерцающими внизу. Я вспомнил, как ехал в аэропорт и смотрел на садящиеся самолеты. Какое романтическое и возвышенное зрелище. И каким одиноким и маленьким я чувствовал себя сейчас, поднимаясь в то же самое небо.
Мы пролетели над бейсбольным стадионом, все еще озаренным огнями после вечернего матча. Вид поля напомнил мне один нерешенный спор, который произошел между Лили и мной несколько недель назад.
Как и Линкольн, я всегда любил бейсбол. Пока мне не исполнилось пятнадцать или около того, главным удовольствием летних каникул был бейсбол, не важно, смотрел ли я его по телевизору, или сам играл во дворе с друзьями, или просил парикмахера подстричь меня под бейсболиста, или обменивался бейсбольными карточками с другими…
Как только я подрос настолько, чтобы играть в Детской лиге, я стал умолять родителей записать меня в клуб. Они согласились, и одно из преисполненных гордости воспоминаний моего детства — как я вхожу в гостиную вечером после ужина, впервые надев голубую, как яйца крапивника, бейсбольную кепку и футболку, на которой красуется название нашего спонсора, «Станция Шелл Ника». Хвала Господу, моя команда называлась «Янки», и это приводило меня в еще больший восторг, ведь дело было в один из периодов взлета «Нью-Йоркских янки», и все игроки этой замечательной команды казались мне героями. Мама отложила журнал с кроссвордом и сказала, что я смотрюсь «очень мило». Но папа сделал мне величайший комплимент. Внимательно оглядев меня, он сказал, что я вылитый Лось Скаурон, лучший игрок первой базы в команде «Янки» и мой любимец.
Наша первая игра в тот год состоялась в день открытия сезона, и стадион был полон. Меня поставили на правый край — в Детской лиге это все равно, что Сибирь, так как ни один ребенок никогда не отобьет туда мяч. Однако наш тренер решил, что для меня это самое место, поскольку я ни за что мяча не поймаю, зато причиню справа меньше вреда. Меня это ничуть не огорчило, я ведь мечтал бить, а не бегать по полю с мячом. Что могло быть лучше, чем взмахивать битой марки «Луисвилл слаггер», и время от времени ощущать и слышать замечательное «бац!» деревяшки, бьющей по мячу. Лишь для этого я жил, а вовсе не для того, чтобы вскидывать в воздух огромную кожаную перчатку, пытаясь остановить проплывающий мимо мяч. Отбивать было делом героическим, бегать по полю — всего лишь необходимостью.
Нашими противниками в той первой игре оказались «Доджерсы», хорошая команда, и мы ее боялись, ведь их главным питчером был не кто иной, как Джеффри Элан Сэпсфорд. Даже тогда его подача могла бы выбить в аут Лося Скаурона.
К пятому иннингу мы проигрывали девять — ноль. Я дважды ударил по мячу, и оба раза попал в аут. Кроме того, я выронил легкий мяч, и на меня наорала половина команды. Я знал, что заслужил их ненависть. Я напортачил, мы проигрывали, мир погибал. А потом, мои родители пришли на матч и стали свидетелями разгрома — гаже не придумаешь. Я знал, что отец пропустил семичасовой поезд (дававший самый большой улов усталых клиентов), чтобы присутствовать при моем дебюте. Да уж, дебют. Я подвел отца, подвел команду, опозорил название «Янки».
Когда я в последний раз встал, чтобы отбивать, Джеффри Элан Сэпсфорд посмотрел на меня с презрением, явно веселясь. Никогда не забуду, как его игрок второй базы прокричал: «Слабак!» — и имел он в виду меня. Весь мир слышал. Я, наследник трона Лося Скаурона, запечатлелся в памяти каждого зрителя как «слабак». Попробуйте в таком возрасте стереть подобное пятно со своей репутации.
Сэпсфорд подал первый мяч, и я, не думая, размахнулся и ударил по мячу со скоростью пятьсот сорок миль в час, отбив его далеко в центр внешнего поля. Ударил так сильно, что игроки другой команды все застыли, глядя, как мяч взмывает ввысь и исчезает в далекой зеленой бесконечности. Люди на главной трибуне вскочили и захлопали прежде, чем я успел обежать первую базу. Когда я вернулся в «дом», моя команда уже собралась там, крича «ура», как будто это была последняя игра первенства страны, и я принес победу. Чистое блаженство.
Мы все равно проиграли десять — один, но, сидя на обратном пути в машине, я знал, что я стопроцентный герой, и никто никогда у меня этого не отнимет.
Родители наперебой повторяли, как все было здорово, а я развалился на заднем сиденье, наслаждаясь свежими воспоминаниями и их похвалой. Когда мы обогнули угол Мейн-стрит и Бродвея, отец с добродушным смешком сказал:
— А знаешь, что у тебя все это время была расстегнута ширинка?
— Что?
— У тебя штаны были расстегнуты.
— Ох, Стэн, ты же обещал, что не скажешь. — Мама покачала головой и сочувственно улыбнулась мне через плечо.
Оглушенный, ошеломленный, я опустил глаза на свои синие джинсы. В них я сделал хоум-ран. Они стали частью легендарной формы! Но вот она — предательская полоска трусов, белеющая сквозь ширинку. Не очень сильно. Не настолько, чтобы броситься в глаза, если не присматриваться или кто-то не обратит на нее твоего внимания, но все равно! Апофеоз всей моей жизни — а у меня расстегнуты штаны!
