Овцы - Магинн Саймон (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
— Я покажу им картины.
Шейла расслабилась. Нет, здесь нет просвета. У шизофреников всегда полно самоочевидных утверждений.
— Это же очевидно! Особенно последняя — она ужасна. Он уже не сможет остановиться на овцах, я в этом уверена. Пожалуйста, пожалуйста, мне нужно домой.
— Адель, я кое о чем хочу вас спросить. Зачем Сэму все это делать? Зачем?
— Разве это не очевидно?
— Для меня нет.
— Боже, но ведь вы же считаете себя экспертом! Он же псих!
Вот оно, слово, которое очень редко произносится вслух в психиатрических лечебницах: короткое, красноречивое, болезненное слово. Если Адель считает своего ребенка сумасшедшим, то скоро она сможет спроецировать это представление и на чужого ребенка, на чьего-то мужа, на себя саму. И если она начнет понимать, что на самом деле это она... ну да, «псих», прямо из учебника психиатрии... это будет означать начало полного выздоровления. Конечно, осознание этого факта может оказаться мучительным, чувство унижения и бремя стыда за то, что она сделала и во что верила, пока была больна, могут оказаться тяжелее, чем физическая боль, но выздоровление никогда не бывает легким, особенно у шизофреников. Адель придется всю оставшуюся жизнь носить в душе воспоминания о своем безумии, о своих воплях, драках, о своем недостойном, неконтролируемом поведении и чудовищных обвинениях. Но это та цена, которую ей придется заплатить за душевное здоровье. Адель заболела очень неожиданно и очень сильно: как ни парадоксально, это означало, что ее шансы на выздоровление были выше среднего. Это медленно нарастающая, медленно вызревающая шизофрения, которую почему-то называют не-осложненной, трудноизлечима, непробиваема. Адель просто нырнула, резко и глубоко, и вполне возможно, что уже сейчас она возвращается на поверхность.
— Расскажите мне о вашей новой картине.
— Зачем? Вы разрешите мне уйти, если я это сделаю?
— Пожалуйста. Мне интересно. Я знаю, что вы готовитесь к выставке. Это, наверное, так интересно.
— Вы думаете, что я могу показать на выставке эти... эти чертовы вещи! Они тошнотворны. Раз уж вы спросили, на последней картине изображен Сэм, стаскивающий овцу с утеса. Овца истекает кровью, остальные овцы взбесились. О Господи. Еще кто-то появился, пока не могу понять, кто это, но он в страшной опасности. О!
— Все это не происходит самом деле? Или скоро произойдет?
— Происходит на самом деле, да, да. Я же сказала вам.
— Я понимаю, что это тяжело, Адель. Пожалуйста, потерпите еще немного. Откуда вы знаете, что все это действительно происходит? Вас же там нет, правда?
— Я не знаю, откуда я знаю, — сказала Адель.
Доктор Каванах заметила, что она изменила позу на более задумчивую.
— Адель? Что происходит?
— Подождите-ка...
— Адель?
Доктор Каванах знала, что иногда галлюцинации можно предотвратить, если отвлечь внимание пациента от внутренних переживаний, вытащить его в реальный мир.
— Адель? Какая девичья фамилия у вашей матери?
— Шелдон. Ш-ш-ш...
— Когда вы родились?
— Родилась?
— Какая ваша самая любимая еда? Скажите мне.
— Трава, стекло, бутон, мутон, дочь свою ты утопила, море стало ей могилой...
— Я вас не понимаю...
— Камнем в бездну упадут, черти мясо их сожрут, скажешь вслух их имена, все поднимутся со дна.
Шейла встала, опустилась на коленях возле Адель и попыталась встретиться с ней взглядом. Иногда такой контакт может вернуть пациента к реальности: большинство шизофреников избегало его изо всех сил.
— Посмотрите на меня.
— Я не вижу вас, я не могу дышать, ой, ой.
— Я здесь.
— Ой-ой-ой-ой...
Адель задыхалась. Шейла крепко сжала ее руку, покрутила головой, пытаясь привлечь к себе ее внимание. Адель слегка расслабилась, Шейла почувствовала, как она отвечает на рукопожатие, хватается за нее. Адель старалась выбраться обратно.
— Теперь вы видите меня?
— Да.
— Постарайтесь расслабиться. Дышите глубже.
— Да.
— Я сейчас отпущу вашу руку.
— Да. Хорошо.
Доктор Каванах вернулась в свое кресло. Адель хмуро потирала лоб.
— У вас болит голова?
— Нет, не болит.
— Хотите стакан воды?
— Нет, спасибо. — Адель покачала головой.
— Ладно. Посидите спокойно.
Доктор Каванах пристально посмотрела на фотографию своих внуков, здоровых, улыбающихся детей, которые сдают экзамены, побеждают на соревнованиях по плаванию, раскрывают свои возможности и таланты. Неуверенность в себе, чувство вины, паника — этого они пока не знают. Еще придется узнать.
— Знаете, какие у него глаза?
Она подняла глаза и увидела, что Адель пристально, злобно смотрит на нее.
— У кого?
— Вы знаете, у кого. Овечьи, вот какие. Глаза дьявола. Глаза, которые могут видеть в темноте. Видеть, что происходит у тебя в голове. Вот здесь! — Адель прикоснулась к своему виску. — Он знает все кнопки. Для семи лет он очень развит.
В ее голосе слышалась странная гордость; мать хвалится достижениями своего ребенка. И ужас от того, что это за достижения. Это не свидетельства, что он умеет ездить на велосипеде и играть на скрипке.
— Он знает, что делает. И я тоже. Только я одна знаю. Если никто его не остановит, он будет делать это всегда. Потому что он — зло.
Ее голос был спокойным и негромким, даже безразличным.
— Так что вы лучше запишите все это, доктор Каванах. Потом, когда уже будет поздно, вы будете читать и думать, почему вы ничего не сделали, чтобы это остановить. Есть хорошие дети, есть плохие, есть психи. Получилось, что мой ребенок входит в последнюю категорию. Уж кому знать, если не мне. Он упрятал меня сюда, чтобы я ему не мешала, я ему больше не нужна. С Джеймсом он, наверное, будет вести себя по-иному. Я думаю, Льюина он уже обработал. Устроил себе прикрытие. Все он делает идеально. Кому придет в голову подозревать такого вежливого мальчика с ясным взором, все «спасибо» да «пожалуйста»?
Доктор Каванах внимательно разглядывала ее. Интересно, каково это: верить по-настоящему, искренне верить в то, что твой ребенок — это дьявол, контролирующий сознание людей и истязающий животных ради эксперимента? Как Адель смогла в это поверить? В то же время нельзя сказать, что это плохо: разрушительно, чудовищно, невыносимо сложно думать о том, что ребенок, которого ты родила, кормила, любила все эти годы, оказался животным, садистом, извращенцем. Адель не сможет слишком долго носить в себе эту мысль. Рано или поздно она сорвется — и вот тут Шейла Каванах ее подхватит. Падение будет страшным.
* * *
Ограждение было смято, придавлено к земле так, чтобы можно было перешагнуть. Придется его заменить. Где-то в сарае были лишние полмотка проволоки. На колючках висели клочки шерсти, сухие пряди кремового цвета. Теперь, после того как Джеймса и Сэма нет, у него будет полно времени, чтобы все починить. Они уехали к своим родителям в Бристоль.
— Извини, Льюин, но Сэму больше нельзя здесь находиться. Ты ведь понимаешь?
Он сказал это, когда успокоился; Льюина передернуло от воспоминания о встрече на поле. Ну понятно, речь шла о его ребенке. Джеймс уразумел только одно: его ребенок чуть не погиб. Льюин должен был за ним присмотреть, а вместо этого чуть не утопил.
Но это еще не все. В бешенстве Джеймс выдал свои подозрения, что Льюин как-то поспособствовал происшествию, если не устроил все специально.
— Я не хочу это обсуждать, Льюин. Я ничего не хочу слышать. Я увожу его отсюда, вот и все.
— Джеймс, пожалуйста, послушай...
Льюин зажмурился. Его голос звучал слабо, почти умоляюще. Он плакал? Он ни разу не плакал с того дня в бараке, когда бился в истерике с письмом Дилайс в кулаке. На скамейке рядом сидел Стив Делавер. Конец света.
Вокруг него столпились вежливые пугливые овцы. Их ничуть не обеспокоила вчерашняя смерть троих собратьев. Знают, но молчат, как кучка шпионов или дипломатов. Хранят секреты.
