Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 3 - Коллектив авторов (онлайн книга без .TXT) 📗
— Но…
— Я сказал, отойди!
Коннелли сжал губы, а затем развернулся и пошел к трещине. У края он опустился на колени и стал поднимать веревку.
Бишоп повернулся к Гарнеру.
— Объяснись.
Весь энтузиазм Гарнера мгновенно испарился. Он почувствовал усталость. Мышцы болели. Как объяснить ему это? Как объяснить им, чтобы они все поняли?
— Атка, — сказал он просто, умоляюще. — Я его слышал.
На лице Бишопа появилось выражение глубокого сожаления.
— Док… Атка был всего лишь псом. Главное для нас — доставить Фабера на склад.
— Я все время его слышал.
— Тебе нужно взять себя в руки. На кону человеческие жизни, ты это понимаешь? Мы с Коннелли не врачи. Фаберу нужен ты.
— Но…
— Ты слышишь, о чем я говорю?
— Я… да. Да, я понимаю.
— Спускаясь в такие трещины, особенно в одиночку, ты подвергаешь опасности всех нас. Что мы будем делать, оставшись без врача? А?
Гарнер не мог выиграть этот спор на словах. Нужно было действовать иначе. Поэтому он схватил Бишопа за руку и повел к трещине.
— Смотри, — сказал он.
Бишоп дернул руку, пытаясь высвободиться, лицо его почернело.
— Не распускай руки, док, — сказал он.
Гарнер отпустил его.
— Бишоп, — сказал он. — Прошу тебя.
Бишоп секунду колебался, а затем двинулся в сторону трещины.
— Хорошо.
Коннелли был в ярости.
— Да ради всего святого!
— Мы не собираемся туда спускаться, — сказал Бишоп, переводя взгляд с одного на другого. — Я просто посмотрю, да, док? Вот и все.
Гарнер кивнул.
— Хорошо, — сказал он. — Ладно.
Вдвоем они подошли к краю трещины. Приближаясь к ней, Гарнер чувствовал, как в его печень словно вонзился крюк, тянущий вниз. Пришлось приложить усилие, чтобы остановиться у края, остаться спокойным и невозмутимо смотреть на остальных, как будто вся его жизнь не зависела от этого момента.
— Это лестница, — сказал он. Его голос не дрогнул. Его тело не двинулось с места. — Она вырезана из скалы. И на ней есть… кое-какие украшения.
Бишоп долго всматривался в темноту.
— Я ничего не вижу, — сказал он наконец.
— Говорю тебе, оно там! — Гарнер замолчал и попытался взять себя в руки. Еще попытка.
— Это может оказаться величайшим научным открытием века. Ты что, хочешь, чтобы Макрэди присвоил его себе? Поставил здесь свой флажок? Да это же доказательство существования… — Гарнер запнулся. Он и сам не знал, существование чего это доказывает.
— Мы отметим это место, — сказал Бишоп. — И вернемся сюда. Если все это правда, то оно никуда не денется.
Гарнер включил фонарь.
— Смотри, — сказал он, направляя луч света вниз.
Белый луч разрезал темноту с точностью скальпеля, освещая каменные своды и рельефы на них, которые могли оказаться всего лишь природными неровностями. Круг света упал на стену позади трупа собаки, ярко осветив раскрытую челюсть пса, вывалившийся язык и черную лужицу крови.
Бишоп на мгновение задержал на нем взгляд, а затем затряс головой:
— Черт бы тебя побрал, док, — сказал он, — не испытывай мое терпение. Пошли отсюда.
Бишоп уже собирался отвернуться, когда тело Атки дернулось раз — Гарнер это видел — а затем еще раз, почти незаметно. Гарнер протянул руку и схватил Бишопа за рукав.
— Да что еще, ради бога… — начал было тот, в его голосе чувствовалось раздражение. Затем тело рывком исчезло в темноте, так быстро, что казалось, будто оно растворилось в воздухе. Лишь кровавый след, уходящий в темноту, был свидетельством того, что это им не померещилось. Луч фонаря блуждал во мраке, и неровный круг света перемещался по гладкой, холодной поверхности камня, пока не наткнулся на нечто напоминающее вырезанную на поверхности когтистую лапу. Фонарь мигнул и погас.
— Какого черта… — начал Бишоп.
Из палатки за их спинами вырвался крик.
Фабер.
Гарнер неуклюже побежал через сугробы, высоко поднимая колени. Двое оставшихся что-то кричали ему вслед, но слов было не слышно из-за ветра и его собственного тяжелого дыхания. Тело совершало привычные движения, но сознание, будто насекомое, попавшее в паутину, застряло в трещине позади него, а перед глазами стоял образ того, что он только что увидел. Его гнал страх, адреналин и что-то еще, какая-то другая эмоция, которую он не испытывал много лет, а может быть, и ни разу за всю свою жизнь; некий переполняющий душу восторг, который грозил развеять его по ветру, будто пепел.
Фабер сидел на полу палатки, в воздухе смешались резкие запахи пота, мочи и керосина; его голову обрамляла шапка густых черных волос, а лицо было бледным как мел. Он все еще пытался кричать, но голос его не слушался, и он мог лишь издавать длинный хриплый свист, будто через его горло вытягивали стальную стружку. Из-под одеяла торчала опухшая нога.
От печки Нансена[18] исходило почти невыносимо душное тепло.
Гарнер опустился на колени рядом с ним и попытался уложить его назад в спальный мешок, но Фабер сопротивлялся. Он неотрывно смотрел на Гарнера, окружающую тишину нарушало лишь его тяжелое дыхание. Вцепившись пальцами в воротник Гарнера, он притянул его ближе к себе, так близко, что Гарнер ощущал кислый запах его дыхания.
— Фабер, успокойся, успокойся!
— Оно… — голос Фабера дрогнул. — Оно отложило в меня яйцо!
Бишоп и Коннелли протиснулись в палатку, и у Гарнера внезапно возникло ощущение, будто его окружили — жара от печки, вонь, поднимающийся от их одежды пар; они подошли ближе, не сводя с Гарнера глаз.
— Что здесь происходит? — спросил Бишоп. — Все в порядке?
Фабер смотрел на них диким взглядом. Не обращая на них внимания, Гарнер положил ладони на щеки Фаберу и повернул его голову на себя.
— Смотри на меня, Фабер. Смотри на меня. О чем ты говоришь?
Фабер выжал из себя улыбку.
— Во сне. Мне приснилось, как оно засунуло мою голову в свое тело и отложило в меня яйцо.
Коннелли сказал:
— Он бредит. Видишь, что происходит, если бросать его одного?
Гарнер достал из сумки ампулу морфия. Фабер увидел это и стал извиваться всем телом.
— Нет! — закричал он, снова обретя голос. — Нет! — Выбившейся из-под одеяла ногой он сбил печь Нансена. Выругавшись, Коннелли бросился к перевернутой печке, но было уже слишком поздно. Все припасы и одеяла были залиты керосином, и палатка вспыхнула. Всех охватила паника. Бишоп попятился к выходу, а Коннелли оттолкнул Гарнера — тот упал на спину — и схватил за ноги Фабера, оттаскивая его от огня. Фабер кричал и пытался сопротивляться, но Коннелли был сильнее. Через секунду Фабер, а вместе с ним и его тлеющий вещмешок, исчезли.
Гарнер, который все еще оставался в палатке, откинулся назад и наблюдал, как пламя стремительно поглощает крышу, роняя на землю и ему на голову огненные ленты. Жар сжал Гарнера, как пылкий любовник, и Гарнер закрыл глаза.
Однако он чувствовал не жар от огня, а холодное дыхание подземелья, тишину могилы, погребенной глубоко под ледником. Он снова увидел перед собой ступени, уходящие вниз, и услышал голос женщины, зовущей его. Она спрашивала, где он.
«Элизабет, — отозвался он, и его голос эхом отскочил от каменных стен. — Ты здесь?»
Если бы он только мог ее увидеть! Если бы он мог ее похоронить. Скрыть под землей ее прекрасные глаза. Спрятать ее во тьме.
«Элизабет, ты меня слышишь?»
Огромные руки Коннелли сгребли его, и он снова ощутил жар и жгучую боль в ногах и груди. Его будто бы обернули горячими бинтами.
— Надо оставить тебя тут, чтобы ты сгорел, тупой сукин сын! — прошипел Коннелли, но делать этого не стал. Он потащил Гарнера на улицу — Гарнер открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как брезент перед ним раздвигается, подобно огненному занавесу, — и бросил его в снег. Боль быстро утихла, и Гарнер пожалел об этом. Коннелли возвышался над ним, на его лице читалось отвращение. Позади него догорала палатка, будто кто-то уронил в снег огромный факел.
Все это перекрывал дрожащий голос Фабера, который звучал то громче, то тише, как порыв ветра.
