Бессмертные карлики (журн. вариант) - Рихтер-Фрих Эрве (электронные книги без регистрации .txt) 📗

— Да, не всем так везло, как вам, — задумчиво проговорил капитан. — В моей юности смерть в Колоне от лихорадки вошла в поговорку… Теперь времена стали другие. Тот, кто желает прожить спокойно и долго, должен лишь отправиться в Панаму и скучать там до столетнего возраста. Немного западнее, рулевой…

Маяк у входа в канал теперь ясно обрисовывался, и длинный мол походил на резкую тонкую черту, пересекающую огромный бассейн гавани. Дома города Колон блестели, словно пятна белой меловой краски на темно-зеленых массивах возвышенностей. А дым нескольких тяжелых грузовых пароходов, стоящих в бассейне, поднимался прямо вверх, меж тем как удары молотов в больших мастерских раздавались, как далекие, глухие раскаты грома.

Пароходы приходили и уходили, то соединяясь в группы, то расходясь в разные стороны. Все вместе это походило на гигантскую пищеварительную систему, хватающую тоннажи своими жадными челюстями и отправляющую их в желудок.

После полудня «Джордж Вашингтон» был поднят шлюзом у Габуна, пересек воды искусственного озера, образованного на ядовитом русле реки Шаргрес, и тонкую полоску речки Кулебра. И, когда сумерки опустились над шлюзом Педро-Мигель, судно начало опускаться к Тихому океану между высотами Дариен.

И в то время, когда гордый красавец «Джордж Вашингтон» подвигался сквозь шлюзы, влекомый маленькими локомотивами Какерлака, полумесяц лил свой волшебный свет на это чудо современной строительной техники. Порой попадались навстречу старые, заржавленные землечерпательные машины времен Лессепса. Они имели вид громадных виселиц. Это были памятники величайшего из тех биржевых мошенничеств, какими до сих пор прославился капиталистический мир. И так же можно было назвать их могильными памятниками над желтой лихорадкой и малярией.

Теперь тучи москитов уже не жужжали над сумеречными водами. Большая часть москитов погибла в керосине. А те, которые остались, были ручные и дезинфицированные и кусались очень скромно. Они были так же безопасны, как и жирные крокодилы в Кулебре, которым пришлось превратиться в достопримечательности и наполнять чувствительную душу туриста сладким, таинственным ужасом.

В Бальбоа Йунас Фьельд сошел на берег. Здесь он узнал, что может отправиться на следующий же день пассажиром на японском пароходе к западному берегу Южной Америки.

Он намеренно избегнул большой гостиницы в Бальбоа. Маленький американский городок основался и вырос, благодаря строительным работам канала. Он походил на все другие новоотстроенные города, которые воздвигнуты не архитекторами, а инженерами. Он чуть не лопался от чистоты и порядка, обладал великолепно функционирующей полицией и первоклассно организованным отделом здравоохранения. Но все это благоустройство так же мало согласовалось с окружающей природой, как пуговицы от брюк с дамским бальным платьем.

Фьельд быстро отделался от таможенных служащих и нанял автомобиль, который в пятнадцать минут доставил его в город Панаму, столицу республики, управляемой по испанской старинке. Здесь нет ни прямых улиц, ни особенной чистоты. Городское управление, вероятно, очень лениво, а нравы оставляют желать лучшего. Но зато город свободен от математики и предписаний. Всякий в Панаме делает, что хочет. Всю ночь напролет играют мандолины, рыдают скрипки, и выпивается изрядное количество вина и виски. На балконах сидят красивые девушки и вращают черными, как уголь, глазами. А в задних дворах серьезные кабальеро натравливают петухов на драку. Всюду царствует жизнь, веселье и лень. Население сжигает ежедневно бесчисленное множество свеч, всаживая в своих мечтах нож в спину каждому американцу. Так же занимается оно и теми «business», [10] которыми пренебрегают янки канала. Но этот живописный город, гордый и свободнорожденный, живет старыми воспоминаниями, и никогда не сумеет приспособиться к темпу той жизни, где целью являются доллары, доллары и опять доллары.

Фьельд миновал огромную интернациональную гостиницу и нашел себе жилище, где его приняли с распростертыми объятиями. Вся семья до последнего младенца в пеленках последовала за ним в его комнату с балконом. Комната была очень большая, но грязная, с ветхой обстановкой, и Фьельд быстро открыл, что там уже были постоянные жильцы — крысы. Но он очень скоро заключил дружбу с этими доброжелательными домашними животными… и долго сидел на узеньком балконе в обществе звезд, в то время, как огненные мухи плясали в саду и мягкая «dolce far niente» юга лилась к нему из сада под аккомпанемент всевозможных струнных инструментов.

То было его первое после долгих лет посещение тропического города, и с полузакрытыми глазами наслаждался он легкой прохладой, веявшей с Тихого океана, который напевал ему на ухо свои старые, давно знакомые мелодии и нашептывал о тех временах, когда здесь, на этом берегу, странствовали Писарро, Бальбоа и Альварадо [11] с неутолимой жаждой в сердцах.

6. МАЛЕНЬКИЙ РЕДАКТОР

Большой японский пароход «Киту-Мару» входил, среди царящих на палубе криков и шума, в гавань Кальяо. Рядом с низким басом местного лоцмана слышались звенящие приказания японского капитана, и «Киту-Мару» буквально содрогался от нерешительности и сомнения в широком бассейне гавани. То раздавалось «вперед», то «назад», то требовалась работа одного винта, то деятельность еще и другого. И не разу не слышалось столь желанное «стоп».

Наконец огромное судно приблизилось к пристани настолько, чтобы бросить первый канат. Он несколько раз срывался с шпиля и ударял по дюжим неграм, возившимся над ним, но понемногу удалось прикрепить пароход к больверку, и оглушенные машинисты «Киту-Мару» могли, наконец, насладиться заслуженным отдыхом.

Несколько пассажиров сошло на землю. В их числе были фильмовой директор из Лос-Анджелеса, несколько дельцов из Сан-Франциско, боксер-негр из Нового Орлеана и два-три молодых перуанца, приехавших прямо из Парижа, куда они ездили дополнить свое невежество полезными и необходимыми знаниями, квалифицирующими бездарных богатых маменькиных сынков для теплого местечка в католической администрации. Остальные были косоглазые и курносые монголы, направлявшиеся дальше на восток в глубь страны. Роскошное и в то же время нищее Перу было подходящей страной для этих быстроногих «Japs», [12] которые имеют особый талант жить и устраиваться в странах, бедствующих среди природных своих богатств.

Последний из сошедших на землю пассажиров сильно отличался от других. Японцы рассматривали его с недоверием, так как он был по крайней мере в два раза больше, чем самый крупный из них. Фильмовой директор уже определил ему в мыслях роль капитана пиратов в «Конце буканеров», а боксер-негр высчитывал возможные шансы против этого феномена светлолицей первобытной силы.

Но Йунас Фьельд окружил себя крепкой оградой неприступности, способной выдержать любую осаду. И, когда он ступил на почву старой исторической земли Кальяо, ему не пришлось обменяться ни одним поклоном и не пришлось пожать ни одной руки. Он позаботился, чтобы его багаж был благополучно перенесен с парохода и отправлен на вокзал, где уже стоял поезд, отходивший в Лиму, знаменитую столицу Перу.

Он не мог пожертвовать много времени на прогулку по Кальяо, несмотря на то, что этот портовый город имеет свою прелесть и своеобразную приключенческую окраску. От времени до времени он сбрасывается землетрясением и смывается наводнением. На нем виднеются шрамы бесчисленных революций, и люди всех наций встречаются на его улицах.

Кальяо — один из главнейших портов на всем американском побережье Тихого океана от Аляски до Патагонии, и его географическое положение обеспечивает блестящую будущность этому маленькому, подвижному городу.

Покончив с багажом, Фьельд занял место в вагоне, стараясь по возможности найти пустое купе. Но как раз в тот момент, когда поезд трогался, к нему впихнули маленького худого перуанца. То был человек пожилой, изящно одетый, со множеством брильянтовых колец, один из таких людей, каких можно встретить повсюду в парижских танц-локалах. Несмотря на свою наружность и довольно жалкие попытки казаться юношей, стареющий кавалер имел вид добродушного и уютного малого. Оправившись от приступа астмы, он сейчас же пустился в разговор, обнаруживая ту словоохотливую живость, которая заслужила перуанцам прозвище «парижан Южной Америки».