История Лизи (др. перевод) - Кинг Стивен (читаемые книги читать TXT) 📗

Он смотрит на нее. За его спиной ничего, кроме белого, – белая стена. Конфетное дерево (на самом деле ива) окружило их ветвями, как магическим кругом, отгородило от мира.

Он говорит: «Иногда, когда отец был не в себе, порезами дело не заканчивалось, Лизи. Как-то раз в таком состоянии он посадил меня

на скамью в холле, и теперь она могла вспомнить то, что он сказал потом (хотела она этого или нет), но прежде чем Лизи проследовала за пурпурный занавес, где все время прятались эти воспоминания, она увидела мужчину, который стоял на ее заднем крыльце. И это действительно был мужчина, не газонокосилка или пылесос. К счастью, она успела заметить, что на мужчине, пусть к ней пожаловал и не помощник шерифа Боукмен, хаки управления шерифа округа Касл. Только поэтому она не закричала, как Джейми Ли Кертис [73] в фильме «Хэллоуин».

Гость представился как помощник шерифа Олстон. Он прибыл, чтобы забрать из морозильника Лизи дохлую кошку, а также заверить ее, что будет приглядывать за домом весь день. Спросил, есть ли у нее сотовый телефон, и Лизи ответила, что да. Мобильник лежал в «BMW», и Лизи полагала, что он даже работает. Помощник шерифа порекомендовал ей постоянно носить телефон с собой и внести номер управления шерифа в список «быстрого дозвона». Увидев выражение ее лица, добавил, что готов сделать это сам, раз уж она «не привыкла пользоваться этой функцией».

Лизи, которая крайне редко вообще пользовалась мобильником, отвела помощника шерифа Олстона к «BMW». Как выяснилось, аккумулятор наполовину разряжен, но провод лежал в ящике консоли между передними сиденьями. Помощник шерифа Олстон протянул руку, чтобы вытащить прикуриватель, увидел табачный пепел, и его рука застыла над прикуривателем.

– Вытаскивайте, – дала команду Лизи. – Я решила вновь начать курить, но теперь, похоже, передумала.

– Полагаю, поступили правильно, мэм. – Помощник шерифа Олстон не улыбался. Вытащил прикуриватель, вставил штекер провода. Лизи понятия не имела, что такое возможно. Если она вспоминала, что нужно зарядить мобильник, то несла «моторолу» на кухню. Прошло два года, а она по-прежнему не могла привыкнуть к мысли, что рядом нет мужчины, который прочтет инструкцию и разберется с тем, что означают картинки на Рис. 1 и Рис. 2.

Она спросила помощника шерифа Олстона, сколько времени уйдет на зарядку.

– На полную? Не больше часа, может, и меньше. В это время вы будете неподалеку от телефона?

– Да, мне нужно кое-что сделать в амбаре. Вот в этом.

– Отлично. Как только аккумулятор зарядится, постоянно носите телефон с собой. Зацепите на ремень или за пояс джинсов. При малейших признаках тревоги нажмите на клавишу с цифрой «1», и – бам, – вы уже говорите с копом.

– Спасибо.

– Пустяки. И как я уже говорил, я буду к вам заглядывать. А в восемь вечера меня сменит Дэн Боукмен. Будет дежурить на дороге, если только не поступит вызов. Такое может случиться, в маленьких городах, как этот, вечер пятницы – самое напряженное время, но у вас будет телефон с режимом быстрого набора, и при необходимости он тут же подъедет.

– Очень хорошо. Вы что-нибудь узнали о человеке, который допекал меня?

– Нет, мэм, – спокойно ответил помощник Олстон… разумеется, он мог сохранять спокойствие, ему же не угрожали причинить боль, да и вряд ли кто-то пытался бы угрожать при его росте в шесть футов и пять дюймов и весе примерно в двести пятьдесят фунтов.

«Таких можно показывать на ярмарке», – мог бы сказать ее отец (в Лисбоне Дэнди Дебушер славился своими шуточками).

– Если Энди что-то услышит… я хочу сказать, помощник шерифа Клаттербак – он у нас за старшего, пока шериф Риджуик не вернется после медового месяца, – я уверен, он немедленно даст вам знать. А вы должны выполнять некоторые разумные меры предосторожности. Запирать все двери, когда вы дома, правильно? Особенно с наступлением темноты.

– Правильно.

– И держать сотовый телефон под рукой.

– Буду держать.

Он поднял руки с оттопыренными кверху большими пальцами и улыбнулся, когда она ответила ему тем же.

– Я сейчас спущусь вниз и возьму эту кошку. Готов спорить, вы будете рады, если больше ее не увидите.

– Да, – кивнула Лизи, но больше всего она хотела избавиться, во всяком случае, в данный момент, от помощника шерифа Олстона. Чтобы пойти в амбар и заглянуть под кровать. Ту самую, которая последние двадцать или около того лет простояла в выбеленном курятнике. Ту самую, которую они купили

(mein gott)

в Германии. В Германии, где

все, что могло пойти не так, пошло не так.

Лизи не помнила, где она слышала эту фразу, да, разумеется, это и не имело значения, но она с нарастающей частотой приходила ей в голову в те девять месяцев, которые они провели в Бремене: «Все, что может идти не так, идет не так».

Все, что может, именно так.

Дом на Бергенштрассе-Ринг-роуд продувается насквозь осенью, напоминает ледник зимой, становится сырым весной. Оба душа то работают, то нет, туалет внизу – громкий ужас. Хозяин сначала обещает, потом перестает отвечать на звонки Скотта. Скотт нанимает немецкую адвокатскую контору за жуткие деньги, главным образом потому, говорит он Лизи, чтобы этому сукосынистому хозяину дома такая вот вопиющая безответственность не сошла с рук, не может Скотт допустить, чтобы над ним взяли верх. Сукосынистый хозяин дома, который иногда многозначительно подмигивает Лизи, когда Скотт не смотрит (она не решается сказать об этом Скотту – когда дело касается сукосынистого хозяина дома, Скотт напрочь теряет чувство юмора), судебное дело проигрывает. Под угрозой юридических санкций он принимается за ремонт: крыша более не течет, туалет на первом этаже перестает жутко хохотать в полночь. Меняют котел-обогреватель. Вот оно, синеглазое чудо. А потом хозяин заявляется как-то вечером пьяный и кричит на Скотта на смеси немецкого и английского, называя Скотта «американским коммунистическим кипятильником». Эту фразу ее муж помнит и ценит до конца своих дней. Скотт, сам далеко не трезвый (в Германии Скотт и трезвость лишь изредка обменивались почтовыми открытками), в какой-то момент предлагает сукосынистому владельцу дома сигарету и говорит ему: «Goinzee on! Goinzee on, mein Furer, bitte, bitte!» [74] В этот год Скотт пьет, Скотт шутит и Скотт натравливает на сукосынистого хозяина дома адвокатов, но Скотт не пишет. Не пишет, потому что он всегда пьян, или всегда пьян, потому что не пишет? Лизи не знает. Серединка на половинку. К маю, когда его учебный курс заканчивается, ей уже все равно. К маю ей хочется перенестись в такое место, где разговоры в супермаркете или магазинах на главной улице не будут вызывать у нее мысли о существах из фильма «Остров доктора Моро», выведенных путем скрещивания людей и животных. Она знает, это несправедливо, но также знает, что за все время пребывания в Бремене у нее не появилось ни единой подруги, даже среди жен преподавателей, которые говорят на английском, а ее муж слишком много времени проводит в университете. Она же слишком много времени проводит в продуваемом всеми ветрами доме, кутается в шаль, но все равно мерзнет, почти всегда одинокая и несчастная, смотрит телевизионные программы, которые не понимает, или слушает, как грузовики ревут на кольцевой транспортной развязке выше по склону холма. Когда проезжают большие «пежо», дом просто трясется. И тот факт, что Скотт тоже несчастен, занятия идут плохо, а его лекции просто катастрофа, не способствует улучшению настроения. А почему, скажите на милость, должен способствовать? Тот, кто сказал «страдание любит компанию», был битком набит берьмом. «То, что может сломаться, обязательно сломается», однако… этот парень что-то, да знал.

Когда Скотт дома, он гораздо чаще, чем она привыкла, маячит перед ней, потому что не забивается в темную маленькую комнатку, которую определил своим кабинетом, чтобы писать рассказы. Поначалу пытался их писать, но к декабрю его попытки стали все более редкими, а к февралю просто прекратились. Человек, который мог писать в «Мотеле 6», стоящем на обочине восьмиполосного шоссе, когда наверху шумела вечеринка, здесь полностью утратил свой дар рассказчика. Но он из-за этого не грустит, насколько она может видеть. Вместо того чтобы писать, он проводит долгие, веселые, выматывающие донельзя уик-энды с женой. Часто она пьет вместе с ним и напивается вместе с ним: за исключением того, чтобы оттрахать его, это все, что она может делать. Потом, правда, приходит похмельный понедельник, и Лизи буквально рада, провожая его в университет, хотя, когда на часах уже десять вечера, а Скотта все нет, она всегда сидит у окна, которое выходит на Ринг-роуд, озабоченно ожидая появления взятой напрокат «ауди», гадая, где он и с кем пьет. Иногда по субботам он убеждает ее поиграть с ним в прятки в большом, продуваемом насквозь доме, говорит, что их это по крайней мере согреет, и в этом он прав. Или они будут бегать друг за другом вверх-вниз по лестницам и вдоль коридоров в нелепых lederhosen [75], смеясь, как парочка обкурившихся (и сексуально озабоченных) подростков, выкрикивая колючие немецкие слова: «Achtung!», и «Jawohl!», и «Ich habe kopfschmerzen!» [76], и, наиболее часто, «Mein gott!». И более чем часто эти дурацкие игры заканчивались сексом. Выпив или нет (чаще выпив), той зимой и весной Скотт хочет заниматься сексом, и она уверена, что, прежде чем покинуть этот продуваемый ветрами дом на Бергенштрассе, они потрахались во всех комнатах, большинстве ванных (даже в той, с жутко хохочущим туалетом) и в нескольких чуланах. Этот бесконечный секс – одна из причин, по которым она никогда (ну, почти никогда) не беспокоится о том, что он завел другую женщину, несмотря на его долгие отлучки, несмотря на его пьянство, несмотря на то, что он не занимается тем, ради чего создан, – не пишет истории.