Демон движения - Грабинский Стефан (первая книга .txt, .fb2) 📗
____________
* Манвантара (санскр.) — мера времени в индуизме: период обращения космической волны, которая порождает жизнь на Земле.
** Пралайя (санскр.) — ночь Земли, период отдыха, когда замирает все живое.
- 256 -
— И когда же человечество достигнет своей наивысшей точки развития?
— В конце седьмого оборота. Тогда Дух его освободится от нового воплощения и упокоится в лоне Предвечного. Согласно расчетам посвященных в тайну, сейчас мы находимся на исходе четвертого оборота.
— То есть, иначе говоря, конец Земли уже близок?
— По сравнению с вечностью — да. Однако если мерить время продолжительностью средней человеческой жизни, то до четвертой пралайи еще далеко. В любом случае у нас впереди есть еще несколько десятков тысяч лет.
Лещиц улыбнулся:
— Значит, еще можно спокойно пожить. Во всяком случае, мы с вами не дождемся этого необыкновенного момента.
Стряхнул пепел с сигары и, коротко взглянув в величественное лицо индуса, заговорил:
— Но до тех пор, пока наступит день четвертого разъединения скреп земных, ему будут предшествовать отдельные предзнаменования, не правда ли? Допускаешь ли ты, махатма, возможность энтропии в ограниченных пределах?
— Почему бы и нет? Частичная пралайя является вполне бесспорным явлением. Сухая ветка погибает и отваливается от ствола раньше, чем живые побеги, которые еще успеют распустить почки... Впрочем, и такая пралайя может быть двоякой: либо временным упадком, пусть даже на период десятков миллионов лет, но с надеждой на возвращение, или же абсолютной гибелью без возможности нового возрождения. Последний случай в истории мира редок, однако возможен; это справедливое наказание за леность духа, который позволил плоти полностью поработить себя.
Замолчал и, опершись рукой о подоконник, смотрел на проносящийся перед глазами ночной пейзаж.
В этот самый миг поезд проезжал мимо какой-то станции. На мгновение с навеса над перроном в окна ударила вспышка света и тут же пропала.
- 257 -
— Ментон, — пояснил Лещиц, — последняя станция Французской Ривьеры; через несколько минут пересечем границу и въедем на итальянскую территорию.
И взглянул на часы:
— Восемь сорок пять. Неслыханная вещь, сдается мне, что мы серьезно опаздываем. В это время мы уже должны быть по крайней мере в Сан-Ремо, если не в Порто-Маурицио.
— В самом деле. Темп поездки значительно снизился. Я это заметил еще час назад, наблюдая картину за окнами: детали пейзажа перемещаются теперь перед глазами гораздо медленнее, чем прежде; то, что ранее сливалось в серую однородную непрерывность, теперь выделяется вполне отчетливо.
— Parbleuf — выругался какой-то француз, приближаясь к ним с часами в руке. — Если мы будем так ползти и дальше, то не увидим восход солнца в Венеции.
— Вы его не увидите, — спокойно подтвердил Ришивирада, глядя куда-то вдаль в пространство.
Француз посмотрел на него через монокль с сосредоточенным вниманием:
— Etes-vous prophete?*
Но, видя, что индус, похоже, не замечает его, повернулся на каблуках и попрощался с ним с ироничной улыбкой:
— Ah, du reste — je m’en fiche***.
— Пересекаем границу, — отозвался кто-то с противоположного конца вагона.
— Bendita se tierra de Italia!**** — вполголоса вздохнул влюбленный испанец.
— И ты будь благословлен на пороге моей отчизны, - ответил ему патетичный поэт-итальянец. — Мы въезжаем в область великолепной Ривьеры-ди-Поненте. А вот и первая большая станция на этой стороне — Вентимилья.
Поезд миновал станцию и помчался дальше. Спустя недолгое время пейзаж заметно изменился. Очевидно, они
____________
* Черт побери! (фр.)
** Вы пророк? (фр.)
*** Ах, в конце концов, мне на это наплевать! (фр.)
**** Благословенна будь земля Италии! (исп.)
- 258 -
свернули вглубь материка, ибо морская гладь, преданно сопровождавшая их до сих пор по правую сторону поезда, теперь куда-то исчезла. Зато с противоположной стороны воздвиглись мощные скалистые склоны каких-то гор...
Температура снаружи резко упала, судя по тому, что окна вагонов внезапно покрылись мглистой изморозью. Кто-то, чувствительный к холоду, подал ток на змеевики системы обогрева под обшивкой стен.
— Corpo di Вассо!* — сетовал Ровелли. — «Инфернал» мне сегодня совсем не нравится; мы снова ползем черепашьим шагом.
И впрямь, поезд замедлил свой бег. Словно измученный бешеным темпом увертюры, теперь он тяжело дышал и лениво полз по предгорной местности. Внезапно раздался протяжный свист локомотива, скрежет резко заторможенных колес, и поезд остановился. Несколько голов высунулись из окон купе, чтобы узнать причину.
— Вот черт возьми! Стоим на перегоне!
— Нет-нет. Виден какой-то сигнал. Это где-то недалеко от станции.
— Но что это за станция, к дьяволу?
— Наверное, Сан-Ремо.
— Это невозможно. Рановато. В конце концов, хоть бы и Сан-Ремо, но почему он встал? У этого поезда ближайшая остановка только в Генуе.
— Терпение! Подождем — увидим.
Лещиц внимательно смотрел на сигнал. Он ярко светил там, вверху, по правую сторону пути в виде большого фиолетового фонаря, прикрепленного к одной из рук семафора.
— Необычный сигнал, — буркнул он, оборачиваясь обратно внутрь купе и сталкиваясь лицом к лицу с Ровелли: — Вы видели это?
— Конечно. В самом деле, я впервые сталкиваюсь с таким железнодорожным знаком. Что за цвет! До сих пор я слышал, что в сигнализации используются только зеленый, красный, голубой или белый цвет, но что может означать фиолетовый — понятия не имею.
____________
* Труп Вакха! (итальянское ругательство, аналог «Черт подери»).
- 259 -
— Господин кондуктор, — спросил кто-то пробегавшего по вагону вагонного служащего, — что означает этот сигнал?
— А черт его знает, — ответил растерянный железнодорожник и понеся к голове поезда.
— Хорошая история, — проворчал Пембертон. — Сами служащие не понимают сигналов. Боюсь, не попали ли мы в какую-то передрягу. Может быть, стоит выйти и разузнать, что там к чему, впереди, у машиниста?
— Выходите, выходите! — отозвались несколько голосов снаружи.
— Кто там кричит?
Ему ответил гул толпы под окнами. Очевидно, пассажиры толпой покидали вагоны.
— Ну, тогда выходим!
Через минуту вагоны совершенно опустели. Подталкиваемые общей мыслью, все устремились в сторону станции. На склонах насыпи в фиолетовом свете сигнала чернели вытянутые силуэты мужчин, женщин и детей. Еще минуту назад шумные и возбужденные, теперь они шли как-то тихо и спокойно, ровным шагом, совсем не торопясь...
Лещиц почувствовал чью-то ладонь на плече. Обернулся и увидел серьезное лицо махатмы.
— Друг из Лехистана, держись сейчас рядом со мной.
Профессора немного удивил его тон, однако ученый йог
был ему симпатичен, поэтому он, взяв его по-дружески под руку, ответил:
— С большим удовольствием, махатма.
Проходя мимо локомотива, он хотел обратиться с вопросами к машинисту, однако того в кабине уже не было: следуя примеру других, он оставил поезд на милость Провидения и направился к станции.
— Ничего не поделаешь — мы тоже должны идти в ту сторону. Однако что это за станция, черт бы ее побрал?
— Скоро ты удовлетворишь свое неуместное любопытство, — заверил Ришивирада.
Примерно в нескольких десятках метрах за семафором обозначились контуры строения.
- 260 -
— К дьяволу! — выругался Лещиц, минуя последнюю стрелку. — Здесь все выдержано в одном цвете. Смотри, махатма! Все указатели между путями светятся фиолетовым. Да и вся станция утопает в том же самом цвете; ни на одной лампе нет обычного белого плафона; все они рассеивают этот жуткий фиалковый свет.
— Станция Буон-Ритиро, — прозвучал за их спинами голос Ровелли.
— Ага, действительно, — удивился Лещиц, читая надпись на фронтоне навеса над перроном. — На польский это можно перевести примерно как «Добрый приют»? Красивое название. Но откуда она взялась на этой линии?
