Брачный сезон или Эксперименты с женой - Николаев Константин Николаевич (бесплатные серии книг .txt) 📗
– Нет-нет, Сеня не пьет. Ему минералочки…
Я затосковал. Начинается. Уже и на собственной свадьбе выпить нельзя. Дядя Миша смутился, но ничего не сказал и хотел плеснуть водки Леньке Тимирязьеву. С ним вышла та же история. Саира толкнула моего друга в бок, и он потребовал талой воды.
Тетя Рая, недовольно ворча, потопала на кухню и стала с грохотом выдирать из морозилки куски льда.
Дядя Миша, светя козлиным глазом, пробормотал:
– Ну дела! Что эт за мужик такой нынче пошел нечеловеческий!
Он с надеждой посмотрел на Рыбкина. Тот оживленно поднял фужер и подмигнул собутыльнику. Дядя Миша несколько успокоился.
С кухни донесся топот, в комнату ввалилась усатая женщина с вазочкой льда и подносом зеленого лука в руках.
– Лучок, лучок, лучок! – обрадованно всполошилась Саира Ы. И принялась фигурно раскладывать зеленые перышки по своей и Ленькиной тарелке.
Энергично зазвенели ложки. В мою тарелку плюхнулась жирная горка салата «Оливье».
Рыбкин поднялся, поправил полотенце и заговорил:
– В целом одобряя знаменательное решение моего друга связать себя узами брака с особой, которая сидит рядом со мной, – наверное, всю ночь заучивал по бумажке, собака! – я не могу не отметить всю важность и красоту этого славного выбора. Что за носик, что за глазки, как говорил поэт, – кажется, мой друг вздумал цитировать баснописца Крылова! – короче, сказка!
Дядя Миша нетерпеливо сглотнул и зачем-то положил в фужер, до краев заполненный водкой, маленький кусочек селедки. Его примеру последовали Леха и Василек. Женщины жадно ловили Виталькины слова, словно он изливал неземную мудрость.
– Правильно говоришь, правильно, – кивал дядя Миша и алчно шевелил тараканьими усами.
– Небезызвестный Козьма Прутков как-то сказал, – Виталька краешком глаза заглянул в бумажку, спрятанную под столом, – что брак можно уподобить цепи. В корне не согласный с великим мыслителем, я хотел бы добавить от себя, что по крайней мере два звена этой цепи – золотые. Это кольца, которые украшают персты наших молодоженов!
Он ухватил мадам Еписееву за кружевную манжетку и вскинул ее руку вверх, дабы все могли убедиться в его правоте. Я тоже инстинктивно поднял руку.
– Так выпьем за то, – провозгласил Рыбкин, – чтобы вся цепь совместной жизни была такой же золотой, как первые два звена.
Виталька чокнулся с моей минералкой, залпом осушил свой фужер и, отдуваясь, сел на место.
Дядя Миша и Леха с Васильком опрокинули емкости в свои, словно от рождения приспособленные для этого дела, глотки и закусили отмоченной в водке селедкой.
– Го-о-орько!!! – неожиданно раздался дикий вопль барышни Анджелы.
Ее поддержала сестра, а потом и все остальные заревели:
– Горь-ко! Горь-ко!
Мария зарделась как маков цвет и поднялась. Я за ней. Вот они, проклятые народные традиции! Ненавижу целоваться на людях!
Я отвернулся от стола и коснулся губами уголка Машиного рта. Но мадам Еписеева засосала мои губы, как пылесос оконную шторку.
– Раз! – хором считали гости. – Два! Три…
Я попытался вырваться, но тщетно.
– На первой моей свадьбе мы дотянули до пятидесяти шести, – проговорила она мне прямо в рот. – И мы развелись. Нужно обязательно перекрыть этот рекорд.
По-пингвиньи раскинув руки, я замер в нелепой позе, а гости все считали:
– Шестьдесят семь, шестьдесят восемь, шестьдесят девять…
На восьмидесяти мне все-таки удалось высвободиться. Разминая онемевшие губы пальцами, я устало опустился на стул.
– Это еще не рекорд! – удовлетворенно шепнула мне Мария. – Вот на одной свадьбе, я слышала, жених с невестой целовались полчаса…
Нет! Такого испытания я точно не выдержу! Несмотря на всю мою любовь!
– Ой, – неожиданно пискнула толстуха Викочка в голубой кофте, – а подарки-то?
Дочку активно поддержала усатая мамаша. Наступило время подарков. Мы с невестой вышли из-за стола и заняли пост у балконной двери. Гости оживленно зашуршали свертками.
Рыбкин с Ларисой преподнесли освященное оскароподобное приспособление для колки орехов. Виталька потупился, а его пассия, наоборот, засияла, как голливудская дива.
Подошла тетя Рая с огромной коробкой и начала декламировать, словно Вознесенский у памятника Маяковскому:
Чтоб водились в доме щи да каша,
Чтобы муж в веках не свирепел,
Получай подарок этот, Маша,
Да гляди, чтоб он не потускнел!
Викочка засмущалась и принялась усиленно ковырять потертый ковер слоновьей ножкой. Наверняка эти чудесные вирши вышли из-под ее пера. Я, чуть пошатнувшись, принял коробку из рук тети Раи. Она была доверху заполнена унитазоподобными кастрюлями и кастрюльками с безобразными цветочками на эмалированных боках.
Барышня Анджела притащила из прихожей стопку постельного белья и вручила ее довольной Маше.
– Да куда мне, – счастливо забормотала моя суженая, – у меня и свое некуда девать.
– Ничего, изъелозите! – с мерзким смешком отрезала тетя Рая.
Викочка закончила ковыряться в ковре, подошла ко мне и сунула в карман моего пиджака крохотный платочек с голубенькой незабудкой и соответствующей надписью: «Не забудь!»
Что я должен не забыть! Нос вытереть, что ли?
– Это вам, – скромно прошептала упитанная Марья-искусница. – Сама вышивала!
– Спасибо, – поблагодарил я и запихнул платок поглубже в карман, чтобы его не было видно.
На арену выступил Леха. В вытянутых слабых руках он держал хрустальную вазу с зеленоватыми яблоками. Из кармана его брюк торчала электродрель. Он протянул вазу Маше и сказал:
– Из собственного сада. К дичку прививали…
– Правильно говоришь, – встрял отец садовода.
Леха достал из кармана дрель и торжественно сунул ее в мою неумелую руку.
– Это тебе. Пробурить там где, или еще че…
Ненавижу хозработы! Сверлеж, долбеж, крепеж… Не дай бог когда-нибудь воспользоваться этим подарком.
– Правильно говоришь, правильно, – опять одобрил сына дядя Миша.
Леха наклонился и неловко прижал к себе Машу. Потом шагнул ко мне и смущенно ткнулся в мою щеку мягкими усиками.
– Правильно делаешь! – блеснул дядя Миша желтым глазом и почему-то захохотал.
Бывший заключенный Василий не подарил ничего. Он стоял в сторонке и ковырял спичкой в зубах. Тетя Рая, заметив его манипуляции, вытаращила глаза:
– Ой, а зубочистки-то! Забыли на стол поставить…
Ко мне приблизился Ленька Тимирязьев.
– Старик, – прошептал он, – может, тебе и не понравится, но так получилось…
Он извлек из пакета серебряный подсвечник, громко, чтобы услышала мадемуазель Ы, помянул «харю» и протянул его Марии. Моя жена обрадованно кинулась целовать Леньку, потом заспешила к своей новой подружке Ларисе. Обсудить восточный дар.
– Как он будет смотреться рядом с твоим «Оскаром»! – прощебетала мадам Еписеева. – Блеск!
Лариса кивнула и что-то тихо ответила. Ленька сунул руку в просторный карман своих санскритских штанов и вытащил знакомую коробочку от мумуя. «Ну все, – подумал я, – приехали». А Тимирязьев приглушенно сказал:
– Старик. Дарю тебе самое дорогое, что у меня есть. Продашь в случае чего. С руками оторвут…
Ну еще бы! Понятное дело! Мумуй, он и в Африке мумуй!
Ленька открыл коробочку. Там лежала великолепная большая марка с синей бабочкой. О ней я мечтал с детства и неоднократно предлагал Тимирязьеву обменять ее. Но он неизменно отказывался. Марка была действительно очень редкая! И вот теперь, значит, час пробил…
Прослезившись, я прижал голову Тимирязьева к своему животу и долго не отпускал. Гости заволновались и захотели взглянуть на Ленькин подарок.
– Детский сад, трусы на лямках! – фыркнула Лариса. – Нашел что подарить!
Но за марку неожиданно вступился уголовник Василий.
– Лучший подарок – коллекция марок! – важно произнес он и заговорщицки, пока все рассаживались, отозвал меня в коридор. Я внутренне напрягся, но пошел. Теперь мы как-никак родственники… – Держи кардан! – сказал в сумраке Василий и хлопнул по моей ладони своей лопатой с отрубленной фалангой указательного пальца. – Он покопался в штанах и протянул мне наборный выкидной ножик. – Дарю! Если жена надоест, прирежешь, – добавил он и улыбнулся шрамом.
