Черный король - Грановская Евгения (полная версия книги txt) 📗
Чигорин молчал, переваривая все услышанное.
– Ты романтик, Миша. Но ты окружен акулами. Страшными акулами. Князь Шервалидзе, великий князь Сергей Владимирович, профессор Райс из Америки, барон Ротшильд, миллионщик Жеребкин… Все они поставили на турнир большие деньги. Их много. А ты – один.
– Я один, – эхом отозвался Чигорин. – А ты… Ты работала на Бостанжогло.
– Да, я работала на Бостанжогло.
– Но почему?
Брови женщины дрогнули.
– Несколько лет назад, – медленно начала она, – я совершила в Париже одну глупость. Я была тогда слишком юна и слишком доверяла людям. Мой тогдашний друг совершил кражу. Чтобы выгородить его, я взяла вину на себя. Я написала признание. Потом я узнала, что мой друг предал меня и уплыл в Америку. В ту пору моей любви добивался Бостанжогло. Мне грозила тюрьма, но Бостанжогло сумел договориться с жандармами и выкупил у них мое признание. Так я оказалась в его власти. Когда он рассказал мне о своем плане относительно тебя, я решила, что он бредит. Тогда он пригрозил, что передаст мое признание в сыскную полицию. А это – верная тюрьма.
– Значит, ты променяла меня на эту бумагу? – тихо спросил Михаил Иванович. – Что ж, выгодная сделка.
– Да, сделка выгодная. Я получила свободу и больше не завишу от Бостанжогло. И все это благодаря тебе.
Глаза шахматиста почернели, лицо болезненно искривилось.
– Выходит, все, что было между нами, это спектакль, – простонал он.
– Нет, Миша, не спектакль! То есть вначале это был спектакль. Но потом… потом я полюбила тебя!
Лицо Чигорина разгладилось, глаза недобро замерцали.
– Вы хорошая актриса, сударыня, – холодно и отчетливо произнес он. – Но сейчас играете неважно.
– Но я не играю! Сейчас я не играю!
Анна хотела обнять шахматиста, но он отстранился.
– Вы в самом деле любите меня?
– Да, люблю. Я виновата. Очень виновата перед тобой, Миша. Но прошу тебя, не говори со мной таким тоном. Мое сердце не выдержит.
Он усмехнулся, затем окинул ее с ног до головы прищуренным взглядом и сказал:
– Что ж, сударыня, любовь – светлое чувство. Она заставляет свернуть горы, это я по себе знаю.
Анна прижала стиснутые руки к груди и спросила со слезами на глазах, боясь поверить в прощение:
– Так ты меня простил?
– Конечно, – ответил шахматист.
Анна улыбнулась и вновь хотела обнять Чигорина, но он остановил ее жестом.
– Не так быстро, – сказал он, и голос его на этот раз не предвещал ничего хорошего. – После всего, что вы тут наговорили, я должен хорошенько проверить вашу любовь. Чтобы снова не оказаться в дураках.
– Я готова ради тебя на все! – порывисто сказала Анна.
– Так ли? Что ж, может быть. У меня для вас есть испытание. Разденьтесь догола и пройдите нагишом по Аничкову мосту, как леди Годива, прикрывая свою прекрасную грудь прекрасными распущенными волосами.
Анна побледнела. Теперь на ее худом лице остались только глаза – огромные, испуганные. Казалось, она отказывается верить в то, что услышала.
– Ты шутишь, – пробормотала она, силясь улыбнуться. – Это не может быть всерьез.
Чигорин молчал.
– Господи, Миша, скажи, что это шутка! Умоляю тебя, скажи! Скажи, и мы заживем, как жили, любимый, даже лучше – намного лучше! Я буду тебе самой хорошей женой! А не захочешь – самой страстной любовницей! Только скажи, что ты пошутил! Скажи!
Чигорин молчал, обхватив руками плечи и глядя на Анну сверху вниз холодным, презрительным взглядом.
– Ты не пошутил, – сказал Анна, сникая. В глазах ее стояли боль и отчаяние. – Я не думала, что ты можешь быть таким жестоким… Что ж, видно, такая судьба.
Лицо Чигорина дрогнуло, но тут же похолодело снова.
– Хорошая игра, – кивнул шахматист. – На какую-то секунду я вам даже поверил. Но слава богу, вы научили меня быть осмотрительнее. Собирайте вещи, сударыня. Сейчас я уйду, а когда вернусь – вас не должно быть здесь.
Анна опустила голову и обессиленно присела на краешек стула.
Чигорин некоторое время смотрел на нее, потом пожал плечами, как бы говоря «ну уж, нет, два раза на один фокус ловиться я не стану», повернулся и сняв с вешалки пальто, вышел из квартиры.
Когда русскому человеку плохо, он идет в кабак. В тот день Михаила Ивановича видели во всех кабаках Санкт-Петербурга. Вопреки обыкновению, он был тих. И вопреки обыкновению, пил не водку, а шампанское. Пил молча, угрюмо и словно бы автоматически, равнодушно и без разбору угощая тех, кто подсаживался к нему за столик. За день он выпил не менее двух ящиков. Около полуночи Чигорина, мертвецки пьяного, привез домой на санях молодой приказчик одного из питейных заведений.
– Хорошо, что отключился, – заметил приказчик, прихлебывая из блюдца чай в комнатке у хозяина дома. – Иначе бы допился до смерти.
– Это точно, – кивнул хозяин дома и задумчиво подул на свое блюдце. – От него сегодня женщина ушла.
– Женщина?
– Угу. Часа три тому назад. С одним саквояжем. Я для нее кучера ловил.
– Ай-яй-яй, как плохо, – покачал головой приказчик. – Что ж, может быть, еще помирятся?
– Нет, – сказал хозяин. – Не помирятся. Я видел ее лицо. С таким лицом уходят не на время, а навсегда.
– Вот то-то ж… – вздохнул приказчик и поставил чашку на стол.
– Еще? – спросил его хозяин.
– Коли не жалко.
– Да чего ж…
Хозяин подставил чашку под краник самовара и наполнил ее кипятком доверху. Затем плеснул и заварки.
– Завтра сочельник, – сказал он, пододвигая чашку гостю.
– Ага, – сказал тот, поглядывая как бы ненароком на вазочку с вишневым вареньем – много ли еще осталось?
– Мои внуки чего удумали – елку будут наряжать! – сказал хозяин, улыбаясь своим мыслям. – Уже и игрушек из лавки натаскали. Одно слово – сорванцы.
– Дело хорошее, – сказал на это приказчик, пододвинул к себе чашку поближе и запустил ложку в вазочку с вареньем.
– Да-а… – задумчиво произнес хозяин и тоже подлил себе чаю.
Оба размешали сахар, разлили чай по блюдцам, поднесли блюдца к губам и принялись дуть на него так серьезно и так сосредоточенно, словно занимались самым важным делом на земле.
Чигорин пил три дня без просыху. А под вечер третьего дня к нему наведался старый приятель, самарский адвокат Андрей Николаевич Хардин, который тоже не прочь был иногда сыграть в шахматы, когда находился достойный противник.
Застав Чигорина в свинском состоянии, Хардин, будучи человеком терпеливым и добродушным, в течение часа приводил пропойцу-приятеля в себя, применив для этого целый ряд процедур – от крепкого кофе с чилийским перцем до обливания холодной водой. Начал он часов в шесть, а в семь с четвертью Михаил Иванович уже сидел за столом, закутавшись в шерстяное одеяло, и пил крепчайший, сладкий кофе, держа огромную чашку двумя руками и простуженно шмыгая носом.
Андрей Николаевич смотрел на него насмешливо, но по-доброму.
– Ты знаешь, Миша, что-то такое происходит вокруг, – разглагольствовал он, потягивая кофе со сливками. – Что-то странное. Представь себе: мой лучший ученик бросил шахматы и подался в революционеры. Неужели писать прокламации интереснее, чем играть в шахматы?
– Возможно, он захотел жить в ладу с собственной совестью, – угрюмо ответил Чигорин. – А совесть сказала ему, что не время играть в шахматы, когда вокруг так много дерьма.
Хардин посмотрел на приятеля удивленно.
– Но революция – это же кошмар!
– У Бостанжогло несколько миллионов в швейцарском банке, – глухо проговорил Михаил Иванович. – А простые люди вынуждены всю жизнь потом и кровью зарабатывать себе кусок хлеба. Я слишком долго нуждался, чтобы об этом забыть.
– Но ведь миллионщики делятся с народом, Миша. Меценатствуют, подают щедрую милостыню, и вообще.
– «Милостыню», – со злой усмешкой повторил Чигорин. – Взял бы я эту их милостыню и вставил им в… По самые гланды.
– Ты что-то сегодня особенно угрюм, – нахмурился Андрей Николаевич. – Думаю, это из-за похмелья. Тебе нужно поменьше пить.
