Ненужная крепость (СИ) - Альба Александр (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
— Я не буду обижать тебя просьбой молчать о моем сне и о сказанном тут. И, госпожа моя — прости, но я так и не знаю твоего имени. Не скажешь ли ты мне его?
— Прости и ты, но пока — нет. Ты узнаешь его, но после того, как решишь свою и наши судьбы. Поверь, это важно.
Хори только пожал плечами. Маджайка встала. Молодой неджес тоже встал, провожая ее, как подобает воспитанному человеку. Светлоглазая улыбнулась и направилась к выходу. Она поставила на глинобитную полочку у двери кувшинчик, из которого пила пиво, и протянула руку к занавешивающей дверной проем циновке. В этот миг за ней раздались шаги и легкое покашливание. Нехти возвращался, а с ним, очевидно, жрец и писец. Настало время провести совет и выслушать все мнения.
Но десятник, однако, был один. Столкнувшись в дверном проеме с маджайкой, Нехти, придерживая дверной занавес рукой, пропустил колдунью, и лишь потом зашел внутрь, не опуская циновку.
— Пролом в первом ярусе почти закончили, — сказал он Хори, провожая уходящую женщину взглядом, — Я поставил людей месить глину и делать новые кирпичи, дыру-то надо будет заделать как можно быстрей, и попросил писца Минмесу руководить ими, людьми этими. Иштек сейчас командует рытьем ямы для Измененных, так что больше-то и некому. Плотники уже разобрали полы первого настила, которые вчера же и делали. Стропила не вынуть, и плотники обмажут дерево сырой глиной, и я думаю, что беды для него от жара не будет. Вообще все при деле, даже в дозор некого отправить. Вязать веревки к Проклятым душам, вытаскивать их и выжигать за ними всю мерзость я определил «ежиков» — в наказание. Пока они выносят мешки хесемен — пусть он полежит у писца, это теперь его забота. А жрец готовит ритуал очищения башни, так что с советом тоже придется повременить… Госпожа вышла от тебя сильно задумчивой. Не буду спрашивать тебя о толковании сна и предсказаниях, но — есть ли что-то, что надо знать и нам?
— Пока нет, Нехти, пока нет, — пробормотал Хори.
Глава 38
Нехти повернулся к нему, отпуская циновку. Рукоять заткнутой за пояс булавы, с которой десятник теперь не расставался, описав замысловатую кривую, зацепила кувшинчик, поставленный маджайкой на полочке при входе. Тот нехотя пошатался и как-то неторопливо упал на убитый-утоптанный до каменной крепости глинобитный пол, где и раскололся с влажным кракающим чпоканьем. «Точь-в-точь как затылок Ренефсенеба, — подумал Хори, — и зачем я его булавой бил? Он же не обратился. Наверное, лучше бы было его отпустить на тростниковые поля кинжалом». И вдруг он почувствовал страшную слабость. Ужас то ледяной, то кипящей волной стек по позвоночнику в ноги и по плечам в руки, и словно растворил в себе все находящиеся в них кости и суставы.
Ренефсенеб был первым человеком, которого он убил своими руками. Но не осознание того, что он отнял чью-то жизнь, потрясло вдруг молодого неджеса. Он, в конце концов, не был белоручкой из семьи семера, который с удовольствием ест мясо, но теряет сознание при виде крови. С детства он бывал на охоте, добивал раненых зверей и свежевал их, и к самому факту отъема чьей-то жизни, в том числе и человеческой, относился весьма спокойно. Больше того, он готовил себя к этому с тех пор, как втянулся в учебу у Иаму (вернее, Иамунеджех умело и ненавязчиво готовил его), и охота была частью этой подготовки. Досадно, конечно, что первый, принявший смерть от его руки, был его собственным солдатом, но тут уж ничего не поделать.
И также вовсе не страх смерти догнал его на следущий день после боя. Он был в меру богобоязненным, а иногда, как любой молодой человек, так и вовсе мог показаться вольнодумцем. Скажем так — он верил и почитал богов, но вот в святость и близость к богам многих жрецов не верил решительно. Они, скорее, казались ему чиновниками в Доме Бога, да еще, судя по их лоснящимся лицам — чиновниками вороватыми. Опять таки, разнузданная жизнь некоторых из них в маленьком городке с трудом могла быть скрыта, и верить в благость человека, вчера предававшегося пьянству и блуду не получалось вовсе. Кроме того, от него не ускользали и разночтения в происхождении мира и самих богов в толкованиях самих жрецов. Что-то здесь было не так, не могли же боги словами своих жрецов и служек выхвалять себя и принижать других богов, ну не купцы же они, выставляющие у своего места на торгу жрецов, подобно ярмарочным зазывалам — расхваливать свой товар и чернить чужой. С доугой стороны, товар-то есть и у того, и у другого, и ты уж сам должен понять — чей лучше для тебя и за какую цену. Иногда у него мелькала мысль, что сами боги, некогда напрямую правившие Та-Кем, устали от людей и отдалились от них, занятые своими, неведомыми людям и более важными божественными делами — равновесием и порядком в мире. И их споры и ссоры между собой, богами, тоже непонятны людям и недоступны их разумению. Вот Гор и Сет — они непримиримо бились друг с другом, но каждую ночь они стоят на ладье Ра вместе в битве с Апопом. Как такое может быть? Ведь, если верить жрецам Гора, то, Гор, несомненно, прав — гибель отца требовала отмщения. Но то, как он искалечил Сета — и как же они после всего этого могут биться плечом к плечу? С другой стороны, если послушать жрецов Сета — так кто кого покалечил и победил? Да и со смертью Осириса и его нежной кротостью не все так просто, похоже, что у Сета и выбора не было, кроме как убить его… Как-то похоже на рассказы охотников — чем дальше от угодий и загонов, тем дичь больше и победа величественней. Наверное, все как-то было и вовсе иначе, а что до рассказов и поучений жрецов… И впрямь боги отдалились от мира. А взаимоотношения их, богов, с людьми прибрали себе жрецы, как приказчики, которым хозяева дали больно много воли в лавке. Но, не смотря на это, он никогда не позволил бы себе войти в храм, не совершив ритуального омовения — жрецы это жрецы, а боги это боги. Помимо важных ритуалов, которые только жрецы и могут провести, у каждого человека свои отношения с богами. Если уж он, входя в дом, омывает руки и ноги, дабы соблюсти себя в чистоте и не оскорбить хозяев и домашних духов, если он всегда делает это перед трапезой, из уважения к хлебу и дающим его, то как можно пренебречь этим, входя в дом бога, пусть и управляемый взявшим себе слишком много воли его приказчиком? Сам Ра каждое утро, прежде чем взойти на небосвод, совершает очистительное омовение в Озере шакалов на Тростниковых полях, и Хор трет и освежает его тело, а Тот — ноги. Сами звезды, когда они не видны, совершают очищение в этом Озере обитателей Дуата. Нет худшего проступка, чем войти в храм нечистым и неочистившимся, и не важно, что так говорят жрецы — это все и так понимают. И все понимают и другое. Хотя и говорится жрецами любого бога в возвышенных проповедях, что прошедший суд Маат будет жить жизнью истинной, настоящей, когда он станет жить не как мертвый, а как живой, а все ж от последнего презираемого свинопасв до великого царя в молитве повторяют: «это так же истинно, как то, что я люблю жизнь и ненавижу смерть». Любой в Та-Кем с детства готовил себя к смерти, но ненавидел ее и боялся всего, что она несет с собой.
Но не из-за смерти плоти. Дурные дела на весах Маат легко могут перевесить легкое перышко меры ее прощения, ибо слаб и несовершенен человек. И тогда души судимого будут пожраны Аммут и вечно будет страдать то, что останется от несчастного. Смерть в бою или во благо людей не страшна. Любимая поговорка любого десятника: «Чем тежелее жизнь солдат, тем легче мера их грехов». И она права, ведь страдавшим простится, а погибшим либо пострадавшим во благо многих простится вдвое. Но вот то, что его души будут пойманы в капкан и не дойдут даже до суда в Палате взвешивания… Такое посмертие ещё хуже доли тех, кто не выдержал испытание взвешиванием душ. И он, безрассудно кинувшись в бой сам и отправив туда своих людей, едва не навлек на них всех эту беду!
Ужас, острый, животный, обрывающий ледяной рукой вниз желудок и внутренности и выталкивающий наружу кислую обжигающую лаву желчи гнал его бездумно — куда угодно, прочь, подальше! Но он же, облив все тело липким и остро-вонючим потом, превратил его руки и ноги в медуз. Хори рухнул на подушки. Его сотрясала крупная дрожь, он не мог пошевелиться. Больше всего он боялся сейчас, при Нехти, обмочиться.
