История Лизи - Кинг Стивен (список книг TXT) 📗
И теперь Скотт стоит рядом с отцом, со шприцем в кармане, наблюдая, как опасное существо привалилось к столбу, похрапывает, задрав верхнюю губу. Уголки рта блестят от жира. Глаза полуоткрыты, но зрачков нет; Скотт видит лишь блестящие белки… «Только белки уже совсем не белые», – думает он.
– Иди, чёрт бы тебя побрал, – говорит отец, толкая его в плечо. – Если собираешься это сделать, тогда начни до того, как я сорвусь или упаду от святомамкиного сердечного приступа… или ты думаешь, что он водит нас за нос? Только притворяется, что спит?
Скотт мотает головой. Существо не пытается их обмануть, он это чувствует… а потом в изумлении смотрит на отца.
– Что? – раздражённо спрашивает тот. – Какие у тебя мысли под этими долбаными волосами?
– Ты действительно?…
– Действительно ли я боюсь? Это ты хочешь знать? Скотт кивает, внезапно смутившись.
– Да, до смерти. Ты думал, ты единственный, кто боится? А теперь закрой рот и сделай то, что должен. Давай с этим покончим.
Скотт так никогда и не поймёт, почему признание отцом страха прибавляет ему храбрости, но знает, что прибавляет. Он идёт к центральному металлическому столбу. При этом касаясь одной рукой цилиндрического корпуса шприца, который лежит у него в кармане. Достигает внешней дуги кучек говна и переступает через неё. Следующим шагом переступает через внутреннюю дугу и попадает во владения существа. Здесь вонь куда сильнее: не только говна и не грязных волос и кожи, а скорее шерсти и шкуры. Пенис у существа больше, чем был у Пола. И пушок на лобке сменился грубыми густыми волосами. Стопы Пола (ноги – единственное, что осталось практически неизменным) как-то странно загнулись внутрь, словно кости в лодыжках деформировались. «Доски, оставленные под дождём», – думает Скотт, и где-то он прав.
Его взгляд возвращается к лицу существа, его глазам. Верхние веки опущены, почти соприкасаются с нижними, зрачков по-прежнему не видно, в щёлках между веками только кровавые белки. Ритм дыхания не меняется, руки всё так же расслаблены, ладонями вверх, словно у человека, сдающегося на милость победителя. Однако Скотт знает, что вошёл в опасную зону. И мешкать теперь нельзя. Существо может учуять его и проснуться в любую секунду. Такое случится, несмотря на лекарство, которое отец втёр в гамбургер, поэтому, если он может это сделать, если может переправить существо, которое украло его брата…
Скотт продолжает продвигаться вперёд на ногах, которых практически не чувствует. Часть его разума абсолютно убеждена, что идёт он навстречу смерти. Он даже не сможет бумк-нуть, не сможет, если существо в образе Пола схватит его. Тем не менее он подходит к нему вплотную, где воняет сильнее всего, и кладёт руки на его обнажённые, липкие бока. Он думает (Пол, теперь иди со мной) и (бул Мальчишечья луна сладкая вода пруда) и на один миг, прерывающий дыхание, разбивающий сердце, это почти происходит. Появляется знакомое ощущение быстрого полёта; он слышит стрекотание насекомых и ощущает дневной аромат деревьев на Холме нежного сердца. И тут пальцы существа с длинными ногтями охватывают шею Скотта. Оно открывает рот, и рёв сметает звуки и запахи Мальчишечьей луны, оставляя только зловонное дыхание. У Скотта такое ощущение, будто кто-то сбросил огромный валун на хрупкую координатную сетку его… его чего? Не разум переносит его в другое место, не совсем разум… и нет времени думать об этом, потому что существо схватило его, схватило. Всё, чего боялся отец, случилось. Рот существа раскрылся до невероятных размеров, такое можно увидеть только в кошмарном сне, в это просто невозможно поверить, оставаясь в здравом уме, нижняя челюсть существа, похоже, опустилась до (ключицы) ключицы, грязное лицо совершенно исказилось, и в нём уже ничего не осталось от Пола, то есть ничего человеческого. Дурная кровь явила свою образину, сорвала маску. Скотт успевает подумать: «Оно собирается заглотить мою голову целиком, как леденец на палочке». В тот самый момент, когда рот раззявливается максимально, красные глаза вспыхивают в свете свисающих с потолка лампочек, и в них Скотт видит только одно: смерть. Существо откидывает голову назад, достаточно далеко, чтобы удариться затылком о столб, а потом голова надвигается на него.
Но Скотт совершенно забыл про отца. А его рука появляется из темноты, хватает существо-Пола за волосы и каким-то образом оттягивает голову от Скотта. Потом появляется вторая рука отца, большой палец охватывает ложу карабина в той части, где она самая широкая, указательный лежит на спусковом крючке. Дулом карабина он упирается в ложбинку под вскинутым подбородком существа.
– Папа, нет! – кричит Скотт.
Эндрю внимания не обращает, не может позволить себе обратить внимание. Хотя он захватил в кулак огромный пук волос существа, оно пытается вырываться, оставив волосы в руке отца. Теперь оно ревёт, и рёв этот звучит как одно слово.
Как слово «отец».
– Поздоровайся с адом, ты, дурнокровная мерзопакость, – говорит Эндрю Лэндон и нажимает на спусковой крючок. Выстрел карабина, 30–06 в замкнутом пространстве подвала оглушает; у Скотта ещё два часа будет звенеть в ушах. Космы волос на затылке существа взлетают, словно поднятые порывом ветра, огромное количество алого выплёскивается на столб. Лежащие на полу вытянутые ноги существа дёргаются один раз, как в каком-то мультфильме, и замирают. Руки на шее Скотта на мгновение сжимаются сильнее, а потом падают, ладонями вверх, в грязь. Рука отца обнимает Скотта, тянет вверх.
– Как ты, Скут? Можешь дышать?
– Я в порядке, папа. Стрелять было обязательно?
– У тебя нет мозгов?
Скотт обвисает на руке отца, не в силах поверить в случившееся, хотя и знал, что такое возможно. Как же ему хочется лишиться чувств. А ещё хочется (самую малость, однако) умереть самому.
Отец встряхивает его:
– Он собирался тебя убить, не так ли?
– Д-д-да.
– Ты на все сто знаешь, что собирался. Господи, Скотты, он вырывал волосы из головы, лишь бы добраться до тебя. Вцепиться в твою святомамкину шею!
Скотт знает, что это правда, но он знает и кое-что ещё.
– Посмотри, папа… посмотри на него!
Ещё мгновение-другое он висит на руке отца, как тряпичная кукла или марионетка с обрезанными нитями, потом Лэндон-старший медленно опускает его, и Скотт понимает: его отец видит то же самое, что и он. Просто мальчика. Просто невинного мальчика, которого посадили на цепь в подвале сумасшедший отец и младший брат, потом морили голодом, пока он не превратился чуть ли не в скелет с покрытой язвами кожей; мальчика, который так яростно боролся за свою свободу, что сдвинул с места и металлический столб-опору, и стол с тяжеленным ручным печатным станком. Мальчика, который прожил пленником в подвале три кошмарные недели, пока ему наконец не разнесли дробью голову.
– Я его вижу, – говорит отец, и мрачнее его голоса только лицо.
– Почему он не выглядел так раньше, папа? Почему…
– Потому что дурная кровь больше не действует на него, вот почему, дубина. – И иронию ситуации понимает даже потрясённый до глубины души десятилетний мальчишка, во всяком случае, такой умный, как Скотт; теперь, когда Пол лежит мёртвый, прикованный к столу и столбу, с вышибленными мозгами, отец едва ли не впервые говорит, как нормальный человек. – И если кто-нибудь увидит его в таком виде, меня отправят или в тюрьму штата в Уэйнесберге, или в этот долбаный дурдом в Видвелле. Если, конечно, не линчуют до этого. Мы должны похоронить его, хотя это будет нелегко, потому что промёрзшая земля твёрдая как камень.
Скотт говорит:
– Я его заберу, папа.
– Как ты сможешь забрать его? Ты не мог забрать его, когда он был жив!
Он не знает слов, чтобы объяснить, что теперь это будет не сложнее, чем отправиться туда в своей одежде, что он всегда и делал. Наковальня, банковский сейф, концертный рояль… этого непомерного веса уже нет в существе, которое приковано к столбу и столу; существо, прикованное к столбу и столу, весит теперь не больше, чем зелёная листовая обёртка, которую снимают с кукурузного початка.
