История Лизи (др. перевод) - Кинг Стивен (читаемые книги читать TXT) 📗

В общем, встревожили ее не показания барометра и, конечно же, не перспектива очередного перелета. Но в ванной, потянувшись к выключателю, чтобы зажечь свет над раковиной (этот маневр она выполняла без единого происшествия, легко и непринужденно, изо дня в день все восемь лет, которые они прожили на Шугар-Топ-Хилл, то есть примерно три тысячи раз, с учетом частых поездок), тыльной стороной ладони сшибла стеклянный стакан с зубными щетками. Он упал на плитки пола и разбился приблизительно на три тысячи мелких осколков.

– Говняный пожар, без всяких долбаных спичек! – воскликнула она, испуганная и раздраженная, так как вдруг обнаружила, что… она не верила в знаки и знамения, ни Лизи Лэндон, писательская жена, ни Лизи Дебушер с Саббатус-роуд в Лисбон-Фоллс. Знаки и знамения – это для живших в лачугах ирландцев.

Скотт, который только что вернулся в спальню с двумя чашками кофе и тарелкой гренков с маслом, остановился как вкопанный: «Что ты разбила, крошка?»

– Ничего такого, что вылезло из собачьей жопы, – злобно ответила Лизи и сама себе изумилась. Так говорила бабушка Дебушер, а бабушка Ди определенно верила в знаки и знамения, но старушка умерла, когда Лизи только-только исполнилось четыре годика. Неужто она могла помнить бабушку? Похоже на то, раз стояла здесь, глядя на валяющиеся вокруг осколки стекла, и с ее губ сорвались те самые слова, которые произносила бабушка Ди, когда считала, что видит знамение, да еще и произнесла прокуренным голосом бабушки Ди… и возвращение в настоящее, она стоит и наблюдает, как ее муж делает все, чтобы облегчить фотографу жизнь, одетый в самый легкий из своих летних костюмов с пиджаком спортивного покроя (и все равно скоро под мышками проступят круги пота).

– Разбитое стекло утром – разбитые сердца вечером.

Это была заповедь бабушки Ди, которую запомнила как минимум одна маленькая девочка, запомнила до того дня, как бабушка Ди, хрипя, упала на птичьем дворе и из фартука высыпался куриный корм.

Вот так-то.

Не жара, не полет, не этот Дэшмайл, который попал во встречающие-сопровождающие только потому, что завкафедрой английского языка и литературы днем раньше с сильнейшими болями в животе угодил в больницу, где ему сразу удалили камень из мочевого пузыря. Это разбитый… долбаный… стакан в сочетании с высказыванием давно умершей бабушки-ирландки. А шутка-то заключалась в том (как потом указал Скотт), что этого вполне хватило, чтобы она насторожилась. По крайней мере хотя бы наполовину подготовилась к неожиданностям.

«Иногда, – скажет он ей чуть позже, еще лежа на больничной койке (ах, но ведь он мог так легко лечь в гроб, и тогда его бессонные, раздумчивые ночи канули бы в Лету), шепотом, с усилием, – иногда хватает даже малости, чтобы отвести беду. Народная мудрость».

И со временем она точно узнает, о чем он тогда говорил.

У Роджера Дэшмайла сегодня болит голова, Лизи это знает, хотя из-за этого отношение к нему не улучшается. Если и существовал сценарий церемонии, то профессор Хегстром (тот самый, у которого случился острый приступ мочекаменной болезни) не успел сказать Дэшмайлу или кому-то еще, каковы основные этапы или где лежит бумага, на которой они перечислены. Так что Дэшмайла оставили наедине с отведенным на церемонию временем и персонажами, включая писателя, которого он невзлюбил с первого взгляда. Когда маленькая группа (руководство университета и почетные гости) покинула Инман-Холл, чтобы совершить короткую, но очень уж жаркую прогулку к участку земли, где предстояло появиться библиотеке Шипмана, Дэшмайл сказал Скотту, что действовать они будут практически по обстановке. Скотт добродушно пожал плечами. Какие возражения? Для Скотта Лэндона это стиль жизни.

– Я вас предста-ахвлю, – сказал мужчина, о котором в последующие годы Лизи думала исключительно как о трусе. А пока они шли к выжженному солнцем участку земли, отведенному под новую библиотеку, фотограф, которому доверили запечатлеть этот момент для истории, бегал взад-вперед, снимал и снимал, не зная отдыха. Впереди Лизи увидела прямоугольник свежей земли пять на девять футов, привезенной, как она предположила, этим утром. Но никто не подумал накрыть ее брезентом, так что земля начала уже подсыхать, как бы покрываясь сероватым налетом.

– Кто-то должен это сделать, – согласился Скотт.

Говорил весело, но Дэшмайл нахмурился, словно уязвленный незаслуженной насмешкой. Затем, вздохнув, продолжил:

– За предста-ахвлением последуют аплодисменты…

– Как день следует за ночью, – пробормотал Скотт.

– …а потом вы ска-ахжете слово или два, – закончил Дэшмайл. За участком выжженной земли, ожидающим, когда же на нем появится библиотека, блестела под солнечными лучами только что заасфальтированная автостоянка с новенькой желтой разметкой. Лизи видела, как на ее дальней стороне плещется несуществующая вода.

– С удовольствием, – ответил Скотт.

Его добродушная реакция, похоже, тревожила Дэшмайла.

– Надеюсь, вы не за-аххотите сказать слишком уж много, – вырвалось у него, когда они подходили к прямоугольнику рыхлой привезенной земли. Перед ним никого не было, но за прямоугольником собралась большая толпа, последние ряды стояли чуть ли не на асфальте автостоянки. А еще большая толпа сопровождала Дэшмайла и Лэндонов от Инман-Холла. Скоро этим толпам предстояло слиться, и Лизи (обычно толпы вызывали у нее не больше отрицательных эмоций, чем болтанка на высоте двадцати тысяч футов) это совершенно не нравилось. В голову пришла мысль, что так много людей, собравшихся вместе в столь жаркий день, могут высосать из воздуха весь кислород. Глупая идея, но…

– Сегодня очень уж жарко, даже для На-ахшвилла в августе, не так ли, Тонех?

Тони Эддингтон согласно кивнул, но промолчал. Собственно, многословием он и не отличался, сказал только, что не знающий устали фотограф – Стефан Куинсленд из «Нашвилл америкэн», окончивший У-Тенн, Нашвилл, в 1985 году. «Надеюсь, вы облегчите ему работу, если сможете», – обратился Тони Эддингтон к Скотту, когда они выходили из Инман-Холла.

– Когда вы закончите свою речь, – продолжил Дэшмайл, – опять будут а-ахплодисменты. А потом, мистах Лэндон…

– Скотт.

Дэшмайл улыбнулся одними губами, и то на мгновение.

– А потом, Скотт, вы подойдете туда и отбросите первую, самую ва-ахжную лопату земли.

– Звучит неплохо, – ответил Скотт и больше ничего сказать не успел, потому что они прибыли к цели.

Возможно, сказался разбитый стакан (ощущение, что он – знамение), но Лизи прямоугольник привезенной земли очень уж напомнил могилу: размером XL, для великана. Две толпы слились в одну, образовав в середине жаркую, безвоздушную духовку. Сотрудники службы безопасности кампуса стояли по углам квадрата, огороженного бархатными канатами, под один из которых нырнули Дэшмайл, Скотт и «Тонех» Эддингтон. Куинсленд, фотограф, продолжает свой бесконечный танец, практически не отрывая фотоаппарат «Никон» от лица. Прямо как Виджи [14], думает Лизи и вдруг понимает, что завидует ему. Он такой свободный, порхает в жару, словно стрекоза; ему двадцать пять лет, и все у него хорошо. Дэшмайл, однако, смотрит на него со всевозрастающим нетерпением, коего Куинсленд предпочитает не замечать до тех пор, пока не сделает нужный ему снимок. Лизи подозревает, что он хочет сфотографировать Скотта одного, с ногой на этой идиотской серебряной лопатке, с подхваченными ветром длинными волосами. Но в конце концов он опускает фотоаппарат и отходит к толпе. И, задумчиво провожая взглядом Куинсленда, Лизи впервые видит безумца. Выглядит он (один местный репортер так и напишет) как «Джон Леннон в последние дни своего романа с героином – запавшие, настороженные глаза, создающие странный и тревожащий контраст с его в остальном детским, мечтательным лицом».

В этот момент Лизи замечает разве что спутанные светлые волосы. Сегодня ей неинтересно наблюдать за людьми. Она хочет, чтобы все закончилось и она смогла найти женский туалет на кафедре английского языка и литературы (здание, где расположена кафедра, находится по другую сторону автомобильной стоянки) и поправить натирающую полоску трусиков между ягодицами. Ей нужно еще и пописать, но на данный момент эта проблема – не главная.