Имя Зверя - Истерман Дэниел (книги полные версии бесплатно без регистрации TXT) 📗
На улице раздался новый звук. Кто-то выключил мотор. В наступившей тишине было что-то, заставившее Айше напрячься.
Вокруг тела собралась маленькая толпа, потрясенная ужасом, — две сестры, еще один врач. Рана на горле отца Юанниса зияла. Кто-то принес одеяло и накрыл тело.
Отворилась дверь. В дверном проеме стоял молодой охранник с автоматом.
— На улице очень тихо, — сказал он. — Мне это не нравится. По-моему, что-то затевается.
Айше сразу же вспомнила глубокую тишину, окутавшую книжный магазин перед налетом. Точно такая же напряженная тишина окутывала их сейчас. Она сделала шаг к часовому.
— Не теряйте времени, — начала она. — Возможно...
На ее глазах в груди часового появилась зияющая дыра, как будто кто-то проткнул его насквозь. Его глаза застыли в удивлении.
Потом ноги у него подогнулись, и он повалился на пол.
Никто даже не успел пошевелиться. В дверях появился мухтасиб, переступив через тело. Его ноги скользили в растекающейся крови. Он держал в руке большой пистолет. За ним шел второй человек с автоматом. На улице позади них с неба падал хлопьями снег.
Глава 71
Время замерло. Люди, столпившиеся вокруг тела отца Юанниса, застыли. Айше почувствовала, что дышать стало трудно. Она старалась вздохнуть, пыталась удержать подступающую к горлу тошноту. Она взглянула на Фишави, затем снова на дверь. Внезапно церковь затряслась. Раздался рев тяжелых автомобилей и топот бегущих ног. Она слышала, как кто-то рядом с ней бормочет молитву. Одна из сестер рыдала.
Дверной проем опустел. По обеим сторонам двери на страже встали двое мухтасибов, очевидно не замечая крови, растекающейся вокруг их ног. Казалось, прошла вечность. Затем в проходе появилось новое лицо — высокий, красивый человек, безукоризненно одетый. Айше сразу же поняла, кто это. Светлая борода, голубые глаза, надменные, неулыбающиеся губы.
На его лице не было никакого выражения. Во взгляде — ужасная пустота, чистота веры, не ведающей чувств или умертвившей их. Он мог убивать во имя своего Бога с легкостью. Его руки были нежными и холеными; он был изящен и опрятен, не забывал об обрядах очищения, тщательно соблюдал все заповеди, кроме сострадания.
Рай, к которому он стремился, был пустотой, белой как снег, ужасной для всех, кроме правоверных.
Он очень долго стоял в дверях, но не в нерешительности, а желая подавить их своим присутствием как приговором.
Голландец выкрикнул приказ одному из двоих мухтасибов. Тот отдал честь и отступил в сторону. Через мгновение в дверях появился Бутрос. Он выглядел уничтоженным, страдающим. Он не был узником — по крайней мере их узником. Он пришел к Голландцу по своей воле и был принят. Если все будет хорошо, сегодня вечером его мать и отец окажутся на свободе. А англичанин будет мертв. Даже сейчас он не знал, что для него важнее, — свобода для родителей или смерть Ханта.
Бутрос указал на Айше. Голландец кивнул и сделал два шага в ее сторону. Сейчас его глаза глядели на нее. Бутрос тащился за ним как побитая собака. Ему дали чистую одежду, он больше не дрожал, и от него не несло вонью. Он попытался взглянуть на Айше, но не смог. Ради нее он предал самого Бога.
— Схватите этих людей, — приказал Голландец. — Уведите их вниз.
В храм хлынули вооруженные до зубов мухтасибы. Они рыскали по церкви, хватая всех, кого находили.
Доктор Фишави вышел вперед. Айше видела, что он дрожит от негодования.
— Вы не имеете права, — запротестовал он. — Это христианская церковь. Святилище. Все эти люди — ахль эль-дхимаа, им гарантирована защита мусульманского государства.
Голландец ничего не сказал. Фишави продолжал настаивать.
— Вы слышите меня? — напирал доктор. — Закон четко определяет отношение к христианам и христианским церквам. Халиф Омар не молился в церкви Святого Гроба из боязни, что она будет превращена в мечеть.
— Здесь не церковь, — сказал Голландец. — Вы и ваш Народ Книги нелегально превратили ее в госпиталь. Со всеми вытекающими последствиями. — Он вытянул открытую руку.
— Госпитали — тоже священные места, — протестовал доктор. — Здесь больные. Умирающие.
— Мертвые, — бросил Голландец. Подошедший мухтасиб вложил ему в руку пистолет. Голландец поднял оружие и выстрелил доктору в лицо.
Одна из сестер закричала. Другая упала в обморок. Голландец вернул пистолет мухтасибу и кивнул. Мухтасиб подошел к женщинам и застрелил их в упор. Бутрос отвернулся в угол, и его вырвало.
— Ты, — приказал Голландец Айше, — подойди ко мне. Встань рядом со мной.
Бутрос, вытирая рукой рот, подошел к Айше, но она не замечала его.
Мухтасибы нашли вход на лестницу и устремились в госпиталь. Когда последний из них исчез в проходе, Голландец схватил Айше за руку и потащил ее к лестнице.
— Сюда, — приказал он.
Склеп заполнили мухтасибы. Почти весь персонал был уже выстроен вдоль стены. Больных грубо поднимали с кроватей в палатах.
Голландец подозвал мухтасиба, который, судя по всему, руководил операцией.
— Других тоже, — сказал он, указывая на пациентов. — Никаких исключений. Затем принесите бензин. Сожгите все. Все здание.
— Некоторые из них не могут стоять, они слишком больны, — заметил мухтасиб.
— Я сказал: «Никаких исключений».
Мухтасиб проглотил комок, повернулся и приказал своим людям вытаскивать всех из кроватей.
— Здесь есть девочка, — раскрыла рот Айше. — Маленькая девочка. Она не сделала ничего плохого. Пожалуйста, не трогайте ее.
— Ты слышала, что я только что сказал своему лейтенанту?
— Да, но это невозможно... Больные... Ребенок...
Голландец повернулся и посмотрел на нее. Его глаза были суровыми и непреклонными, как каменные.
— Что хуже — болезнь тела или духа? — спросил он. — Эти люди заразны. Если им позволить бродить на свободе, они заразят остальных.
— Вы ничего о них не знаете. Это просто больные люди. Не их вина, что они оказались здесь.
— Вина? Кто говорит о вине? Ангелов не будет интересовать твоя вина, когда они будут допрашивать тебя после смерти. Они спросят: «Ты выполняла законы? Ты молилась, когда было время молиться? Постилась? Совершила паломничество?» Понятие вины придумали на Западе. Что за невежество!
Айше смотрела, как мухтасибы вытаскивают пациентов из постелей. Большинство были слишком слабы и не стояли на ногах. Их грубо тащили по полу и сваливали у стены. Отца Григория тоже привели и поставили вместе с персоналом. Айше оглянулась, когда один из мухтасибов вышел из палаты с Фадвой. Девочка была в сознании и плакала от страха. Айше бросилась к ней, но Голландец крепко схватил ее за руку, не выпуская.
— Ради Бога! — закричала Айше. — Она не убийца и не блудница. Ей только девять лет! Религиозные законы не распространяются на нее. Она не может отвечать за свои поступки.
— Идем со мной, — сказал Голландец. Крепко держа ее за руку, он повел ее через главный зал к высокому шкафу.
— Открой его, — приказал он.
Шкаф был набит медикаментами — бинтами, шприцами, лекарствами. Голландец осмотрел полки и взял бутылку со спиртом. С другой полки он достал флакон с дистиллированной водой. Найдя мензурку, он почти доверху налил в нее воды.
— Это чистая вода, — сказал он. — В отличие от той, которую пьют все жители этого города. — Он открыл бутылку со спиртом и осторожно капнул из нее в мензурку.
— Отпей, — сказал он.
Айше не пошевелилась.
— Я сказал — пей.
Подняв мензурку, она отпила маленький глоток.
— Ты чувствуешь что-нибудь? — спросил он.
— Нет, конечно нет. Только воду. — Ее сердце учащенно билось. Она не могла думать ни о чем, кроме Фадвы. Что замышляет этот маньяк?
Он еще капнул в мензурку спирта:
— Пей.
Айше сделала еще глоток.
— По-прежнему никакого вкуса?
Она покачала головой.
— Вода разрешена законом, — сказал Голландец. — Спирт — это алкоголь и поэтому запрещен. Это просто демонстрация. Итак, от одной капли алкоголя вода не становится запрещенной. Она не опьянит никого, значит, причины запрещать ее у нас нет. Две капли в стакане тоже не опьяняют. А четыре капли? А восемь? А сотня капель? Я уверен, что сотня капель спирта тоже не опьянит человека. Так на чем же нам остановиться? В какой момент вода станет запрещенной жидкостью? Если ты ступил на путь компромиссов, всегда легко добавить еще каплю. И еще. Пока алкоголя в стакане не станет больше, чем воды. Если я прикоснусь к тебе — это нехорошо, но не нарушение закона. Если я поцелую тебя, это достойно порицания, но еще не прелюбодеяние. Где же остановиться? Да и зачем останавливаться?
