Химмельстранд - Линдквист Йон Айвиде (читать книги онлайн бесплатно серию книг .txt) 📗
Пустота.
Он сделал круг, потом еще полкруга. Пошел туда, откуда пришел, — вернее, так ему казалось, уверенности не было. Нигде ни проблеска света. Почти невозможно ориентироваться, если сами понятия «направо, налево, прямо» теряют смысл. Уже через минуту ему показалось, что попробовал все направления, но выход не нашел. А может быть, прошла не минута, а пять — время тоже потеряло значение. Если нет цели, если нечем измерить пройденный путь — какую роль играет время, потраченное на прохождение неизвестного отрезка от неопределимой точки «А» до неопределимой точки «Б»?
Заблудился.
Петер сел на невидимую траву. Слезы по-прежнему текли ручьем, и он даже не пытался их остановить. Трава... когда он погладил ее рукой, возникло ощущение, что это не трава, а металл. Или пластмасса, или камень. Или мясо. Что угодно. Хочешь, чтобы был металл, — пожалуйста. Металл.
Я в темноте. Не в той темноте, которую можно определить отсутствием света, а в темноте, которой незнакомо само понятие «свет».
Он сложил руки на груди и начал раскачиваться, как в молитве. Ему стало страшно, но он тут же спросил себя: почему? Чего я боюсь? Человек боится не темноты самой по себе, он боится неизвестности, которую она скрывает.
Но это не та темнота — это другая темнота.
Петер постарался расслабиться, сделал глубокий вдох. Провел рукой по траве — оказывается, он сидит на кафельном полу. Пусть. Он пришел сюда по своей воле, он сам выбрал этот мрак, чтобы завершить свой путь. Завершить свободным падением. Вот именно. Вот что напоминает эта темнота — свободное падение.
Он встал, поскользнулся на идеально гладком кафеле и пошел. Теперь он уже не думал, что направление играет хоть какую-то роль. Скоро звук изменился. Каждый шаг сопровождался гулким эхом, отражаясь от невидимых стен.
Он в туннеле. Ему показалось, что вдалеке, у выхода, промелькнула тень автомобиля, едущего по... Свеавеген?
Брункебергский туннель.
Он сделал несколько шагов, вытянув руки, чтобы не наткнуться на стену. Никакой стены не было. Он посмотрел туда, где, по его расчетам, должна была быть Свеавеген с ее лихорадочным движением, но теперь и там царил полный непроницаемый мрак.
Еще несколько раз ему казалось, что он видит выход, даже не выход, а другое место, что-то иное, чем темнота. Он шел туда, но там тоже ничего не было. Тот же мрак. Возможно, потому, что искал не слишком старательно. Он не хотел отсюда уходить. То, что он ищет, где-то здесь.
Иногда он улавливал какое-то движение во мраке, какие-то движущиеся тела, но это наверняка причуды утомленного мозга. Вполне возможно, что он идет по кругу, но вряд ли.
Нет, он идет не по кругу. Он идет по следу. По единственному доступному ему следу — запаху. Запаху геля для душа и средства для дезинфекции.
Запах этот становился все сильнее и сильнее, и внезапно он увидел свет. Даже не свет, а световую точку, одинокий светлячок во мраке. Он не мог определить, что за источник — большой где-то далеко или маленький совсем рядом.
Петер пошел на свет. Точка быстро росла, превратилась в прямоугольник размером в пол-листа, а еще через несколько шагов он смог прочитать надпись:
«Последний гасит».
Белая бумага, как слабый молочно-белый фонарь. В его свете Петер видит кафель под ногами. Он встает на колени и втягивает носом запах душевой кабины, пара и человеческих испарений. И слышит ее голос:
— Иди сюда.
Она сидит под надписью. Сидит или лежит — определить невозможно, потому что она великанша. Совершенно голая, телеса ее текут по кафельному полу, как стая лоснящихся китов. Черты лица невозможно различить из-за жира, и по этим колоссальным складкам жира побежали волны, когда она приглашающе кивнула Петеру.
Это наверняка Анетт, но она почему-то выбрала образ Толстухи из сказки, что-то вне Анетт и, конечно, вне того, кем она могла бы стать за эти годы. Эта Анетт принадлежит Мраку, и Петер вдруг осознал, что она и не может быть другой. Он подошел к ней, забрался к ней на колени, она приняла его в объятия, и он утонул в мягкой перине ее тела. Он хотел бы заняться с ней любовью. Ничего, со временем займется. У них есть время. Времени у них сколько угодно.
***
Карина ушла довольно далеко от лагеря. Обернулась — их машины и вагончики выглядели как игрушки, забытые на зеленом газоне. И ее тут же пронзил страх: а вдруг оборачиваться нельзя, может случиться что-то ужасное? С другой стороны — что может случиться ужаснее того, что уже случилось? Она так и шла по следам тигра — тот вышагивал на своих мягких лапах в двух метрах впереди и равномерно помахивал длинным хвостом с неприятно-кокетливой загогулиной на кончике.
Вот и моя кара.
Она не поняла, что имел в виду Эмиль, когда сказал, что мама должна идти, но идти было некуда, кроме как следовать за тигром.
Улететь к солнцу, как сказала прозорливая Молли. Исчезнуть.
Весь день ее преследовали картины собственного исчезновения. А почему бы нет? Утолить, наконец, подростковую жажду самоуничтожения. План, которому помешал Стефан. А может быть, все эти годы со Стефаном — всего лишь передышка, затянувшаяся пауза, а намерение покончить с жизнью никуда не делось?
И она шла за тигром. Все дальше и дальше от лагеря. Остались только они — она и этот тигр, как визуальное воплощение всех пакостей, которые она успела натворить в юности. И единственное объяснение происходящему — жертва. Она должна пожертвовать собой, и тогда Эмиль будет жить.
Она покорно ставит ноги одну перед другой, подражая тигру, и не может отвести глаз от играющих под шкурой могучих мускулов на ляжках чудовища, от хвоста, покачивающегося над травой, как маятник, отсчитывающий отведенное ей время.
И когда это кончится? Они идут, идут и идут. Время тянется бесконечно.
— Что ты хочешь от меня? — спросила она громко, и тигр навострил уши. — Что я должна делать?
Что может ответить тигр? Он даже на долю секунды не остановился. Продолжал идти по узкой тропе, убегающей к горизонту, насколько видит глаз. Перед глазами возникло искалеченное тельце Эмиля, и она остановилась. Может быть, его уже нет, может, он испустил последний вздох, а она, его мать, надумала прогуляться.
— Что я должна делать? — крикнула она с отчаянием. — Что я должна делать?
Тигр не обратил ни малейшего внимания на ее выкрик — продолжал идти, ни на долю секунды не изменяя ритма. Хвост туда-сюда. Как маятник, отсчитывающий отведенные ей минуты жизни: тик-так, тик-так.
Карина догнала его, схватила за этот омерзительный хвост, дернула что есть сил и упала на колени.
Тигр остановился, обернулся и тихо зарычал.
Их головы оказались на одной высоте. Он зарычал снова, показав ряд огромных белоснежных зубов.
Карина обмерла.
Беги же, беги! Ей стоило огромных усилий приказать телу не следовать инстинкту, не поддаваться импульсу.
Тигр уставился на нее, она уставилась на тигра.
— Ну? — крикнула она отчаянно. — Ну и что тебе надо?
Тигр склонил голову набок, словно пытался понять, что она сказала. Отвернулся и начал вылизывать шерсть, как домашняя кошка.
***
Солнце шло к закату, стало прохладно, и руки Эмиля покрылись гусиной кожей. Он вышел из лагеря и пошел по тропинке к полю, на которое уже упали вечерние тени. Там, посреди поля, стояла маленькая машина, запряженная в кемпер. Эмиль и раньше видел такие машины. И такие кемперы тоже видел, но чтобы «яйцо» запрягали в «жука» — никогда.
Маленькая машинка, точно такая, как Херби33. Папа, сказал, что такая машинка называется «жук». И прицеп маленький. В их кемпере уместятся два таких. Иногда такие прицепчики встречались в кемпингах, и Эмиль всегда останавливался посмотреть. Их ласково называли «яичко» — форма действительно напоминала яйцо.
Тропинка ведет к этому странному, словно явившемуся из прошлого, экипажу. И машина, и кемпер выкрашены серебристой краской, а рядом сидит на раскладном стульчике пожилой дяденька и что-то вертит в руках.
