Призраки (Рассказы) - Скобелева Екатерина (хороший книги онлайн бесплатно .txt) 📗
…Я стоял возле церкви. Вокруг не было ни души, на мокрой мостовой в лужах подрагивали отражения желтых огоньков. Меня вдруг охватил холод. Я не мог сдвинуться с места. Хотел вернуться в церковь — она была закрыта. Я ринулся домой. Волосы стояли дыбом, я весь дрожал и целый час вел себя как одержимый. Неужели все это — самообман? И я схожу с ума? О Боже, Боже, неужто я схожу с ума?
19 декабря. Ясный, солнечный день. Ночной снег растаял, обнажив деревья и кусты. Ледяные вершины сверкают в солнечных лучах. Сегодня воскресенье, и погода праздничная; колокола звонят, возвещая близость Рождества. На площади с колонной Меркурия народ готовится к ярмарке, раскладывая на лотках разноцветные одежды из хлопка и шерсти, яркие шали и платки, зеркала, ленты, начищенные до блеска оловянные лампы — выбор не хуже, чем у коробейника в «Зимней сказке» [50]. Мясники увешивают витрины гирляндами из бумажных цветов, ветчина и сыры украшены флажками и зелеными веточками. Я вышел за городские ворота, чтобы поглядеть на ярмарку скота; лес переплетенных рогов, океанский гул мычания и шипение раскаленных тавро: сотни великолепных белых мулов с красными ленточками на шеях и рогами в ярд длиной собраны на маленькой piazza d’armi под стенами города.
Фи! Зачем я пишу всю эту чушь? Я заставляю себя думать о колокольном звоне, рождественских празднествах, ярмарках скота, но мой разум занят лишь мыслями о Медее, Медее. Видел ли я ее в действительности — или это сумасшествие?
Два часа спустя. Церковь Сан Джованни Деколлато — так говорит мой домовладелец — закрыта давным-давно. Что же это было — галлюцинация? Видение? Возможно, мне снился сон? Я снова вышел из дома, чтобы взглянуть на церковь. Вот она, у развилки двух улочек, а над входом — рельеф, изображающий голову Крестителя. Дверь, кажется, не открывали много лет. В окнах я вижу паучьи сети. Похоже, здесь собираются лишь пауки да крысы, как и говорил сор Асдрубале.
И все же… и все же… Воспоминание такое ясное, такое отчетливое! Над алтарем красовалось изображение танцующей дочери Иродиады, я помню ее белый тюрбан с красным плюмажем и голубое одеяние Ирода; я помню очертания центральной люстры — она слегка покачивалась, и огонек одной из свечей согнулся пополам от жара и сквозняка.
Все эти подробности я мог видеть в других местах и неосознанно сохранить в памяти, а теперь они воскресли в моем сне; я слышал, психологи считают, что это возможно. Я приду снова: если церковь будет закрыта — что ж, значит, это видение, сон, результат перевозбуждения. Нужно тотчас ехать в Рим и показаться докторам, ибо я опасаюсь сумасшествия.
А если вдруг… Ба! Не может быть никакого «вдруг». Но все-таки, если… если я правда видел Медею… Я увижу ее вновь, заговорю с ней. Одна только мысль об этом будоражит кровь, но я испытываю не ужас… Даже не знаю, как сказать. Это страх, но страх упоительный. Дурак! Какая-то извилинка у меня в мозгу, в двадцать раз тоньше волоска, вышла из строя — вот и все.
20 декабря. Я побывал там снова, я слышал музыку, вошел в церковь и видел Ее! Больше не могу сомневаться в своих чувствах. С чего бы? Черствые люди говорят, что мертвым не дано воскреснуть, и прошлое нельзя вернуть. Для них это истина, но почему я должен подчиняться чужим законам? — ведь я люблю и одержим этой любовью… Но я сбился с мысли… Почему бы Медее не вернуться в этот мир, если она знает, что есть на земле человек, чьи помыслы и желания посвящены ей одной?
Галлюцинация? Но я видел ее, как вижу бумагу, на которой пишу: она стояла в ярком сиянии алтарных свечей. Я слышал шорох ее юбок, вдыхал аромат волос, прикоснулся к портьере, потревоженной ее прикосновением… И вновь упустил ее! Но когда я выскочил на безлюдную улицу, залитую лунным светом, то обнаружил алую розу на ступенях церкви — эту розу я видел в руках Медеи мгновение назад. Я держал ее в руках, ощущал запах настоящего, только что сорванного цветка.
По возвращении домой я поставил ее в воду, расцеловав бессчетное число раз, и оставил на комоде, намеренный не подходить к нему в течение двадцати четырех часов, чтобы увериться, иллюзия это или нет. Но я должен увидеть ее снова, должен!
О, небеса! Я скован ужасом, вид скелета не потряс бы меня сильнее. Свежая роза, полная цвета и аромата, пожелтела, засохла, словно ее несколько столетий держали меж страниц книги, и рассыпалась прахом, едва я прикоснулся к ней. Ужасно, ужасно!
Но что со мной? Неужели я не знал, что люблю женщину, умершую триста лет назад? Если бы я пожелал получить свежие розы, сорванные только вчера, графиня Фьямметта или любая хорошенькая белошвейка могли бы подарить их мне. Роза увяла — но что с того? Если бы только сжать Медею в объятьях, как я сжимал пальцами стебель цветка, поцеловать, как целовал эти лепестки, разве не буду я на вершине блаженства, даже если моя возлюбленная немедленно превратится в прах? Даже если я сам стану прахом?
22 декабря. Одиннадцать вечера. Я снова видел ее! — едва не заговорил с ней. Мне обещана ее любовь! Ах, Спиридон! Ты был прав, считая, что не создан для земной amori.
В обычный час я отправился сегодня к церкви Сан Джованни Деколлато. Стояла ясная зимняя ночь, высокие дома и колокольни темнели на фоне синих небес, испещренных мириадами стальных звездочек. Луна пока не взошла. В церкви не горели огни, но, приложив усилие, дверь я все-таки открыл и вошел внутрь, увидев ярко освещенный, как и прежде, алтарь.
Неожиданно мне пришло в голову: все эти мужчины и женщины — прихожане, заполнившие церковь, священники, с пением обходящие алтарь, — давно мертвы и не существуют для прочих людей. Я коснулся, будто случайно, руки соседа. Она была холодна, как сырая глина. Мужчина обернулся, но словно не заметил меня; лицо его оказалось пепельно-бледным, а глаза — точно у слепого или мертвеца. Я почувствовал желание выбежать вон. Но в этот миг узрел Ее — на прежнем месте, в мерцании свечей возле алтаря, закутанную в черный плащ. Она обернулась, свет упал ей на лицо, озарив изящные черты, чуть прищуренные глаза и тонкие губы, алебастровую кожу с легким румянцем. Наши взгляды встретились.
Я снова попытался проложить себе дорогу к ее приделу; она торопливо шла прочь, я устремился за ней. Раз-другой она помедлила, и я решил, что нагоню ее, но когда выбежал на улицу, секунду спустя после того, как дверь закрылась за Медеей, она вновь исчезла.
На ступенях я увидел что-то белое. Не цветок, а письмо! Я бросился обратно в церковь, чтобы прочитать его, но двери были накрепко закрыты, словно их не отпирали много лет. Я ничего не видел в мерцании уличных лампад и бросился домой, зажег лампу, выхватил письмо из-за пазухи. И вот оно лежит передо мной. Это ее рука — тот же-почерк, что и в архивах, тот же, что и в первом письме:
«Спиридон! Будь достоин своей любви, и любовь твоя будет вознаграждена. В ночь перед Рождеством возьми тесак и пилу и смело вонзи их в грудь бронзового всадника на площади — туда, где сердце. Когда ты вскроешь металл, внутри ты увидишь серебряное изваяние крылатого гения. Возьми его, разбей на сотни осколков, рассеяв их повсюду — на поживу ветру. Той же ночью возлюбленная придет, чтобы вознаградить тебя за верность».
На коричневой восковой печати — девиз «Amour Dure — Dure Amour».
23 декабря. Так значит, это правда! Уготовленная мне судьба поистине чудесна. Я, наконец, нашел то, к чему стремилась моя душа. Мои литературные труды, любовь к искусству, Италии — все эти предметы занимали мой разум и все же оставляли меня вечно неудовлетворенным, поскольку не имели ничего общего с моим предназначением. Я тосковал по истинной жизни — так измученный пилигрим в пустыне страстно желает найти колодец. Но жизнь страстей, привлекательная для прочих юношей, и жизнь интеллекта, свойственная ученым, никогда не утоляли этой жажды.
