Не будите спящую тайгу - Буровский Андрей Михайлович (электронные книги бесплатно TXT) 📗
Как ни удивительно, старшим казалось другое поколение… не те, кому было за сорок, а те, кому в районе тридцати.
Как взрослый, уверенно, спокойно вел себя Санька Харев, сын крупного гэбульника и сам трудящийся там же. Борька Вислогузов выглядел и вел себя как слесарь или столяр с крупного завода. Но это и соответствовало его месту в жизни — он был технарь из Общества охраны памятников, и его работа состояла в заполнении карточек. А вел себя он все-таки самостоятельнее.
Юрка тоже был толст, неуклюж и постоянно отовсюду падал — это была его главная отличительная особенность.
Ленька Бренис и еще один Санька, Санька Тарасюк, уже лет пятнадцать не занимались ничем, кроме классификации обработанных древним человеком камней. Дело хорошее, но Ленька и Санька, вот беда, и не хотели знать никакого другого занятия, даже и в науке. Своей отрешенностью от всей реальной жизни они напоминали Тоекуде одну ученую даму, которая тридцать пять лет классифицировала надкрылья жуков. Только надкрылья, а не сами крылья и не лапки! Милая была дама, хороший и приятный человек, но только говорить с ней приходилось все о надкрыльях да о надкрыльях, потому что даже о самых простых житейских вещах дама не имела ни малейшего представления.
Но и Юрка, и Ленька, и оба Саши вели себя уверенно, спокойно, совсем не так, как старшие. Но это была «молодежь» — те, кому около тридцати. Остальные вели себя судорожно, проявляя великолепнейшую картину подавленной воли и постоянного давлеющего страха перед Чижиковым.
Для самого Тоекуды и для задуманного им все это было скорее хорошо. Он не случайно подгадал время, когда Чижиков был на ученом совете и появиться должен был не раньше шести. Но, вообще-то, увиденное им заставляло задавать недоуменные вопросы, и немало.
Сейчас, впрочем, он задавал совсем иные вопросы, о другом, и не себе, а как раз хлещущим коньяк пожилым мальчикам.
Получалось, что на Путоране экспедиция работала, и долго. Два месяца велись раскопки, делались маршруты вдоль рек. Вот фотография ковыльной степи, которой, вообще-то, не может быть так далеко на севере. Вот оно, озеро Пессей, другой берег теряется в мареве, волны набегают на берег. Фотографии были поэтичными, красивыми. Далекие и дикие места представали такими, что в них хотелось побывать. Ленькин сумел снять ковыльную степь во время ветра, да так, что каждая метелка отделялась от другой, играла, плясала под ветром. На озере волны шли от горизонта, разбивались на прибрежных валунах. Тоекуда почти чувствовал свежий ветер на своем лице. Мастер! Фотографии делал Мастер! Но почему он так убого выглядит, почему погасшие глаза? Почему он тихо сидит в уголке, робко улыбаясь? Человек, умеющий делать такие фотографии, должен быть уверен в себе, голос его должен звучать громко, а стремление выпить он должен испытывать… ну, раз в два месяца… раз в месяц… Почему он так разрушен, этот одаренный человек?
— Экспедиция работала прямо на берегу озера?
— Нет, по рекам, которые в него впадают. На этих реках есть археологические памятники, очень интересные. А на самом озере их нет.
— А в этом году будет экспедиция?
— Да, шеф велел собираться. Скоро на севере растает снег, немного просохнет, и начнется.
Без упоминания шефа, «шеф сказал» и «шеф велел» у них вообще не шел разговор. У всех этих взрослых пацанов было общее, собирательное название «чижики», и они им даже вроде бы гордились.
— Можете показать, где?
— Примерно вот здесь. Вот… и вот. А вы что, собираетесь с нами?
— Поезжайте! С нами японцы еще никогда не ездили!
— Я слыхал, там, на Путоране, много странных животных. Тот же снежный баран, реликтовое животное…
— Не, бараны водятся выше! Там, где мы копали, нет баранов! Вот что есть — это странные медведи, особый подвид. Лбы у них высоченные, ходят и бегают медленно, травоядные и ловят рыбу. Вы видели, как медведи ловят рыбу?
— Только на Аляске, в заповеднике. А разве вы медведей изучаете? Вы же археологи. Тут надо зоологов посылать.
— Зоологи тоже работали, с биологического факультета. Они тоже довольны были — места неизученные, они коллекции огромные собрали, одних насекомых, говорили, десять новых видов.
— В этом году зоологи поедут?
— Поедут, поедут! Только им вертолеты нужны. В прошлом году они гербарии вывезли и мелких животных, а крупных не смогли, в вертолеты мы сами еле-еле входили.
Ямиками Тоекуда слушал, говорил, смотрел, прихлебывал коньяк. И никак не мог составить о происходящем определенного мнения.
С одной стороны все подтверждалось: и место, где проводилась экспедиция, и реликтовая степь, и зоологи.
С другой — что-то совсем не то было во всем происходящем. Что именно не то, Ямиками-сан объяснить бы и сам затруднился, но опыт все-таки подсказал: такие люди, как «чижики», не совершают открытий.
Всю сознательную жизнь Ямиками Тоекуда провел в научной среде, знал ее, ценил и любил. И был уверен, что не может быть у ученых таких погасших глаз, скучных речей, зависимого поведения.
А раз так… Но если они, все эти — не ученые, тогда кто они, эти «чижики»? Что делают здесь, между стеллажами с находками, зачем ездят в экспедиции, для чего пишут какие-то статьи и отчеты?
В судьбе «чижиковцев» таились секреты, на которые пока не было ответов, и Тоекуда охотно бы занялся, но именно сейчас решалась другая проблема.
По всем данным, мамонт вроде бы вполне мог быть. Но, с другой стороны, у ТАКИХ никакого такого мамонта быть не могло. И придумать что-то, подделать ТАКИЕ тоже не могли. Для того, чтобы обмануть Тоекуду, других ученых — нужно умение, нужны знания.
Хлопнула дверь, вломился Чижиков, засиял плешью, оскалил все тридцать два зуба, заорал, захохотал, стал рассказывать, как всех громил на ученом совете, как все были разгромлены, ошеломлены, ошельмованы, очарованы. А глаза оставались холодными. Совсем нехорошими были эти маленькие, бегающие по углам комнаты глазки. Что холодные — это еще пусть. И не должен человек, по японским-то понятиям, хорошо относиться к гостю. Пусть выполняет ритуал — и ладно. Но почему глаза он прячет?! Что он скрывает, этот непостижимый русский человек, ничего и никогда не выражающий на своем всегда одинаковом, совершенно не читаемом лице?!
И Тоекуда все больше уверялся, что Чижиков скрывает, и немало. Но что?! Французы и немцы могли бы не почувствовать здесь фальши. Но не японец. Тем более японец, общавшийся с американцами.
Американцы тоже изображали улыбку до ушей, «на миллион долларов», рукопожатие, выворачивающее руки из плеч бедным японцам, и никак не в силах были понять, до какой степени проницаемы для японцев. Для тех, кто привык писать не буквами, а многозначными иероглифами с их ускользающим смыслом; кто жил всю жизнь в обществе, где каждый чуть выше или чуть ниже другого, в мире церемоний, за которыми и под которыми бурлят невидимые потоки отношений, кто с детства научился не столько понимать других, сколько чувствовать.
Справедливости ради, был, был однажды один полинезийский вождь, который сумел всучить Тоекуде дохлую акулу вместо живого плезиозавра. Но тогда он был молод и только начинал работать в программе «Серое вещество». А кроме того полинезийский вождь врал вдохновенно, самого себя завораживая своим враньем. Он сам начинал верить в то, что импровизировал. Его вера в плезиозавров, отдыхающих при луне на песчаных откосах острова Ифалук, передавалась собеседнику, воспринималась эмоционально. Там, где европеец давно бы смутился от собственной болтовни, удивился бы, как у него поворачивается язык, запутался в выдуманных подробностях, полинезиец только входил в раж. Против этого Ямиками почти не был вооружен.
А вот сейчас… Здесь Тоекуда ясно видел и не видел, нет, он чувствовал, что есть в этой игре что-то нечистое. «Что-то» не улавливалось словами, не облекалось в слова. Но Тоекуда четко знал — его пытаются обмануть.
Чижикова кинулись кормить и поить, Акулов снимал с него шубу, Кимова наливала чай, Ленькин намазывал булку, Тоекуда наливал «Хенесси», ждал, улыбался, потирал ручки, кивал. Чижиков повел бровями — комната начала пустеть. Ямиками не спешил начинать разговор. Стало слышно, как в коридоре смеются, трутся об стену курильщики и тихо сипит электрический чайник.
