Московские Сторожевые - Романовская Лариса (читать книги полные .txt) 📗
Тут в квартиру вернулась Жека — мокрая, уставшая и неприлично злая. Нас с Дорой сразу же замутило:
— Что? Жека, все нормально?
— Дуся, ты живая? Почему ты так кричишь?
— Все пальто изгваздали, сволочи… Новое пальто, месяц назад купила. И каблук сломался…
В коридоре у Старого болтается треснутый абажур. Пластмассовый, дешевенький — как одноразовый стаканчик. Толку от него — примерно как от самой Жеки-Евдокии в хозяйственных делах. Но мы все равно разглядели: Жека бледнющая, как вчерашняя сметана, вся в грязи — от каблучков до кудрей, пальто и вправду теперь только на помойку, остальное я не разглядела, кроме дырок на колготках. Ну хорошо еще, что сейчас время такое, колготки нормальные купить можно где угодно. А ссадины кровавые ей Дора сейчас зарастит. Я тоже могу. Но у меня не с первого раза получится.
— Гунька, а ну иди сюда! У меня тут ребро сломалось, сейчас починишь…
— Зачем Гунька? Давай я? Осторожно… Леночка, сними с нее… Где у тебя вата?
— Какая вата? У меня там вся шея — один сплошной синяк. Гунька! Ну куда ты пальцами-то, тут ладонью надо…
— А я говорила, зачем тебе каблуки, у вас тут снег и скользко. Леночка, положи пальто, я потом посмотрю.
Пока Дора ругается и лечит Жеке шею, а Гунька бледнеет и заращивает ребро, я успеваю осмотреть сломанный каблук. Нету подковки. А нам без них нельзя, в серебре сила…
— Жека, это кто же тебя так?
Я шепчу, но Жека слышит. Хотя слышать что-то, кроме Доры, когда в доме есть Дора, это надо уметь.
— Лихач какой-то. Выхожу уже из ворот, а он несется как на пожар. И не к приемному отделению, а так, в объезд.
— Сейчас много пьяных ездит, — неизвестно зачем говорю я. — Совсем тебя переехал?
— Да откуда? Через капот перелетела. А приземлиться не смогла, за бампер зацепилась. Или это капот был? Такой выступ спереди блестященький… Так и пер меня по асфальту, пока пальто не порвалось…
— А оно не порвалось, тут можно перешить и расставить, — радуется Дора, хлопая тревожными глазами. — Или давай воротник отрежем хотя бы, это же песец…
— Это норка, — отмахивается Жека-Евдокия. На пальцах у нее тоже кровь, а наманикюренные ногти обломаны. — Ленка, он не пьяный был, я бы пьяного услышала. Просто злой, неизвестно почему.
— Ну вот куда ты мне крутишься, у тебя же тут рука… И плечо тоже подправлю…
Когда Дора нервничает, она говорит еще громче, чем обычно. В свое время паровоз на спор перекрикивала, чего уж там говорить о современном домофоне…
Так что, когда в незапертую дверь вошел Петр, Смотровой из Северо-Восточного округа, мы так все по коридору и брызнули: я в ночной рубашке, Дорка в обнимку с Жениным пальто, Гунька на кухню — потому как ему не по чину гостей встречать. Одна наша Евдокия осталась. Как всегда в своем репертуаре: правая рука у Жеки опухла, так она Петьке левую для поцелуя протянула. Не комильфо, конечно, но пальцы у Жеки красивые, ей и не такое можно.
Ну и залепила ему с порога сразу:
— Петруха, у тебя в районе станция переливания нормально работает? К утру в онкоцентре вторая отрицательная будет нужна, подсуетись сейчас, пока мы за стол не сели.
Ну и никуда я, конечно, не поехала. Осталась в «Марселе» после собрания, загуляла не хуже, чем все остальные. Тем более что и Семен появился, хоть и с опозданием: наплел чего-то своей белокурой, прискакал… Хотя никто его особо и не ждал — он же Спутник, ему наши хозяйственные дела не в масть.
Само собрание от силы полчаса продлилось, мы даже по третьей рюмке выпить не успели. Все Смотровые вовремя пришли — кто к Старому в квартиру, а кто нас сразу в ресторане дожидался. Официантки тут дрессированные, но нас — не иначе из уважения к Жеке — сам Артем встречал. Ему, в силу должности, удивляться не положено, так что он из последних сил, но держался. А я бы на его месте точно остолбенела.
Ну, впереди Жека шла, Жеку он видел много раз. Так ведь обычную, а не ободранную-помятую, хоть и в роскошной шубе не по сезону. (Мы же Жеку изнутри подлатали, а снаружи нам врачевать не положено. А такие кровоподтеки никакая пудра не берет.) Так что Евдокия шагала при полном параде и с роскошным бланшем под глазом. И еще на год старше, чем с утра была, — хватанула сейчас кой-чего против стресса, пока Дора «на дорожку» свою Цирлю глинтвейном отпаивала.
Под ручку с Жекой Гунька волочился. Похож на себя утреннего примерно как внучек на деда. Но это ладно, может, у нас семейное торжество. Потом Петька: он нас с Доркой сопровождал. Я вся при параде и в той самой черной шляпе, а Петруха-Смотровой — как есть вылитый батрак с одесского виноградника. На нынешнем языке — «хохол-гастарбайтер». Значит, по правую Петькину руку я иду, а по левую — Дора с кошачьей клеткой и двумя сумочками. В одной документы и по мелочи, а что в другой — она сама не помнит, но на всякий случай взяла. Хорошо хоть, что Цирля не поет, а урчит, она умница, понимает, что при мирских нельзя.
Ну дальше там Матвей, Марфуша-Маринка, Танька Рыжая, Танька-Гроза, Анечка из Северного округа (не помню уже, как ее сейчас зовут), Зинаида… Ну и Ростик притащился, хотя его никто не звал.
Хороший народ подобрался — я лет на семьдесят выгляжу, Ростик-недоростик — от силы на двадцать; Матвей в тренировочном костюме, Марфуша — в платке и юбке в пол, она богомолкой чего-то заделалась… У Таньки-Грозы явно перед уходом из дома соседи подрались, она их разнимала, вон какая встрепанная, у нее район неблагополучный. Зинаида прямо с работы пришла, в форме, а она сейчас капитан аж на самой Петровке. В общем, не будь у нас предоплаты, нас бы вряд ли кто в приличную ресторацию впустил.
И это хозяин «Марселя» еще остальных не видел: после полуночи уже вся честная компания заявилась. Даже Спутники хоть на немножко, а заскочили: им ведь по ночам шастать не положено, чтобы у жены ревность не вызывать, но они ребята ушлые, вывернулись как-то.
Ну до общей гулянки «марселец» не досидел, у себя в кабинете окопался. Ему хватило того, что мы водку разлили, дождались, пока у Гуньки ноутбук заработает, и объявили собрание открытым. Девчонки наши на ресторатора глянули ласково, он сам и сбежал потихонечку, вместе с самой болтливой официанткой.
Ну сперва мы по маленькой тяпнули: за нашу службу. Чтобы она мирским ни на первый взгляд была не видна, ни на второй, ни на сто пятнадцатый. А уж как опасности и трудности решать — это не их, мирских, забота. Танька Рыжая так и сказала, что, мол, пусть цивилы ни о чем не волнуются, спят спокойно. Дора встрепенулась на незнакомый оборот: она родную речь с прошлого обновления помнила, еще с доэмиграционных времен. Никак не может к новым словам привыкнуть, трудно ей. Мне тоже нелегко будет, мне же словарь менять придется, всю разговорную лексику. Но я хоть детишек в транспорте подслушать могу или, там, тех мальчиков, которые в подъезде мурлыкают, как уличные коты.
Все сменю — и лексикон, и гардероб, да и о работе надо подумать. В первую молодость мне такого и не полагалось, все-таки позапрошлый век не столь суровый был в том, что касается эмансипации. Потом, когда я Людочкой стала, мы с Маней покойной сперва в фотографию ушли, ретушью занимались… А потом, в войну, когда Манечки не стало, много чего произошло, вот Фельдшер приедет, повспоминаем с ним… Я как раз довспоминать успела про то, как я Людмилой в школе работала, математику вела, и как потом тот шустрый из райкома меня в роно устроил и с кооперативом помог. Я тогда долго не старела, словно две молодости жила — свою и Манину.
В общем, я очнулась, когда меня Жека под столом ногой толкнула — пришло время мое хозяйство делить. Ну я так и сказала, что район на Дору перевожу, а помощь пусть ей Марфа оказывает, они на это обе давно согласные. Никто не возразил, все только «за». Один Ростик встрепенулся, правда. Так ему никто слова не давал, он же ученик по статусу, а по способностям куда хуже Гуньки — тот хоть в своем ноутбуке протокол печатает, строчит как сорока, делом занят. Да и в Смотровые Ростика никто не возьмет — он же у мамули учится, а она на другую должность еще полвека назад перевелась.
