Имя Зверя - Истерман Дэниел (книги полные версии бесплатно без регистрации TXT) 📗

Его заставили ждать. Его не оскорбило их неуважение к его сану. На улице в Белфасте он лишился только amour propre [4], которым когда-то обладал, и даже папский престол не вернул его. Но угроза насилия, едва скрываемое желание, даже нетерпение применить его, как всегда, вызывало у него тошноту и отвращение.

Появился Голландец, никуда не торопящийся, неулыбчивый, явно не замечающий ни холода, ни темноты.

— Пора, — сказал он.

Один из сопровождающих открыл дверь, второй положил руку Папы на свое плечо и помог ему войти.

Он не сразу сообразил, что это за помещение. Сперва оно показалось ему ужасно темным. Затем он заметил, что оно освещено, но не электричеством, а свечами — сотнями свечей, мерцавших в спертом воздухе, густо насыщенном благовониями, ароматом экзотических цветов.

Его первое впечатление, что он оказался в церкви, подтвердилось — колышущиеся, как крылья птиц, тени на высоких расписанных стенах, на которых выступали рельефные фигуры древних богов, полулюдей, полуживотных. Но в дальнем конце зала был сооружен высокий алтарь, а над ним висел огромный золотой крест.

Его подвели к низкому креслу, стоявшему в центре помещения. Папа немедленно сел, благодарный за передышку, но чувствуя себя грязным и небритым. Он знал, что должен сохранять спокойствие, но чувствовал, как с каждым мгновением страх все сильнее овладевает им.

Оглядевшись, он увидел, что крест — не единственный здесь христианский символ. По сторонам алтаря стояли на грубых постаментах гипсовые статуи святых. Сам алтарь был накрыт белой тканью, расшитой сложными золотыми узорами, на нем стояли шесть золотых подсвечников и крест.

Через несколько секунд после того, как Папа сел в кресло, он заметил в тени в дальней части помещения какое-то движение, затем послышались голоса, поющие на латыни. Из темноты появилась группа людей, одетых как католические священники, и выстроилась перед алтарем. Папа хотел встать, закричать, покончить с этим шутовством. Но сил у него не было.

Он догадался, кто вел службу, и едва ли не почувствовал разочарование. Подсознательно он ожидал чего-то другого. Но чего именно? О ком он думал? О человеке, разумеется, впрочем, может быть, и о звере.

Месса продолжалась, и речитатив литургии эхом отражался от голых стен. Священник ни разу не ошибся и не запнулся, как будто проводил службу ежедневно. В его голосе не было ни намека на шутовство, ни малейшего признака, что он совершает богохульство.

Наконец, закончив, он повернулся. Его глаза посмотрели в глаза Папы.

— Конец, — объявил он громким голосом.

Папа закрыл глаза, а когда открыл их снова, эль-Куртуби стоял рядом с ним, безмолвно глядя под ноги.

— Давно мы не виделись, Мартин, — сказал он наконец. Он говорил по-английски с сильным испанским акцентом. Его голос был глубоким и печальным. — Больше тридцати лет.

Папа ничего не сказал. Он все еще искал в лице стоящего перед ним человека черты того друга, которого знал и потерял так давно. Они вместе учились в Папской академии в Риме, делили одну комнату, были ближе друг к другу, чем братья. Он думал, что знает Леопольдо Аларкона-и-Мендоса почти так же хорошо, как самого себя. А затем был тот ужасный день, когда Леопольдо исчез, и другой день, через несколько месяцев, когда стало известно о переходе его друга в ислам. Его много дней допрашивали власти академии, затем священники из Конгрегации. Его замучили вопросами. Он не мог ничего сказать им, потому что ничего не знал.

— В чем дело, Марти? Ты боишься меня? Ты думаешь, я призрак? — Эль-Куртуби помолчал. — Яживой, вполне живой, можешь быть уверен.

— Меня спрашивали — «почему?» — ответил Папа. — А я не мог ничего сказать. Ты скрывал от меня свои подлинные мысли и искушения.

— Ты бы не понял меня. Ты и теперь не поймешь.

— Все равно, я имею право знать почему. В конце концов, именно из-за этого мы сейчас здесь разговариваем.

Эль-Куртуби на мгновение склонил голову, потом посмотрел прямо в глаза Папе.

— Ты помнишь, как осенью 1968 года я ездил домой? Дома, в Кордове, я посетил Великую Мечеть. Тогда я впервые побывал в ней. Я был один, заблудился среди колонн и арок, как в густом лесу. В тот день из-за плохой погоды туристов не было, я прислушивался к голосам камней и забыл, кто я. Ячувствовал себя голым, как будто с меня было содрано все, кроме того, что хранилось в сердце. И я чувствовал отвращение к тому, что видел.

В центре мечети соорудили собор, чудовищное барочное сооружение. Его замыслили как символ триумфа христианской веры, но добились совершенно противоположного. Он стал символом алчности, надменности и силы. И когда я увидел этот собор, я понял, что все, во что я верил — прах. Вот так. — Он помолчал. — Видишь, — сказал он, — ты не понимаешь.

— Наоборот, — сказал Папа. — Ямогу понять твое обращение. Но для меня непостижимо, почему ты превратил такой простой поступок в нечто чудовищное.

— Чудовищное?

— Убивать — чудовищно.

— Наоборот, чудовищно смиряться с несправедливостью.

— И ты говоришь о справедливости? Ты привел меня сюда против моей воли...

— Никто не тащил тебя сюда силой. Ты волен уйти в любой момент.

— Мне угрожали.

— Никто тебе не угрожал.

— Ты сам говорил, что...

— Я сказал, что если ты не прилетишь, я приму меры против коптов. И я не отказываюсь от своих слов. Но твоей жизни я никогда не угрожал. Ты имел право не обращать внимания на мое послание и продолжать свой путь.

— Это словоблудие. У меня не было выбора.

— Я вынужден поспорить с тобой. Я оставил решение всецело на твое усмотрение. Ты решил приехать сюда. Ты выбрал встречу со мной. И не когда-нибудь, а сегодня. Такова твоя судьба.

— Что ты хочешь от меня?

— А разве ты не знаешь? — ответил эль-Куртуби. — Не догадываешься?

Папа промолчал.

— Мартин, мы оба актеры, фигляры. Из веры других людей мы сделали себе подмостки. Мы надеваем маски и выполняет ритуалы для их развлечения. И они верят нам, когда мы говорим, что они попадут в рай, если будут достаточно долго и громко аплодировать. Вспомни маски древних богов. Это всегда было игрой. Божественной комедией. Я был священником, а теперь стал Антихристом. Завтра я могу стать еще кем-нибудь.

— Тебя отлучили от церкви.

— Тебе кажется, что это имеет какое-то значение? Сейчас я сочиняю пьесу. Япозвал тебя сыграть в ней роль, но с легкостью могу прогнать тебя.

Он помолчал.

— Мартин, мне хотелось бы поговорить. За тридцать лет многое произошло: нам есть что рассказать друг другу. Но времени нет. Эта пирамида — последнее языческое сооружение, оставшееся в Египте. С ее разрушением начнется новая эпоха. Я начинил ее взрывчаткой сверху донизу. Через... — он взглянул на часы, — через час с небольшим от нее останутся только обломки. Вскоре после этого я пошлю в Европу сигнал о начале Фатх эль-Андалус. Запад поплатится за свою гордыню и агрессивность.

Когда первая волна террора пройдет, я предъявлю свои требования. Я полагаю, что все они будут выполнены. Правительством всех европейских стран я предоставлю сутки, в течение которых они должны будут дать твердые гарантии. Если они этого не сделают, террор будет продолжаться. Затем я снова выдвину требования.

Папа прервал его:

— Они скорее развяжут войну, чем капитулируют перед тобой.

— Нет, не развяжут, потому что ты будешь со мной. Ты будешь моим заложником.

Папа не пошевелился. Он не отводил взгляда от эль-Куртуби, поражаясь, как земля могла породить такое существо. Человека, желающего опустошения, смерти, судьба которого — ужасное кровопролитие. Какой холод в его душе!

— Лучше убей меня сейчас, — сказал Папа. — Я не хочу участвовать в твоем триумфе. Я не буду твоим заложником. Ты — никто. Почему ты не убьешь меня сейчас, почему ты не покончишь с этим? Тогда убийства начнутся по-настоящему.

Эль-Куртуби ничего не сказал. Он глядел на человека, сидевшего перед ним в кресле. Старый-старый друг, в другое время и в другом месте он мог бы пожалеть его или отпустить. Но друг был почти неузнаваем под одеждой и засаленной белой шапочкой.