Лазоревый грех - Гамильтон Лорел Кей (книги регистрация онлайн TXT) 📗

— На сегодня Джейсон ваш, но насовсем это не получится.

Он стал отклоняться назад, и я поймала его ладонью за затылок:

— Это не обсуждается.

Лицо его обострилось обычной его злостью. Он отодвинулся с такой силой, что я должна была либо выпустить его, либо захватить горсть волос, чтобы удержать рядом с собой. Я отпустила.

Он поднял руку и сказал:

— Твой Ульфрик говорит тебе встать с волками.

В голосе его можно было различить единственную эмоцию, да и ту неотчетливо. Гнев.

Джейсон выскользнул из-за меня, проведя пальцами по каждому кусочку голой кожи, до которого мог дотянуться, пока не ощутил мою дрожь. Шанг-Да увел его, держа за локоть. Джейсон продолжал смотреть на меня как ребенок, которого уводит чужой страшный дядя. Но на самом деле непосредственная опасность ему не грозила, чего я не могла сказать обо всех присутствующих. К сожалению.

— Может быть, надо было сделать тебя Эрато, а не Больверком.

Эрато — муза эротической поэзии наряду с другими обязанностями. Сейчас у вервольфов это название самки, которая помогает новым вервольфам научиться управлять своим зверем во время секса. Эрос, бог любви и вожделения, — самец с теми же функциями. Почти все впервые перекидывающиеся оборотни теряют над собой контроль и убивают людей чаще всего во время секса. В конце концов, именно в том и смысл оргазма — потеря контроля.

Я посмотрела на Ричарда, встретила злобный взгляд карих глаз и ничего не почувствовала. Я не злилась. Слишком смешно было бы цапаться из-за такой мелочи перед Мюзетт и ее группой. Даже не смешно — просто идиотизм.

— Мы это обсудим дома в своей компании, Ричард, — сказала я без всякой злости в голосе. С обыденными рассудительными интонациями.

Что-то промелькнуло на лице Ричарда, прошло сквозь его плотные щиты. Ярость — настолько он был зол. Он направил эту злобу внутрь, и его съедала депрессия — настолько, что он срезал волосы. Из депрессии он себя вытащил, но злоба осталась. Раз ее нельзя направить внутрь, она рванулась наружу. То есть ко мне. Лучше не придумаешь.

— Если ты Больверк, пойди и встань со своей стаей.

Голос его дрожал от ярости, которую ему трудно было сдерживать.

Я заморгала:

— Прости, как ты сказал?

— Если ты действительно Больверк нашего клана, то тебе надо встать с нами.

Он встретил мой взгляд и не дрогнул, не смягчился. Я все ждала, когда он обретет стойкость. Только мне даже и не снилось, что это будет вот так.

Джемиль шагал через зал, держа на руках Стивена. Грегори все еще цеплялся за руку брата, и они шли все вместе. Когда Джемиль снова оказался с волками, Ричард произнес:

— Грегори — не наш. Ему не место среди волков.

Я не слышала, что сказал Джемиль, но думаю, что он пытался убедить Ричарда в ненужности такого приказа. Ричард мотнул головой, и тут Джемиль совершил ошибку. Он оглянулся на меня, и его глаза просили о помощи. Такое он делал много раз, и многие из волков тоже. Сегодня Ричард это видел, понимал и не собирался терпеть.

Он схватил Грегори за руку и попытался оторвать его от Стивена. Стивен вскричал и вскинулся на руках Джемиля, обеими руками цепляясь за брата.

С меня хватило. Плевать мне, что Белль все слышит. Я пошла к стае.

— Ричард, ты поступаешь жестоко.

Он не прекратил попыток расцепить братьев.

— Я думал, ты хотела, чтобы я был жесток.

— Я хотела, чтобы ты был не жесток, а силен. — Я уже почти подошла к ним, хотя и не знала, что я буду делать, когда дойду.

— Ты сильна — и ты жестока.

— На самом деле я сильна и практична, но не жестока.

Я уже стояла возле них и понимала, что не посмею ни к кому притронуться. Стоит мне тронуть Ричарда или близнецов, и насилие перейдет на новый уровень. Я это чувствовала.

Стивен жалобно визжал, как младенец, которого поедают заживо. Он скреб руками, стараясь удержаться за Грегори. Грегори плакал и старался не отпустить Стивена.

— Практичность — это сказать, что ты выставляешь нас слабыми перед членом Совета. Жестокость — сказать, что я стала Больверком, потому что ты слабак и сам им быть не можешь.

Он перестал растаскивать близнецов, и Джемиль воспользовался моментом, чтобы ускользнуть с ними. Конечно, при этом он оставил меня с Ричардом лицом к лицу. И это был один из тех моментов, когда я понимала, насколько Ричард внушителен физически. Он из тех крупных людей, которые обычно не кажутся крупными, но вдруг начинают казаться, и тогда ты бросаешься наутек — обычно слишком поздно.

Мы стояли, вызверясь друг на друга. Я не злилась, пока он не стал давить на Стивена и Грегори. Но когда я разозлюсь, я обычно остаюсь в этом состоянии. Я наслаждаюсь собственной злостью — такое у меня единственное хобби. С десяток едких замечаний плясали у меня на языке, и потому я взяла рот на замок — боялась того, что оттуда выпадет, если я его открою.

Я шагнула вперед, сокращая оставшееся расстояние. И теперь я увидела еще что-то, кроме гнева, в его глазах: страх. Он не хотел, чтобы я подходила близко. Класс.

Но я пошла вперед, и Ричард шагнул назад и лишь потом сообразил, что сделал. Я шагнула к нему еще раз, и он остался на месте. Я шла, пока пышная юбка моего платья не задела его ноги — накрыла краем носки его начищенных сапог. Мы стояли так близко, что намного естественнее нам было бы соприкоснуться, чем стоять просто так.

Я посмотрела вдоль его тела, встретилась с ним взглядом, и в моих глазах читалось знание. Я помнила все, что скрывал его официальный костюм, каждый дюйм этого тела.

Когда я подняла глаза, Ричард не смотрел мне в лицо: он смотрел на мое декольте. Я глубоко вздохнула, заставив холмы грудей подняться и опуститься, будто их толкала изнутри невидимая рука.

Он поднял глаза от моей груди, посмотрел в глаза. Ярость в его лице была почти самодостаточной. Гнев без цели и без формы. Как лесной пожар, который начинает с пожирания деревьев, а потом в какой-то момент начинает жить своей жизнью, будто ему даже не нужно уже топливо, ничего не нужно, чтобы существовать. Он горит, ширится, уничтожает, и не потому что ему нужно горючее, а просто потому, что он пожар.

Я ответила на ярость Ричарда собственной яростью. Его пожар был нов, он еще не успел прогореть до души, выжечь себе пространство, где ничего нет, кроме гнева. Мой был стар, почти сколько я себя помню. Если Ричард хочет драться, можем драться. Если он хочет трахаться, можем трахаться. В этот момент и то, и другое будет почти одинаково разрушительно — для нас обоих.

Его зверь встрепенулся на зов гнева, как пес на зов хозяина. Сильные эмоции могут вызвать перемену, а эта была настолько сильной, насколько эмоция у Ричарда может быть.

Энергия его зверя дрожала, как воздух над раскаленной дорогой в летний день, — видимая волна силы. Она танцевала по обнаженной коже моего тела. Когда-то он мог заставить меня кончить лишь прикосновением этого зверя, вбиванием его в мое тело. Но сегодня мы будем заняты другим. И вряд ли чем-то приятным.

Мюзетт подплыла к нам в заляпанном кровью платье. Ее глаза снова стали синими. Она погружала руки в энергию Ричардова зверя, игравшего между нами. Она не касалась этой энергии, только играла с нею.

— О, как ты будешь вкусен, tres bon, tres bon.

Она рассмеялась тем смехом, на который оборачиваются в баре мужчины. Этот звук не сочетался с засыхающей на лице кровавой маской.

Ричард впустил ярость в собственные глаза и направил на нее. От такого взгляда, я думаю, любой другой из присутствующих бы попятился. Мюзетт рассмеялась снова.

Ричард повернулся к ней лицом. Его ярости было все равно, на кого бросаться, — любой подойдет.

— Здесь тебе делать нечего. Когда мы разберемся с делами стаи, тогда и только тогда мы будем разговаривать с вампирами.

Мюзетт запрокинула голову и заржала — другого слова не подберешь. Она смеялась, пока слезы не потекли по лицу, прокладывая дорожки в засыхающей крови. Постепенно смех затих, а когда она открыла глаза, они были медово-карие.