Ангел-наблюдатель (СИ) - Буря Ирина (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗
Самое главное их них выяснилось через пару дней — оказалось, что незапятнанность мундира самоотверженных миссионеров светлых не идет ни в какое сравнение с надежностью камуфляжа их боевиков. Стас лично потребовал моего возвращения к участию в проводимой им операции — в виду отсутствия каких бы то ни было последствий очередной недоработки хранителей. Пацифистское большинство с радостной готовностью приняло на веру твердое слово боевого генерала и постановило выдать меня ему на поруки. О чем он не преминул напомнить мне перед возвращением на землю.
Мне же, честно говоря, было в тот момент абсолютно все равно, каким образом я туда вернулся — за те несколько дней вынужденного отсутствия возможность видеть Дару даже по высокомерному Тошиному свистку стала казаться мне пределом мечтаний. В один их таких вызовов я понял, что Дара взялась за дрессировку своего наблюдателя. Очень умно взялась — не обращая на него прямого внимания, чтобы не дать ему возможности открыто воспротивиться ей, и каждый день демонстрируя ему полную уверенность в своем превосходстве, чтобы у него и мысли не возникло поставить ее под сомнение.
Как мне хотелось помочь ей, подкрепить свои гены своим же обширным опытом — в конце концов, кто еще здесь мог обучить ее тонкому искусству укрощения строптивых? Но я не решался — даже ее физическое родство со мной наверняка возглавляло у наблюдателей список ее смертных грехов. А начни она перенимать мои приемы, они вполне могли инкриминировать ей наследственную склонность к оппортунистическим методам и воззрению в целом. Оставалось только то поощрять ее, то сдерживать, выражая полное и активное одобрения всякий раз, когда она выбирала действительно эффективные меры, и недоуменное разочарование, когда действенность ее методов оставляла желать лучшего.
Не последним фактором, заставившим меня действовать особо филигранно, явилось опасение, что мое влияние на Дару заметит Тоша — после чего можно будет с уверенностью проститься с шатким равновесием между его утробной ненавистью имеющего все к покусившемуся на его малую часть и осознанием интересов Дары. Он был (и остался) вполне способен представить это влияние основной движущей силой всех ее спорных поступков — с тем, чтобы меня либо вообще с земли отозвали за нарушение взятых на себя обязательств, либо, по крайней мере, существенно ограничили в возможностях видеть ее.
А мне уже тех жалких нескольких раз в году, когда я мог совсем рядом с ней находиться, было мало. Они все больше стали напоминать мне свидания в тюрьме под орлиным взором охранников и через прочное стекло блока на моем сознании, который я в присутствии хранителей снимал крайне редко и неохотно, только чтобы подпитать их любопытство в отношении Дариного видения мира.
Когда Дара пошла в детский сад, я два-три раза в неделю подкарауливал ее у забора, когда она на прогулочную площадку выходила — в невидимости, конечно, и строго контролируя незыблемость блока. В первую очередь меня, конечно, интересовало, не испытывает ли она каких-либо притеснений со стороны человеческих детей — обилие и разнообразие земных пороков было известно мне лучше кого бы то ни было. И только я мог научить ее не обходить их, согласно печально знаменитой привычке хранителей закрывать глаза на недостойные явления, и не бросаться на них с боевым топором карателей, а изучать их и использовать в целях укрепления своего положения среди людей. Не говоря уже о том, что в особо злостных случаях ничто не мешало мне обеспечить на некоторое время работой двух-трех сотрудников своего отдела.
Но не стану также скрывать, что я мог часами любоваться тем, с каким мастерством Дара управляла окружающими ее детьми. Мое вмешательство не потребовалось ей ни разу. По крайней мере, в то время. Она не только взяла от меня умение расположить к себе окружающих, заставить их ловить каждое ее слово, помнить каждый мимолетно брошенный взгляд, ценить каждый знак ее внимания. Она превратила его в непроницаемый для человеческой глупости и низменности щит — держа потенциальных их носителей на расстоянии, не позволяя им втянуть себя в их мелочные распри и сохраняя в девственной нетронутости свою несгибаемую уверенность в себе и своем понимании жизни.
В голове у меня уже мелькали завораживающие картины будущего, когда Дара придет в наше подразделение — блистательным и победоносным выразителем нашей идеи более строгого и однозначно конкурсного отбора среди людей, способным даже светлым открыть глаза на все неоспоримые ее преимущества и заставить даже их считаться со столь ярким представителем оппозиции и также рьяно бороться за честь сотрудничать с ним.
Единственное, что неизменно огорчало меня во время наблюдения за Дарой — это ее совершенно необъяснимая слабость к этому сыну всего хранительского полка. В самом начале, не спорю, ее могло заинтересовать их некоторое сходство, особенно в стремлении держать дистанцию с посторонними. Но у меня просто в голове не укладывается, как могла она, со всей ее проницательностью в отношении людей, не увидеть, что в нем воплотились, в самом концентрированном виде, все типичные до зубной боли черты хранителей.
В то время как в Даре бурлила характерная для всех моих единомышленников жажда познать жизнь во всей ее полноте и красочности, стремление бросить ей вызов и абсолютное бесстрашие перед ее непредсказуемыми поворотами, Игоря всегда отличали столь ценимые у хранителей угрюмость, замкнутость, узколобое следование по проложенной для них дороге, а также полное отсутствие способности маневрировать и разжать зубы, намертво впившиеся в шиворот жертвы. Простите, оговорился — объекта. Которым в его случае оказалась Дара.
Неудивительно, что он всю жизнь за нее цеплялся, выказывая наследственную склонность к шантажу и моральному вымогательству в те моменты, когда она инстинктивно пыталась высвободиться из-под пресловутого хранительского гнета, сковывающего все порывы ее души. Находясь рядом с ней, он всегда мог смело рассчитывать на яркую, кипучую жизнь вместо мрачного одиночества, на уважение и восхищение окружающих вместо их неприязни к угрюмым мизантропам, защиту от любого недоброжелателя вместо надобности самостоятельно противостоять ему, и, вне всякого сомнения, на интересного и единственного расположенного к нему собеседника.
Специально для Дары, если когда-нибудь ей попадет в руки результат этого проекта. Исповедуя доктрину полной и безусловной свободы волеизъявления личности, я всегда уважал и продолжаю уважать ее выбор. Но мне все же хотелось бы, чтобы выбор этот был действительно свободным — сознательным и осмысленным, совершенным не под влиянием детских привязанностей, которые, как розовые очки, мешают видеть реальность таковой, какой она является на самом деле.
Даже до меня доходили отголоски того, во что превращался Игорь в те периоды, когда Дара переставала постоянно поддерживать в нем осознание его нужности и значимости. Даже его отец признает, с какой легкостью, готовностью, без малейшего сопротивления, скатывался он в депрессию, ввергая в панику всех окружающих и оказывая через них давление на Дару. Даже по отношению к всегда и во всем потакающей ему Татьяне его обычная нелюдимость не раз прорывалась вспышками откровенного человеконенавистничества. Не говоря уже о полном отсутствии выдержки, самообладания и умения хранить доверенную ему тайну — что, собственно, и привело к столь многословно обсуждаемой здесь критической ситуации.
Разумеется, Дара вправе строить свою жизнь так, как она считает нужным. Я принимаю ее целиком, такой, какая она есть. Я не хочу уподобляться светлым в их маниакальном стремлении гнать человечество по единственно правильному, ими определенному, пути.
Но все же я не вижу ни малейших оснований для того, чтобы она — вместо того, чтобы развивать свои недюжинные способности — посвятила всю эту жизнь тому, чтобы неустанно полировать с таким трудом взгроможденного ею на пьедестал почета ничем не примечательного потомка рядового представителя безликого большинства. До сих пор этот потомок ни разу не доказал, что достоин такой преданности — не облегчил ей жизнь, не уберег ее от неприятностей, не позаботился о ней в действительно трудный момент.
