ВИА «Орден Единорога» - Лукьянова Наталья Гераниновна (лучшие книги txt) 📗
«Воды! Воды!»— мысленно воскликнула Битька и побрела туда, где, как ей показалось, что-то журчало.
Нет, предварительно она, конечно, долго носилась среди зарослей черники, ежевики (бр-р), всяких мхов и цветов, пытаясь вырваться прочь из леса, с криками: «Шез! Санди! Друпикус!», но безрезультатно. До этого она уревелась, размазывая по щекам ягоды и грязь. До этого она постаралась убедить себя, что с настоящими героями ничего дурного случиться не может. Вспомнила, что мир вокруг почти что сказочный. Вспомнила о чудесном действии здесь песен и дрожащим голоском спела песню про Сашу, который «…очень любит фильмы про героев и про месть», особенно напирая на строчки: «Саша хочет стать героем, ну да он ТАКОЙ И ЕСТЬ», и про то, что «Саша взглядом на охоте убивает кабана», и про то, что «…он прошел через огонь», а в конце от души исполнила знаменитые «девичьи рыдания», украшающие означенную Цоевскую композицию.
И когда все это непонятным образом ее успокоило, она и бросилась с беззвучным криком: «Воды! Воды!»куда-то, откуда тянуло запахом рыбы и ила.
Речка оказалась маленькой и теплой. Собственно, это даже было не речкой, а ручейком. Это несказанно обрадовало Битьку: вдруг в здешних водоемах крокодилы какие-нибудь водятся, водяные или драконы. Ручеек — это, все-таки, ручеек.
Чтобы мокрую лысину не лапали мокрые ветки и не облюбовывали всяческие насекомые, Битька натянула капюшон полусырой толстовки. Если особенно не приглядываться и не заострять внимание на отдельных мелочах, а еще лучше вообще закрыть глаза, то можно было бы подумать, что ничего и не произошло с Битькой, что, по-прежнему, она в своем собственном, единственном реально существующем мире: шумят деревья, чирикают птички, магнитофон проигрывает кассету старины Армстронга или кого-то еще из этих чудесных негров, выдувающих из саксофонов известную мелодию из «Порги и Бесс»: Ла — ла — ла…Ла-ла-ла-ла… Ла-ла-ла
Ту-ту-ту…Туду-туду… Ту-ту…
Х х х
Мягкие и жалостливые, богатые сердечным теплом люди, наверняка, удивлены и озабочены фактом полного забвения привязанным к дереву и истекающим кровью молодого человека по имени Рэн О' Ди Мэй.
Люди же с задатками зоологов, юных натуралистов и монстролюбов, вероятно с нетерпением ожидают появления жуткого чудовища, очевидно намеревающегося этого молодого человека слопать, возможно даже вместе с деревом.
Любители ужастиков, триллеров, Черных рук и Кровавых драм жаждут откусывания голов, обгладывания костей и пережевывания с перевариванием орущей, как на американских горках, жертвы.
Увы, всех упомянутых, кроме, разве что, первой категории ждет разочарование. Чудовища не появились, хотя привязанность и истекание кровью и налицо и на лице.
Жуткий звук принадлежал золоченому горлу Рэновой утренней находки и являлся плодом находчивой мысли дядюшки Луи (как отрекомендовался Рэну старый негр, дух саксофона). Увы, дух — есть дух. У жизни духов свои законы, и помочь развязать веревки или, хотя бы, осуществить перевязки дядюшка Луи не мог.
Зато мог скрашивать последние, так сказать, часы жизни молодого человека странной и чудесной музыкой, настраивающей Рэна на философический и мечтательный лад.
Непонятные, но от того не менее приятные картины проносились между смыкающихся ресниц паренька. Огромный город из колоссальных, похожих на гигантские скалы белых домов, тонул в молочной голубизне вечера. Шелестели разлапистыми листьями странные голостволые деревья. Пахло неизвестными травами, горьковатым дымом и океаном. Сгустками ослепительного света проносились мимо толи огромные жуки, толи странного вида повозки. Мужчины в белых одеждах с такими же как у Луи кровяными колбасками в уголках рта выпускали из последних ажурные колечки и то и дело любезничали, обнажая сверкающие белые зубы, с похожими на разноцветные розы дамами. Блистали пеной и пузырьками золотистые напитки в высоких тонкостенных бокалах, и пары свивались в обольстительных, обещающих и манящих танцах. Играла музыка, в которой были и слезы, и смех, и наивность, и мудрость. И в волнах сменяющих одна другую мелодий, Рэн то забывался, то грезил, то, очнувшись, удивлялся миру, который вокруг.
Справедливости ради следует добавить, что игра на саксофоне для дядюшки Луи была сейчас не только применением пленительной анестезии, но и отчаянной попыткой призвать на помощь.
Весьма затруднительно ответить на вопрос: приманился ли бы кто-нибудь на помощь посредством саксофона, как субститута орущей SOS рации, если бы не наличие поблизости человека, для которого эти звуки являлись современными и естественными, и оттого ничуть не пугающими.
Х х х
…Однако, находиться в своем мире и идти в нем по лесу на звуки магнитофона может оказаться крайне опасным. Ситуация вполне может случиться сродни той, в которой очутился Мюнхгаузен в мультфильме о своих похождениях: скачет-скачет на спине оседланной Чудо-юдо-рыбы, орет, счастливый: «Корабль! Корабль!», и вдруг замечает зубастую ухмылку Веселого Роджера на мачте…
…Хотя, больше чем на магнитофонную запись, это похоже на живое исполнение. А человек, самозабвенно выдувающий из сакса блюз посреди леса, скорее всего свой. Возможны, конечно, и исключения в виде извращенцев. Поэтому двинулась на звук Битька очень осторожно, на всякий случай суеверно подпев: «Мы вместе! Мы вместе!»… На язык почему-то вылезло: «…ГДР и Советский Союз».
Интересно, какова бы была реакция Кинчева на подобную интерпретацию?
И, как заклинание, из «Битлов»: «Love! Love! Love!.. Love! Love! Love!..»
ГЛАВА 12
Теплый золотистый туман крепдешиновым шарфиком плыл над поляной. Пахло полупогасшим костром и медовыми цветами дрока. Над цветами жужжали пчелы. А над пчелами в теплом мареве плавал сияющий латунными боками саксофон. Сам по себе.
Почти. Так как неподалеку дремал среди метелок дрока… Сердце екнуло. Но нет, это не Шез. Хотя бы потому, что это был негр. И он не дремал потому, что, едва Битька ступила на поляну, он живо вскинул голову… Парня Битька поначалу не заметила…
Есть такая картина «Св. Себастьян». Битька видела репродукцию в «Крестьянке». Потрясающая картина. Люди на ней ходят, разговаривают, занимаются своими делами, вечер такой славный и теплый, и площадь такая чистенькая, уютная… А посредине стоит парень в белых плавочках, весь утыканный стрелами и истекает себе кровью. Обалдеть! Человек умирает, а всем и всему — по фигу. Может, потому и умирает. А может, наоборот, вечер такой славный от того, что он за него помирает…
Битька почувствовала, что кожа у нее на затылке встает дыбом (фантомные ощущения, память о волосах). И, одновременно, пчелы так мирно жужжали, а цветы так сладко пахли…
Битька подошла, вся как во сне, медленно. Парнишка был без куртки, в вязанных трико с кожаными нашивками, коротких сапогах, на ремне — пустые ножны, темные, позолоченные солнцем волосы завесили опущенное лицо. Живой? Или не живой? На труп, во всяком случае, не похож. Но, опять же, мухи.
Трясясь внутри как холодец, Битька протянула дрожащую руку к пульсу на горле. Горло было теплым и где-то в глубине тукала артерия. А кожа была нежной-нежной, как солнечный зайчик (?). Битькина рука сама скользнула вверх по щеке, другая отвела слипшиеся пряди…
Потом… Потом стало тепло. Будто мама потрепала по щеке. Или мяконький, нагревшийся на солнце котенок устроился спать рядышком. Какой-то тихий-тихий ветерок в лицо. Будто чье-то трепещущее дыхание или бабочка подлетела…
Парень вдруг нахмурился, тихонько простонал что-то и открыл глаза…
Он увидел огромные-огромные ярко-зеленые очи: черные бесконечные зрачки, переливающиеся вокруг них Вселенные радужек, живой мрамор белков и пушистые, все в мелких, сверкающих на солнце брызгах слез черные ресницы. Глаза светились такой нежностью, таким состраданием, и были такими теплыми…А еще были брови. С ума сойти! Такие черные брови, тогда, когда все девчонки их выщипывают до ноля и даже уничтожают ресницы… А еще — губы. Такие яркие, такие влажные, блестят как ягода…
