Реквием для хора с оркестром - Твердов Антон (книги бесплатно без регистрации TXT) 📗
Однако после тех памятных «плясок» Наталья Вознесенская вынуждена была покинуть сцену, потому что, провалившись под сцену вместе с другими танцорами, сломала в двух местах руку и получила серьезную травму челюсти — и к тому же смертельно обиделась на руководителя труппы, который, сидя в машине «скорой помощи», увозившей Наталью, в ответ за стенания последней о том, что два ее золотых зуба так и остались погребенными под обломками сцены, вздохнул и без всякой задней мысли заметил, что «очень трудно, да, сломанными руками выбитые зубы собирать».
Наталье назначена была небольшая пенсия, на которую ее семья, состоящая из Всеволода Михайловича и пятнадцатилетнего Никиты, и существовала, так как сам Всеволод Михайлович уже второй год находился в состоянии творческого кризиса — проще говоря, в запое, а Никита по малолетству и несознательности денег в дом не приносил.
Причины, по которым Вознесенский-старший все глубже и глубже увязал в трясине экзистенциального тупика, сам Всеволод Михайлович выдвигал в неограниченном количестве, но, если придерживаться строгих фактов, таковых причин было всего две. Первая и основная заключалась в том, что талант писателя Вознесенского полностью истощился после создания монументальных «Хроник…» — с тех самых пор Всеволод Михайлович так и не написал ничего более или менее значительного, кроме двух совсем крохотных рассказиков из жизни одушевленных овощей: «Огурец-молодец» и «Кто прячется в помидорах?» Оба рассказа местное издательство пообещало издать, но так и не издало. Всеволод Михайлович, поддаваясь веяниям времени, перешел на тему одушевленных йогуртов, даже задумал трилогию под общим названием «Это он — Данон», но начальство издательства писать трилогию отсоветовало. Тогда Всеволод Михайлович в полном отчаянии стал подумывать о возвращении к теме одушевленных корнеплодов и любимому лирическому герою Ласковому Хрену — и пришел к директору университетского издательства просить аванс под будущий роман в духе нового литературного течения «экшн» «Разборки Кровавого Хрена», но директор отказался с Вознесенским даже разговаривать.
Все это, может быть, не так сильно подкосило бы Всеволода Михайловича, если бы не обострившееся в последнее время хроническое невезение, являвшееся, между прочим, одной из основных отличительных черт писателя Вознесенского. Всеволод Михайлович был невезучим с самого детства. Во дворе дома, в котором он рос, не было ни одного дерева, с которого мальчик Всеволод не падал, каждый кирпич на близлежащей стройке, прежде чем рухнуть на землю, вырвавшись из рук неопохмеленных рабочих, обязательно делал вынужденную остановку на макушке чисто случайно проходящего мимо мальчика Всеволода; крупные окрестные собаки, заметив вышедшего на прогулку мальчика Всеволода, с радостным лаем кидались, чтобы порвать ему штаны или то место, которое эти штаны прикрывают; был известен также случай, когда громадных размеров овчарка, охранявшая территорию близлежащей стройки, затащила мальчика Всеволода в свою конуру, очевидно, приняв его за какую-то диковинную игрушку. Семье Вознесенских с большим трудом удалось на третьи сутки извлечь из конуры порядком изжеванного сына. И так далее. Дорожно-транспортных происшествий на улице Герцена, где прошло детство писателя Вознесенского, до появления на свет самого писателя Вознесенского, не было вовсе — а когда мальчик Всеволод подрос и научился самостоятельно передвигаться, число ДТП достигло рекордного количества, наверное, потому что в каждом из происшествий мальчик Всеволод принимал непосредственное участие. Этот ярко выраженный синдром неудачника немного приутих, когда Всеволод Михайлович женился, проявившись, впрочем, всего однажды — когда подкова, подаренная родителями невесты и повешенная на притолоку — «на счастье», упала и проломила голову жениху, в связи с чем Всеволод Михайлович ночь, которая должна была стать первой брачной, провел на привычной с детства больничной койке. Так, синдром неудачника приутих, но через несколько лет относительно тихой семейной жизни разыгрался вовсю. Тогда-то Всеволод Михайлович и оставил бесплодные попытки вернуть себе славу времен «Хроник Ласкового Хрена» и, не прощаясь с женой и подросшим сыном Никитой, ушел в запой.
Поэтому за Никитой с недавних пор надзор не осуществлялся вовсе, школу он бросил, поскольку не видел необходимости тратить на посещение уроков драгоценное время, которое можно было использовать на изучение городских улиц в компании таких же бездельников и разгильдяев, как он или, например, Гоша.
Впрочем, очень скоро период безоблачного детства для Никиты закончился. Всеволода Михайловича, с тяжкого похмелья пытавшегося стянуть с прилавка продуктового магазина бутылку пива, поймала на месте преступления дебелая продавщица и, оставив свое рабочее место на удачно подошедшую сменщицу, потащила ослабевшего с перепоя Вознесенского-старшего в ближайший пункт милиции, где бывший известный писатель был заключен в «обезьянник», а после переправлен в КПЗ. Как выяснилось немного позднее, Всеволод Михайлович ослаб не только физически, но и морально — причем настолько, что следователю, который вел его ничтожное дело, удалось навесить на него еще с десяток второсортных кражонок, залежалых в пыльных бумагах с прошлого квартала.
Всеволод Михайлович получил четыре с половиной года и навсегда исчез из жизни Никиты. Осталась Наталья Вознесенская, но и та, не перенеся разлуки с мужем, стала крепко попивать, совсем перестала следить за собой и сыном и, наконец, тронулась рассудком — после особенно длительных посиделок она вдруг объявила сыну, что потолстела — и опухла от пьянства настолько, что теперь не может протиснуться в дверь. Никите не оставалось ничего другого, как перестать шляться по улицам и начать заботиться о матери, которая, ссылаясь на воображаемую полноту, наотрез отказывалась выходить из квартиры, тем не менее не переставая тратить на вино и водку всю свою пенсию. Да и пенсии-то ей не хватало, потому что взявшиеся снабжать Наталью спиртным старушки Степанида Прокофьевна и просто-Прокофьевна большую часть денег оставляли себе. Все попытки Никиты уличить, а уж тем более усовестить престарелых вороваек ни к чему не приводили. Пенсия Натальи неизменно пропадала в бездонных недрах запущенной старушечьей квартиры.
Никита первый раз в жизни оказался перед более или менее важной, проблемой — где найти деньги, чтобы прокормить себя и мать? Не работать же идти… Эту проблему он как-то раз вынес на общее обсуждение — в случайном подъезде, когда по серым волнам волнующего и располагающего к откровенности ядовитого дыма плыла по кругу тлеющая папироса, набитая дрянной анашой, почти наполовину разбодяженной грузинскими приправами изобретательным местным дилером Фаридом. Никто из присутствующих в подъезде ничего дельного сказать не мог, да и сам Никита, расслабленный благоухающим тбилисскими ароматами «косяком», особенно на серьезном обсуждении собственной проблемы не настаивал. Он только успел заметить, как подмигнул ему сидящий на холодной лестничной ступеньке в позе древнего индейского вождя Гоша. А впрочем, может быть, Гоша и не подмигивал — может быть, это кольцо серого дыма мелькнуло и рассеялось перед глазами Никиты, как мелькали и мгновенно рассеивались под влиянием наркотического дурмана один за другим элементы окружающего его мира…
Гоша тогда уже носил гордое погоняло — Северный. Хотя совершенно непонятно было, откуда и почему оно взялось. На севере — дальнем или не очень — Гоша не был никогда, а подзалетев на первом в своей жизни карманном воровстве, каким-то непостижимым способом отделался всего лишь стандартными пятнадцатью сутками — как за мелкое хулиганство. И отбывал свои пятнадцать все на том же ремонте водопровода — в двух шагах от родного дома, ужасно гордый тем, что «мотает первый срок». Степанида Прокофьевна и просто-Прокофьевна носили внуку передачки, а пацаны со двора почти ежедневно ходили навещать узника. Гоша, заложив руки в карманы застиранной арестантской робы, вразвалочку подходил к ограждениям, цыкал сквозь нечистые зубы желтой слюной и нарочито хриплым голосом рассказывал, что «Сережа Колымский идет в несознанку, потому что ему вышак корячится конкретно», и что «мусора, в натуре, поляну не секут. Вчера в третьей камере устроили „маски-шоу“ — пустили в камеру десяток омоновцев в черных масках на лицах, омоновцы часа полтора отрабатывали на подследственных приемы рукопашного боя…» А когда через пятнадцать суток Гоша вернулся домой, небрежно пощипывая пух на подбородке вспухшей от свежей татуировки рукой, сразу стало ясно, кто будет дворовым королем.
