Воин огня - Демченко Оксана Б. (электронная книга .TXT) 📗
Кто первым придумал так назвать их – даже дед не знает. Бледные хором твердили: неправильно! Тех, кто работает на пожаре, бранд-командами именуют только в стране сакров, а пажи имеются у королевы тагоррийцев, и одно с другим не совмещается… А вот совместилось и так прилипло – не переделать уже. Ичивари подумал обо всем этом мельком, кивая приятелям и взбегая по лестнице на высокое крыльцо. Дверь из цельного сухого дерева, украшенного затейливым узором, подалась как обычно, без скрипа. В темной прихожей пришлось долго топтаться на влажной мешковине, чтобы матери не понадобилось убирать траву и грязь со светлого выскобленного пола. По той же причине Ичивари, неодобрительно морщась, нащупал на полке свои тапки, достал и надел их. Зашлепал в большой зал, шумно и неловко, как распоследний бледный… и замер в арке входа.
Отец сидел у длинного стола. Молча сидел. Неподвижно, сосредоточенно прикрыв веки. По линии губ и складке возле них Ичивари сразу понял: дело окончательно плохо. Хуже вроде некуда… Отец в отчаянии. Трудно поверить, но именно так читается его каменное спокойствие. На столе лежат какие-то обгорелые предметы и отдельно – целые, в свертке. Неровно, с потрескиванием, горит одна слабенькая масляная лампа, тени испуганно трепещут и мечутся по стенам.
– Пап… – начал Ичивари и виновато дернул плечом. – То есть вождь, позвольте мне вступить на порог зала раздумий, нарушая ваше уединение.
Закончив должное приветствие, Ичивари дополнил и усилил его, приложив ладонь к правой душе. Потому что когда у самой руки отца лежит пестрое перо – он не папа, а именно вождь, причем обремененный властью и решающий, настало ли время объявить большой поход. Понять бы, против кого.
Отец вздрогнул и распахнул глаза. На миг лицо стало совсем живым, на нем прочиталась неподдельная радость – и маска покоя снова заняла подобающее место… Вождь глянул на пестрое перо. Бережно погладил его пальцами и убрал со стола. Внимательно изучил волосы сына, всю его фигуру от макушки до пят… Ичивари осознал: дед прав, как обычно. Если бы вождь мог, он бы прямо теперь ушел в свою комнату, запер дверь и прыгал от радости. Но почему? Спросить невозможно: отец снова серьезен и холоден, ждет немедленных объяснений.
– Тут такое дело, – чувствуя себя ужасно и запинаясь, выдавил Ичивари. – Шел я, значит, шел… И тут Шагари встал и дальше ни ногой. Я его и так и сяк. Даже ветку вырезал и… И стукнул! А потом – вот. Она выкатилась и упала.
Ичивари бережно положил на стол Слезу. Чуть помолчал, гордясь выдержкой отца: даже бровью не повел, хотя в глазах по-прежнему сияет радость, какая-то бешеная, даже нездоровая. Но не перебил. Умеет он слушать. Вождь…
– Я подобрал Слезу, значит. Ну и опять вперед, а Шагари никак. Во-от… Развернулся он, значит, и с белой ноги – домой… Я не посмел возражать. Священный пегий конь, все такое…
Лицо вождя отчетливо напряглось, но отец и с этим справился. Быстро встал, прошел через зал, мимо сына, в прихожую – запер дверь. Он всегда ходил беззвучно. Босиком. Снова скользнул мимо плеча, скрылся во внутренних комнатах, вывел оттуда мать, всхлипывающую и сгорбленную. Ткнул рукой в Ичивари – мол, гляди, явился… Снова увел, почти силой. Запер и эту дверь. Направился к окнам и задернул занавеси. Наконец-то подошел к сыну, коротко сжал его плечи, вздохнул. Снова сел к столу. Шевельнул бровью, обозначая насмешку.
– Эту историю про мудрого священного коня ты повторишь старикам, только выброси «такое дело» и «значит». И добавь важности. Пореже роняй слова, – едва сдерживая ту же непостижимую веселость, посоветовал отец. – За то, что ты нарушил мое указание, я тебя накажу, конечно… позже. Пока что объясни: где знак огня?
– Ну, я…
– К деду пошел, – подсказал вождь, прикрыв веки. – Он сделал то, чем угрожал мне раз десять. Запретил разделение и выбросил знак огня. Это очевидно. Пока что важнее иное: где два твои пера из волос?
– Тут, в поясной сумке… Я вплел в косицу белые, мне их… Ну, одна девушка подарила, – кое-как выговорил Ичивари самое сложное.
На сей раз вождь не смог сохранить лицо каменным. Обе брови поползли вверх, сминая лоб обыкновенным удивлением, без опасного гнева…
– Еще и девушка? Однако ты быстро бегаешь, и даже плачущий священный конь, спотыкаясь на белую ногу, не способен направить тебя на заданный путь… Ичи, ты еще помнишь хоть что-то про долг сына вождя и прочие мелочи, о каких заботятся старики в общинном доме, а иногда и вождь? Я накажу тебя дважды. Девушка хоть из народа махигов?
– В общем, и да и нет. Скорее из поросли нижних гор. – Ичивари осторожно обрисовал нужную часть родословной Шеулы.
Вождь немного помолчал, возмущенно тряхнул головой: не умеешь врать, так и не берись… Покосился на сына с явной насмешкой, до странности веселой, если не озорной.
– Деда застал в долине Ив? Он хоть не надумал уходить в горы? Теперь только этого и недостает для полноты бедствия… Ясно, не ушел.
Вождь сладко и усердно потянулся, щурясь и глядя на сына с показным неодобрением. Качнул подбородком в сторону свертка и обгорелых предметов.
– Сегодня вечером кто-то поджег библиотеку. Кто-то при этом потерял огниво бледного Томаса. Самого Томаса в поселке нет. Зато у него дома в углу кладовой нашлось в окровавленном свертке одно красное перо, очень похожее на то, что ты не вплел вчера в волосы… А еще соседи Томаса сказали: вечером дети видели, как махиги, воины из этого поселка, увели Томаса в лес. – Вождь поднял руку, не давая себя прервать. – В сумерках кто-то стрелял в окно нашего дома. Ружье нашли в хлеву бледного Альма. Его нет дома… Вот пока все, что мы знаем. Еще недавно я полагал, что ты погиб и бледные скрывают нечто крайне опасное, что они, живя в нашей столице на правах свободных соседей, затеяли новую войну… Я готов был начать выселять их, кое-кто сгоряча требовал крови, вот хотя бы двоюродный брат нашей мамы, ты прекрасно знаешь его неприязнь к чужакам. Твое появление меняет многое, а сверх того дает мне возможность избрать для тебя наказание, достойное сына вождя. Пока лучший ученик наставника Арихада с лучшими воинами проверяет все тропы, ты будешь говорить с бледными. Без оружия, Ичи. Иди и голыми руками распутывай их колючую ложь. Таково мое окончательное решение.
Ичивари прижал ладонь к левой душе и склонил голову в знак принятия воли вождя. «Разве это наказание?» – мелькнула мысль, но на удивление уже не осталось сил. Потом сказанное отцом пронеслось в сознании снова – и юноша вздрогнул.
– Все взрослые воины ушли с этим горелым пнем… ох. То есть ну…
– Ты говоришь о воине огня, славном защитнике народа махигов, – вождь снова допустил складку удивления на лоб, – о нашей надежде, ученике Магура, ранвари Утери? И ты называешь его… Ичи, что произошло? Ты где был и с кем общался, кроме плачущего коня и той девушки, которая наверняка родом из поселка бледных близ озера? Ичи, смотри мне в глаза.
– Я ехал к наставнику Арихаду, – с нажимом выговорил сын вождя, упрямый не менее отца. – Мой конь отказался идти дальше, и я хлестнул его. Шагари уронил Слезу, и я вернулся, исполняя волю Плачущей, так сделал бы всякий достойный махиг. Все. Я принимаю налагаемое на меня наказание и спешу исполнить вашу волю, вождь.
Отец некоторое время сидел молча, его лицо непонятно кривилось, и Ичивари не мог понять, гнев это или нечто худшее… Наконец вождь беззвучно встал. Прошел через зал к двери во внутренние комнаты, обернулся, быстрым жестом указал на предметы на столе, не добавляя ни слова. После чего вождь шагнул за дверь и плотно прикрыл ее. Ичивари еще немного постоял, медленно и осторожно выдохнул сквозь стиснутые зубы. И вздрогнул еще раз: ему на миг показалось, что в недрах притихшего дома раздается смех…
Ичивари потоптался еще, повздыхал. Не подходя к столу и не рассматривая лежащие на нем вещи, поднялся в свою комнату, достал из сундука добротную кожаную сумку с жесткой задней стороной: чтобы было удобно писать, когда нет стола. Подумав, сын вождя снял пояс с ножом, положил внутрь сумки листы бумаги, повесил на шею чернильницу-непроливайку. Запасся он и перьями впрок, ощущая себя действительно наказанным: иным-то пороховое оружие выдают, а его удел – пачкать пальцы и трепать языком в бесконечных разговорах. Придется выслушивать сплетни, которые, это всякому ведомо, способны распускать и обсуждать только женщины. Хотелось прихватить что-то если не полезное, то значительное, чтобы не казаться себе ребенком, отправленным на урок в малый университет. Ичивари покосился на крупную лупу в медной оправе, подарок деда. С лупой он бы смотрелся неплохо… Но идти и разговаривать с бледными, имея в руках предмет из адмиральской каюты сгоревшего флагмана флота первой войны… Тем более теперь, после рассказа Шеулы, который окончательно прояснил смысл гравировки на меди – «de Lambra»… он-то прежде думал, что это имя славного мастера. Оказалось – всего лишь пьяного адмирала. Вещь утратила значительную часть обаяния. Повесив сумку на плечо, Ичивари в последний раз покосился на свой нож и стал спускаться по лестнице в зал, пробуя представить смеющееся лицо отца. Оказывается, он не помнит, когда папа в последний раз улыбался. И от такого открытия становится почему-то больно и плохо на душе. Он не замечал, как тяжело приходится вождю. Всех надо выслушивать и со всеми оставаться ровным… Решать, что считать преступлением, требующим смерти, а что – промашкой, допускающей прощение.
