Муха в розовом алмазе - Белов Руслан (книги онлайн полные версии бесплатно .TXT) 📗

Минут через десять стало ясно, что уровень воды поднимается крайне медленно, то есть скорость фильтрации рудничных вод сквозь завал примерно равна скорости их поступления в озеро. Я поздравил друзей с заменой смертной казни через утопление полугодичной отсидкой в насыщенной углекислым газом атмосфере и предложил Синичкиной возглавить экскурсию к предполагаемому месту локализации трубки взрыва. К этому времени Али-Бабай уже присоединился к нам, и мы оставили его на часах на устье штрека.

В давным-давно заброшенной выработке и бывалый проходчик чувствует себя неуютно: везде, в кровле, на стенках, висят заколы ("чемоданы", как их называют горняки) по тонне-другой, а то и более весом. То, что эти чемоданы весьма склонны к падению, демонстрируют их собратья, то тут, то там приземлившиеся на почву выработки.

Но самые незабываемые впечатления ждут подземного путешественника в местах, которые были закреплены рудостойкой. Представьте многометровой протяженности участок, весь заполненный древесно-каменной мешаниной, состоящей из толстых, в тридцать, в сорок сантиметров бревен, сломанных как спички, глыб разного размера, досок обшивки и забутовки...

Представили? А теперь представьте, что все это "живое", то есть способно от легкого прикосновения вашей ноги (руки, головы, плеча) продолжить свое тупое движение в неумолимом гравитационном поле... И еще представьте, что все это еще и непередаваемо красиво в ярком луче шахтерского фонаря: бревна и доски то там, то здесь покрыты пышными купами и нитями белейших водорослей, лужи на свободной почве ярко красны, или оранжевы, или желты, или черны от разнообразных гидроокислов железа и других металлов, глыбы блестят пиритом и капельками сконденсировавшейся влаги...

Синичкина остановилась перед первой такой мешаниной, не в силах продолжать движение. Вдоволь насладившись удивлением, переполнявшим ее выразительные глаза, я поднырнул под рудостойку, выбитую со своего места боковым вывалом, прополз метра полтора под глыбой, на ней лежавшей, взобрался затем на гору породы, уходившую своей верхушкой в освобожденное обрушением пространство, спустился вниз, приметил небольшой выкол на стенке, обрушил его легким движением руки и, (вот, подлец!) отскочив в сторону, заорал предсмертным криком.

К удивлению первой на этот "последний" крик прибежала Синичкина, прибежала и, увидев меня живым и здоровым, одарила значимой оплеухой (такой значимой, что каска с фонарем слетели с моей головы). Сердце мое согрелось от этого неожиданного движения доселе суверенной души, я обхватил девушку за плечи, и чмокнул ее в тронутый грязью носик. Она не отстранилась, наоборот, потянулась ко мне губами...

Этот поцелуй длился несколько секунд не дольше. Но, господи, каким он был емким! Он ничего не обещал, он дарил только себя, он бесконечным смыслом наделял все сущее, сущее, всего минуту назад казавшееся холодным и безотносительным...

Если бы я знал тогда, кто меня целовал...

Завалы в первом штреке следовали один за другим. Эта выработка пятой штольни располагалась ближе к насыщенной водой поверхности, а там, где мокро, там и обрушения – жидкость расширяет даже притертые трещины. Но человек ко всему привыкает и быстрее всего к страху. И пробираясь за мной через последнюю подземную баррикаду, Синичкина спрашивала, почему это я считаю, что эти пушистые нежные растения являются водорослями.

Длина рассечки, последней нашей алмазной надежды, была метров пятнадцать. Ее не мыли перед геологической документацией – заставить проходчиков мыть выработку, мог только уважаемый геолог, а к ним Сом Никитин никогда не относился. Продвигаясь к забою, я думал, какая прорва времени понадобиться, чтобы обстучать ее всю. Но нам повезло – в конце рассечки грязи на стенах было меньше, и у самой подошвы забоя еще издали я увидел синеватого цвета брекчии [26].

Это были кимберлиты – глубинные магматические породы, которыми слагаются большинство алмазоносных трубок взрыва.

– Понятно, почему проходчики ее не заметили – отбитой породой была засыпана, – сказал я, присев перед забоем. Голос мой от возбуждения стал резким: я чувствовал – еще немного и я увижу алмазы – величайшее чудо неживой природы, увижу алмазы в естественном залегании, увижу то, что никто и никогда не видел, кроме, конечно, белогорячечного Сома.

Сашка Кучкин устроился рядом со мной. От волнения у него подрагивали колени. Взяв протянутый Веретенниковым забурник, он принялся расчищать обнажение кимберлитов снизу. Через пять минут выход алмазоносных пород стал по площади раза в два больше. Внимательно осмотрев его, я отметил, что к почве рассечки толщина трубки резко сокращается. И что никаких алмазов в ней не видно.

– Нет, однако, никаких алмазов... – озвучил Кучкин мои мысли.

– Не может быть! – воскликнула Синичкина и, оттянув Сашку за шиворот, освободила себе место в первом ряду.

Некоторое время она водила пальцами по кимберлитам, ярко освещенным нашими фонарями. Поводила, поводила, да как воскликнет:

– Ой, смотрите, пластилин!

Сом, вот пьянь болотная, оказывается, замазал видение в виде розового алмаза синим пластилином, который я давал ему для опечатывания вьючных ящиков с секретными материалами. Не мешкая, Анастасия сковырнула замазку алым ноготком и алмаз ударил нам в глаза отраженными лучами уставившихся в него фонарей.

Это было незабываемое зрелище. Оно до сих пор стоит перед моими глазами: Синичкина как будто приоткрыла глазок в светлейший мир, в божественный рай, полный всего того, к чему человек стремиться всю убогую жизнь. И это все, этот свет, лучом неизъяснимого счастья ударил в наши глаза, в наши сердца. Я стоял, ставший совершенно другим, стоял недвижный и трепетный, стоял и смотрел в этот неведомый мир. Еще несколько мгновений и я, сделав несколько шажков, несомненно, очутился бы в этом заждавшемся меня бесконечно-сказочном мире, еще несколько мгновений и я был бы там...

Но Синичкина лишила меня этих мгновений. Она, почувствовав, что я околдован, сказала глухим голосом:

– Это всего лишь алмаз, Женя. Выбей его! И сунув мне в руки забурник, отступила в сторону.

Холод стали вошел в тело. Но я медлил. Мне вдруг показалось: вот, ударю несколько раз железом, раскрошу голубую землю, раскрошу, и бесконечно доброе земное розовое божество, лишившись земной поддержки, немедленно испустит дух, и он, этот дух, немедленно превратится в черный космический холод. Превратится и причинит всем нам, всей Вселенной неисчислимые страдания.

Синичкина, поняв, что я околдован, попыталась взять у меня забурник. Но я, мгновенно превратившись в жалкого человека, в человека, которого отталкивают от добычи в сторону, уселся перед забоем на колени, выбил чудо природы из голубого плена и, с некоторым сожалением отметив, что он без всякой мухи внутри, и, тем паче, без синенького слоника, передал его Синичкиной, а сам принялся искать следующий.

Но ничего кроме двух плохоньких пиропов не нашел.

Меня сменил Кучкин. Довольно быстро удостоверившись, что алмазов на обнаженной поверхности действительно нет, он принялся долбить кимберлитовую породу. Веретенников в это время зачарованно рассматривал блистающий алмаз. В тесной выработке, в свету шахтерского фонаря, на замазанной глиной ладони, он казался и вовсе сверхъестественным. И мне пришлось шутить, чтобы остаться неподвластным этому розовому идолу.

– Ты смотри, не свихнись, как тот физик-бомбостроитель, – сказал я другу, но он, вконец околдованный, не услышал.

Кучкин тоже был вне себя – остервенев от вдохновения, он орудовал забурником, как стахановец отбойным молотком.

– Ты бы силы, Саш, экономил, – обратился я к нему, посмеиваясь. – Вполне возможно, чтобы найти еще один алмаз, тебе в лучшем случае придется раскрошить парочку кубометров кимберлитов, а в худшем случае – пару десятков. Редкая штука, эти алмазы, очень редкая.

– А мне нравиться искать эти розовые костерочки, так нравится, что я и сотню кубометров в песок разгрызу, – ответил Кучкин, продолжая самозабвенно орудовать забурником.