Летящие к Солнцу 1. Вопрос веры (СИ) - Криптонов Василий (читать книги без регистрации полные .txt) 📗
Тут я поклонился трибунам и сел обедать. Ярость, которую источала женщина, можно было наворачивать половником. Густая, горячая, бессильная…
– Протест принят! – врезался в трибуну молоток Седого. – Обвинение! Попрошу впредь тщательнее обдумывать слова.
Джеронимо подвинулся ко мне и шепотом спросил, какого черта я делаю.
– Тебе что, местные девчонки не понравились? – спросил я, но Джеронимо не дал мне еды. Улыбнулся и ответил:
– Поверь, если нас оправдают, тебе будет не до девчонок, потому что Вероника тебя кастрирует.
– Это точно, – подтвердила Вероника. – Но я постараюсь сделать все быстро, даже испугаться не успеешь.
– О, сестра, ты можешь не торопиться…
– Просто хочу успеть закончить, прежде чем меня оттащат.
Пока они беседовали через мою голову, перед трибунами вновь выступил командир. Он заявил, что солдаты – это и есть прирожденные убийцы, поэтому его лично такой генофонд не пугает. Потом тетка возразила, что с военными в городе и так явный перебор, и что именно против такого положения вещей писал стихи покойный Педро Амарильо, и что теперь использовать его убийц для подпитки толпы вооруженных бездельников будет еще большим глумлением над памятью поэта, чем то отвратительное деяние, которое я осуществил с его останками. Еще я из перебранки понял, что две гранаты, брошенные в люк бронетранспортера, вывели его из строя совершенно, и тяжеленную махину до сих пор не могут отогнать, чтобы высвободить лучшую половину Педро.
«Маразм какой-то!» – восхищенно шепнул мой эмоциональный двойник.
А я посмотрел на Черноволосого и обнаружил, что он не улыбается, а, напротив, смотрит на меня серьезно, даже хмуро. Вдруг он, сказав что-то Седому, сорвался с места и покинул суд. Седой проводил его недовольным взглядом, но никак не прокомментировал поступка. Мне же сделалось грустно. Как будто хороший знакомый вдруг взял, да и ушел, когда решается моя судьба.
Наконец, Седой прекратил прения, в очередной раз поколотив молоточком трибуну.
– Думаю, было сказано достаточно для вынесения приговора. Осталось заслушать обвиняемых. Ваше последнее слово, уважаемые. В порядке очереди, как сидите. Вероника Альтомирано!
Вероника поступила следующим образом. Влезла на столик, стоящий перед нами, подняла так и не открытую пластиковую бутылку на уровень глаз.
– С каждым, кто посмеет прикоснуться ко мне с генетической целью, будет так, – прозвучал ее спокойный голос.
Удар, нанесенный ребром ладони, оказался столь стремительным, что его, должно быть, заметили немногие. Зато все увидели, что бутылка перегнулась пополам, лопнула и оросила ближайшие ряды фонтаном. Изуродованные останки бутылки Вероника бросила в сторону трибун.
– Хватит! – Седой стукнул молотком. – Неуважение! Подсудимая, я правильно понимаю, что вы угрожаете убийством?
– Правильно, – сказала Вероника, садясь. После выходки, привлекшей внимание целого зала, она, очевидно, почувствовала себя лучше и положила ноги на стол. Я видел, как побагровел от ярости Русый, но сказать ничего не успел, потому что тут раздался радостный вопль командира:
– Вот это было от души! Ящик Чупа-Чупса этой бабе!
Пока доносились крики, стучал молоток, вернулся Черноволосый с небольшой книжкой в коричневом кожаном переплете. Заняв место за трибуной, он опять о чем-то переговорил с Седым. Казалось, Седой возмущается и спорит, но Черноволосый приводит веские аргументы. И Седой сдался.
– Может, зачитает что-нибудь из Библии? – предположил Джеронимо. – Я бы послушал про Иосифа в Египте.
Тремя мощными ударами по трибуне Седой призвал всех к молчанию.
– Тихо! – рявкнул он. – Исключительным правом на ходатайство со стороны религии пользуется младший член совета господин Никифор.
Черноволосый Никифор откашлялся. В наступившей тишине он перевернул несколько страниц книги и покивал, будто соглашаясь с какими-то своими мыслями.
– Я попрошу вас ответить на простые вопросы, – сказал он, глядя на нас троих. – Вы можете отвечать так, как вам будет угодно, вас никто не прервет. – Тут он выразительно посмотрел на коллег. Седой и Русый нехотя кивнули. – Итак, начнем. Николас Риверос. Пожалуйста, расскажите суду о вашем видении инцидента с Педро Амарильо.
«Он что, серьезно? – ужаснулся мой двойник, пока я протискивался мимо Джеронимо и выходил к трибуне. – Он позволит нам говорить?»
«Ешь молча, – осадил я его. – Говорить буду я».
Передо мной раскинулась равнина, усеянная людьми. Все они – мужчины и женщины, юноши и девушки – смотрели на меня, затаив дыхание. Они ждали. Кто я для них? Опасный и таинственный пришелец. Кто для них Педро? Для одних – герой, для других – клоун. Но для тех и других – член общества. Пожалуй, таких исходных данных достаточно.
Я глубоко вдохнул.
– Минувшей ночью я, Николас Риверос, совершал привычный променад на бронетранспортере с моими дорогими друзьями. Внезапно из-за вопиющей халатности рабочих Нового Красноярска наш транспорт провалился сквозь снег. Я пришел в негодование, поскольку предполагал закончить прогулку совершенно иначе. Падая в зал, я успел заметить прогуливающуюся там жалкую бездарь, тщащуюся изрыгать стишки. Возможно, для быдла, населяющего эти катакомбы, его вирши звучат приемлемо, но для меня, искушенного ценителя настоящего искусства, не было ничего оскорбительней, чем услышать безжизненные строки, отягощенные союзными словами, с посредственным ритмом и рифмовкой. – Я выразительно сплюнул и поморщился. – Поэтому я решил сделать человечеству одолжение и раздавил червяка, а потом цинично осквернил его останки, продемонстрировав таким образом свое отношение как к культурному уровню Нового Красноярска, так и к его населению в целом.
И что в итоге? Разве кто-то приполз на коленях благодарить меня? Разве я увидел алую ковровую дорожку? Или сорок обнаженных девственниц выбежали мне навстречу? Нет, я увидел солдат, которые в грубой форме препроводили меня и моих друзей в вонючую клетку, не очень, правда, в своей убогости отличающуюся от жилища среднего умника.
Я говорю так, потому что видел, как вы, ничтожества, живете. Раса опустившихся грибожуев, осажденная озабоченными подсолнухами. Преисполнившись жалости к девушке покойного графомана (весьма страшненькой, хотя и не до такой степени, как все здесь присутствующие, кроме несравненной Вероники), я решил утешить ее, позволив вступить со мной в половую связь. Однако девушка, поняв свою убогость в сравнении со мной, великолепным, предпочла повеситься, написав на груди мое имя.
Я опускаю претензии к качеству продуктов и мастерству поваров, – зачем говорить о том, чего нет? – и предъявляю встречный иск Новому Красноярску. Обвиняю в порче имущества, оскорблении действием и насильственном удержании в месте, не предназначенном для жизни в принципе. Для удовлетворения моего иска необходимо: выдать новый бронетранспортер взамен испачканного внутренностями Педры; вернуть изъятое оружие и добавить не меньше двух ящиков патронов; поднять нас на поверхность с величайшими почестями.
Я отказываюсь от денежной компенсации, поскольку вы все – нищеброды. Предложение разбавить генофонд расцениваю как умышленное оскорбление и склонение к скотоложству. Но вы можете изваять мою статую и поклоняться ей. Новая религия будет называться «риверианство». Впрочем, на этом не настаиваю. Вряд ли ваше сознание дозрело до религии. Можете сперва сочинить обо мне пару мифов. У меня все, ваши чести. – Я поклонился трибунам и вновь повернулся к залу.
Челюсти Джеронимо и Вероники упали так низко, что едва не вышли из пазов. Но это немое обалдение не шло ни в какое сравнение с той бурей, что разразилась за их спинами. Даже солдаты едва сдерживали взбешенную толпу, готовую линчевать.
– Сжечь его! – визжали одни.
– К триффидам гниду! – орали другие.
В меня полетели банки, бутылки и – внезапно – чьи-то трусики и лифчик.
Я застонал и пошатнулся под напором неистовой волны, несущейся в меня из зала. Мой эмоциональный двойник бился в судорогах и пускал пену изо рта. «Слишком… много», – прохрипел он.
