Родить Минотавра - Шведов Сергей Владимирович (читать книги txt) 📗
Элем испытывал в этот момент такое невероятное чувство свободы, что готов был тут же сплясать весёлый танец качу, не дожидаясь, когда ему поднесут красного как бычья кровь вина в глиняной кружке.
Всё-таки недаром он более десятка лет слонялся ночами по Эбиру в поисках приключений. Здесь ему знаком был каждый камень и каждый закуток. К тому же у Элема явно улучшилось зрение, во всяком случае, в темноте он видел почти так же хорошо, как днём. Поначалу это его немного испугало, но потом он пришёл к выводу, что ему помогает сам божественный Огус, которому прогулка, видимо, пришлась по душе.
«Пёстрая бабочка» была полна под самую завязку, а на нового посетителя никто даже внимания не обратил, быть может потому, что Элем никогда раньше не был завсегдатаем этого заведения, предпочитая ему «Весёлую муху» или «Разбитного шмеля». Особенно хорош был «Шмель», который принадлежал приятелю Элема толстому Аркелу, знающему толк и в вине, и в крутобедрых девочках. А в «Пёстрой бабочке» собирался народ постепеннее и посолиднее, в основном горшечники, оружейники и торговцы с рыбных рядов.
Почётное место в главном зале занимал очаг, над которым колдовал хозяин с рабами-подручными. Многочисленные гости располагались самым живописным образом прямо на полу, если не хватало циновок. Впрочем, на подобные пустяки никто внимания не обращал. Девочки, как и положено, сидели в дальнем углу сильно поредевшей кучкой и о чём-то болтали, потряхивая обнажёнными грудями и соблазняя клиентов хитрыми улыбочками.
Ни одна из них Элему не понравилась. Из покоев Доху-о-доху они казались куда более привлекательными. Да и вино в «Пёстрой бабочке» было до отвращения кислым, словно его разбавляли ослиной мочой. Одно из двух: либо хозяин притона добавляет в благородный напиток уксус, либо Элем уже настольно разбаловался за эти четыре месяца роскошной жизни, что неспособен оценить скромные радости простолюдинов.
Божественный бык помалкивал, судя по всему, выбор девок тоже показался ему скудным, а их достоинства сомнительными. К тому жё их не мешало бы тщательно ломать, но, к сожалению, вода в Эбире слишком дорога, чтобы ее расходовать на потаскух.
– Говорю же вам, что жрец Атемис солгал. Где это видано, чтобы божественный Огус вселялся в обычного барабанщика, когда к его услугам столько знатных мужей.
– Но ведь никто из них не возразил жрецу Атемису? – Убийство Фалена многим заткнуло рты. А Атемис ещё и подстраховался, отправив в сады Иллира многих из тех, кто мог бы открыть глаза народу.
– А почему молчит божественный Огус? – Так говорю же, что всё это ложь – не было никакого Огуса. – А дождь. Я сам стоял в тот день на площади. На моей памяти, а я уже почти сорок лет топчу городскую мостовую, ничего подобного в сухое время года не было. И молнии сверкали так, что казалось, пробил последний час для благословенного Эбира.
– Это гневался божественный бык, глядя на бесчинства жреца Атемиса.
Элем сидел спиной к говорившему и не мог видеть его лица, но голос ему показался знакомым. Улучив удобный момент, он обернулся: самодовольная физиономия горшечника Калая была ему неприятна и в былые дни, что уж говорить о днях нынешних, когда этот сын змеи и тарантула покусился на святая святых божественного Огуса. Вообще-то горшечник был завсегдатаем «Веселой мухи» и не совсем понятно, каким ветром его занесло в Бабочку", которая находилась в трёх кварталах от его мастерской. Собеседников Калая Элем не знал, да и не особенно интересовался их сонными физиономиями.
Калай, видимо, отдавал себе отчёт в крамольности собственных речей, во всяком случае, маленькие его глазки настороженно зыркали по сторонам. Любой из его слушателей и соседей мог оказаться осведомителем Атемиса, и тогда горшечнику не поздоровилось бы. Кажется, взгляд Элема его насторожил, хотя вряд ли Калаю могло придти в голову, что буквально в шаге от него сидит скрываемый полумраком носитель духа божественного Огуса.
Элем не торопился и дал возможность Калаю спокойно покинуть «Бабочку». Каким бы дураком и негодяем не был горшечник, вряд ли бы он осмелился на свой страхи риск подвергать сомнению слова и действия верховного жреца. Можно было не сомневаться, что за Калаем стоит человек или группа людей, заинтересованных в том, чтобы подорвать веру народа в возвращение божественного быка Огуса и право жреца Атемиса повелевать Эбиром от его имени. Горшечник был человеком жадным и способным за пару монет продать родную мать. И таких, как Калай, в Эбире можно было навербовать ни один десяток. Наверное, так оно и было. И эти люди разносили яд сомнения и неверия по самым людным местам Эбира.
Калай уходил из «Пёстрой бабочки» тёмными городскими переулками, беспрестанно оглядываясь назад. Элем не стал его преследовать по пятам, а воспользовался одному ему известной дорогой через дырку в стене рыбного ряда, потом обогнул несколько глинобитных хижин, слегка потревожив расположившихся прямо во дворе по причине духоты хозяев, и вышел Калаю наперерез, как раз неподалёку от входа в «Разбитного шмеля».
Калай, видимо, решил, что давно оторвался от своего преследователя и никаких мер предосторожности не взял. Элем неожиданно вынырнул из-за угла и нанёс ему удар кулаком по печени, а потом ещё добавил ребром ладони по худой шее. Калай обиженно хрюкнул и прилёг на мостовую. Элем сноровисто связал ему руки его же собственным поясом. Оставалось найти местечко потише, чтобы допросить негодяя. – Элем, – очухавшийся Калай был не столько напуган, сколько удивлён.
Элем солидно молчал, давая возможность горшечнику почувствовать важность переживаемого момента. Калай почувствовал, во всяком случае, глаза его стали округляться от страха. – Мне жаль тебя Калай, – сказал Элем голосом, от которого у него самого побежали мурашки по телу. – Ты оскорбил божественного быка, и он сам решил тебя наказать.
– Но я ведь ни в чём не виноват, – пискнул горшечник. – В Эбире нет человека более преданного божественному быку, чем я. – И твоя преданность заключается в том, что ты болтаешься по притонам и поливаешь грязью божественную корову Огеду, верховного жрёца Атемиса и даже, несчастный сын гиены и шакала, осмеливаешься усомниться в сошествии божественного быка на землю Эбира и сеешь семена неверия в других.
Возможно, в этот раз голосу Элема не хватило значительности, а возможно этот голос был настолько хорошо знаком Калаю, что никак не совпадал в его представлении с божественной сутью, но в глазах горшечника появились весёлые огоньки.
– Слушай, Элем, ну признайся, что ты просто дурака валяешь по приказу Атемиса, а потом можешь даже убить меня.
– Тебе очень не везло в этой жизни, горшечник. А все твои несчастья оттого, что ты мнишь себя умнее других. Сколько тебе заплатили?
– Десять оболов. – Всего-навсего?! – удивился Элем. – И за такую жалкую сумму ты рискуешь своей шкурой?
– Десять оболов мне платят каждую ночь. Этого вполне хватает, чтобы вволю погулять в трёх-четырёх кабаках и пощупать девочку на выбор, а, кроме того, я тебя ненавижу, Элем, – ты выскочка. Я никогда не поверю, что божественный Огус польстится на такого грязного бродягу, как ты.
– Ещё один твой недостаток, Калай, – ты завистлив. Разве ужасная смерть трёх негодяев в спальне божественной коровы недостаточное доказательство моей силы? – Не морочь мне голову, Элем, – криво усмехнулся Калай. – Это работа жрецов Атемиса, а уж никак не твоя. Только эти живодёры способны так искромсать человеческое тело.
– Хорошо, – неожиданно легко согласился Элем. – Допустим, ты прав, но в таком случае у меня есть к тебе предложение: проводи меня к тем людям, которые платят тебе за труды.
Калай удивился, во всяком случае, ответил не сразу, а даже попытался почесать голову связанными руками.
– А ты уверен, что тебе этого хочется, Элем, – ведь они разорвут тебя на куски. – Ну а ты-то чем рискуешь? Я даже согласен поменяться с тобой местами.
– Каким это образом? – на лице недоверчивого горшечника было написано сомнение. – Ты скажешь этим людям, что выследил меня в «Пёстрой бабочке», оглушил и связал. За меня ты можешь требовать не десять паршивых медяков, а двадцать или даже тридцать золотых монет. За такие деньги можно купить три таких кабака, как «Шмель».
