О скитаньях вечных и о Земле (сборник) - Брэдбери Рэй Дуглас (библиотека книг txt) 📗
— Дай-то Бог, дай Бог! Боултон, а вы и правда продержите его тут два месяца?
Профессор нахмурился:
— Вы же знаете, он не принадлежит нашему времени. Если энергия здесь хоть на миг ослабнет, Вулфа разом притянет обратно в прошлое, как бумажный мячик на резинке. Поверьте, мы всячески стараемся его удержать.
— Это необходимо, поймите! Нельзя, чтобы он вернулся, не докончив книгу! Вы должны...
— Смотрите! — прервал Боултон.
В небо взмыла серебряная ракета.
— Это он? — спросил старик.
— Да,—сказал профессор.—Это Вулф летит на Марс.
— Браво, Том!— завопил старик, потрясая кулаками над головой.— Задай им жару!
Ракета утонула в вышине, они проводили ее глазами.
К полуночи до них дошли первые страницы.
Генри Уильям Филд сидел у себя в библиотеке. Перед ним на столе гудел аппарат. Аппарат повторял слова, написанные далеко, по ту сторону Луны. Он выводил их черным карандашом, в точности воспроизводя торопливые каракули Тома Вул-фа, нацарапанные за миллион миль отсюда. Насилу дождавшись, чтобы на стОЛ легла стопка бумажных листов, старик схватил их и принялся читать, а Боултон и слуги стояли и слушали. Он читал о Пространстве и Времени, и о полете, о большом человеке в большом пути, о долгой полуночи и о холоде космоса, и о том, как изголодавшийся человек с жадностью поглощает все это и требует еще и еще. Он читал, и каждое слово полно было горения, и грома, и тайны.
«Космос — как осень»,— писал Томас Вулф. И говорил о пустынном мраке, об одиночестве, о том, как мал затерянный в космосе человек. Говорил о вечной, непреходящей осени. И еще — о межпланетном корабле, о том, как пахнет металл и какой он на ощупь, и о чувстве высокой судьбы, о неистовом восторге, с каким наконец-то отрываешься от Земли, оставляешь позади все земные задачи и печали и стремишься к задаче куда более трудной, к печали куда более горькой. Да, это были прекрасные страницы, и они говорили то, что непременно надо было сказать о вселенной и человеке и о его крохотных ракетах, затерянных в космосе.
Старик читал, пока не охрип, за ним читал Боултон, потом остальные — до глубокой ночи, когда аппарат перестал писать и все поняли, что Том уже в постели, там, в ракете, летящей на Марс... наверно, он еще не спит, нет, еще долго он не уснет, так и будет лежать без сна, словно мальчишка в канун открытия цирка: ему все не верится, что уже воздвигнут огромный, черный, весь в драгоценных каменьях балаган, и представление начинается, и десять миллиардов сверкающих акробатов качаются на туго натянутых проволоках, на незримых трапециях Пространства.
— Ну вот! — выдохнул старик, бережно откладывая последние страницы первой главы,— Что вы об этом скажете, Боултон?
— Это хорошо.
— Черта с два хорошо! — заорал Филд.— Это великолепно! Прочтите еще раз, сядьте и прочтите еще раз, черт вас побери!
Так оно и шло, день за днем, по десять часов кряду. .
На полу росла груда желтоватой исписанной бумаги — за неделю она стала огромной, за две недели неправдоподобной, к концу месяца совершенно немыслимой,
— Вы только послушайте! — кричал старик Филд и читал вслух.— А это?! — говорил он.— А вот еще глава, Боултон, а вот повесть, она только что передана, называется «Космическая война», целая повесть о том, каково это — воевать в космосе. Он говорил с разными людьми, расспрашивал солдат, офицеров, ветеранов Пространства. И обо всем написал. А вот еще глава, называется «Долгая Полночь», а эта — о том, как негры заселили Марс, а вот очерк — портрет марсианина, ему просто цены нет!
Боултон откашлялся:
— Мистер Филд...
— После, после, не мешайте!
— Дурные новости, сэр.
Филд вскинул седую голову:
— Что такое? Что-нибудь с Элементом Времени?
— Передайте Вулфу, пускай поторопится,— мягко сказал Боултон.— Вероятно, на этой неделе связь с Прошлым оборвется.
— Я дам вам еще миллион долларов, только поддерживайте ее.
— Дело не в деньгах, мистер Филд. Сейчас все зависит от самой обыкновенной физики. Я сделаю все, что в моих силах. Но вы его предупредите на всякий случай.
Старик съежился в кресле, стал совсем крохотный.
— Неужели вы сейчас отнимете его у меня? Он так великолепно работает! Видели бы вы, какие эскизы он передал только час назад — рассказы, наброски. Вот, вот это — про космические течения, а это — о метеоритах. А вот начало повести под названием «Пушинка и пламя»...
— Что поделаешь...
— Но если мы сейчас его лишимся, может быть, вы сумеете доставить его сюда еще раз?
— Неумеренное вмешательство в Прошлое слишком опасно.
Старик будто окаменел.
— Тогда вот что. Устройте так, чтобы Вулф не тратил ни минуты на канитель с карандашом и бумагой, пускай печатает на машинке либо диктует, словом, позаботьтесь о какой-ни-будь механизации. Непременно!
Аппарат стрекотал без устали — за полночь, и потом до рассвета, и весь день напролет. Старик Филд провел бессонную ночь; едва он смежит веки, как аппарат вновь оживает,— и он встрепенется, и снова космические просторы, и странствия, и необъятность бытия хлынут к нему, преображенные мыслью другого человека.
«...Бескрайние звездные луга космоса...»
Аппарат запнулся, дрогнул.
— Давай, Том! Покажи им!
Старик застыл в ожидании.
Зазвонил телефон.
Голос Боултона:
— Мы больше не можем поддерживать связь, мистер Филд. Еще минута — и контакт Времени сойдет на нет.
— Сделайте что-нибудь!
— Не могу.
Телетайп дрогнул. Словно заколдованный, похолодев от ужаса, старик следил, как складываются черные строчки:
«...марсианские города — изумительные, неправдоподобные, словно камни, снесенные с горных вершин какой-то стремительной, невероятной лавиной и застывшие наконец сверкающими россыпями...»
— Том! — вскрикнул старик.
— Все,— прозвучал в телефонной трубке голос Боултона.
Телетайп помедлил, отстучал еще слово и умолк.
— Том! — отчаянно закричал Филд.
Он стал трясти телетайп.
— Бесполезно,— сказал голос в трубку.— Он исчез. Я отключаю Машину Времени.
— Нет! Погодите!
— Но...
— Слышали, что я сказал? Погодите выключать! Может быть, он еще здесь.
— Его больше нет. Это бесполезно: энергия уходит впустую.
— Пускай уходит!
Филд швырнул трубку.
И повернулся к телетайпу, к незаконченной фразе.
— Ну же, Том, не могут они вот так от тебя отделаться, не поддавайся, мальчик, ну же, продолжай! Докажи им, Том, ты же молодчина, ты больше, чем Время и Пространство и все эти треклятые механизмы, у тебя такая силища, у тебя железная воля, Том, докажи им всем, не давай отправить тебя обратно!
Щелкнул клавиш телетайпа.
— Том, это ты?! — вне себя забормотал старик.— Ты еще можешь писать? Пиши, Том, не сдавайся, пока ты не опустил рук, тебя не могут отослать обратно, не могут!!!
«В», — стукнула машина.
— Еще, Том, еще!
«Дыхании», — отстучала она.
— Ну, ну?
«Марса», — напечатала машина и остановилась. Короткая тишина. Щелчок. И машина начала сызнова, с новой строчки:
«В дыхании Марса ощущаешь запах корицы и холодных пряных ветров, тех ветров, что вздымают летучую пыль, и омывают нетленные кости, и приносят пыльцу давным-давно отцветших цветов...»
— Том, ты еще жив!
Вместо ответа аппарат еще десять часов кряду взрывался лихорадочными приступами и отстучал шесть глав «Бегства от демонов».
— Сегодня уже полтора месяца, Боултон, целых полтора месяца, как Том полетел на Марс и на астероиды. Смотрите, вот рукописи. Десять тысяч слов в день, он не дает себе передышки, не знаю, когда он спит, успевает ли поесть, да это мне все равно, и ему тоже, ему одно важно — дописать, он ведь знает, что время не ждет.
— Непостижимо! — сказал Боултон.— Наши реле не выдержали, энергия упала. Мы изготовили для главного канала новые реле, которые обеспечивают надежность Элемента Времени, но ведь на это ушло три дня — и все-таки Вулф продержался! Видно, это зависит еще и от его личности, тут действует что-то такое, чего мы не предусмотрели. Здесь, в нашем времени, Вулф живет — и, оказывается, Прошлому не так-то легко его вернуть. Время не так податливо, как мы думали. Мы пользовались неправильным сравнением. Это не резинка. Это больше похоже на диффузию — взаимопроникновение жидких слоев. Прошлое как бы просачивается в Настоящее... Но все равно придется отослать его назад, мы не можем оставить его здесь: в Прошлом образуется пустота, все сместится и спутается. В сущности, Вулфа сейчас удерживает у нас только одно — он сам, его страсть, его работа. Дописав книгу, он ускользнет из нашего Времени так же естественно, как выливается вода из стакана.
