Нет жизни никакой - Твердов Антон (список книг TXT) 📗
А вот выходца из семьи долгожителей студента филологического факультета СГУ Мишеньку Лоховских автоматный огонь не задел, но, потрясенный окружающим кошма-Ром, он впал в истерику, а потом в кому, где и находился все последующие сто два года своей жизни…
Тип в кожаном пальто издал гортанный вскрик, перезарядил автомат и снова, вскинув дуло, спустил курок.
Степана Михайловича словно подхватило могучим порывом ветра и вынесло сквозь стены магазина — и понесло над заснеженным городом, как клочок туалетной бумаги. И только тогда, когда ветер швырнул Турусова сквозь чугунную громаду памятника Ильичу, Степан Михайлович опомнился и, кажется, первый раз в жизни подумал о себе в первом лице.
«Ай-ай-ай, — подумал он, — что это со мной происходит?»
Но ветер гнал его дальше, мешая дальнейшей работе мысли главного редактора журнала «Саратовский Арарат». Степан Михайлович увидел вдруг, как из здания Облдумы вышел степенный чиновник, покосился на купола близ расположенной церкви и, подкошенный внезапной мыслью, рухнул на колени, неумело закрестился и заголосил:
— Простите меня, люди добрые! Прости меня, Господь Вседержитель! Это ведь я придумал людей за неуплату комм-услуг из квартир выселять! Простите и судите меня народным страшным судом!..
Что еще говорил свихнувшийся чиновник, Турусов не слышал — ветер без всякой жалости унес покаянные слова. Милиционеры на соседней проезжей улице тормозили одну машину за другой, но лица, выглядывающие из-за полуопущенных тонированных стекол, хмурились так державно, что постовые устало козыряли и разрешали ехать дальше. Дед Петрович, по привычке собиравший пустые бутылки на пятачке между храмом и зданием Облдумы вот уже второй год, наконец вспомнил о Боге и выпустил золотой нательный крест поверх куртки, потом, ощущая необходимость с кем-нибудь поговорить, оглянулся по сторонам — но все мимо идущие разговаривали с квакающими в руках мобильниками, тогда дед Петрович тоже достал мобильник и позвонил сам себе.
Ветер нес Степана Михайловича дальше, и Степан Михайлович не видел уже города под собой, не видел он и того, что могло бы объяснить ему происходящие странные события — маленькую, аккуратную, алую точку над переносицей, очень похожую на обязательное украшение индусской невесты — охряную винду.
Маленький человечек с застывшей гримасой изумления на мордочке сидит на высоком стуле, нависая над столом, где расположился допотопный первый «пентюх», — и короткими сильными пальцами дробит клавиатурные кнопки. Это — Виталий Дрыгайло.
За спиной его гремит телевизор:
— Супермаркет на Садовой, неподалеку от редакции журнала «Саратовский Арарат»… это ужасная, ужасная трагедия… безжалостные выстрелы оборвали жизнь… практически все люди погибли…
«…допущенное диктором словцо „практически“, долженствующее обозначать семантический абсолют, на самом деле сквозило понятной неуверенностью — неужели и правда все-все люди погибли? — прислушиваясь к телеголосу, строчил дальше Дрыгайло. — Придерживаясь строгих фактов, можно с точностью сказать, что — не все. Во-первых, не погиб строитель Севастьянов, потому что в тот день не пошел в супермаркет за продуктами, а уехал в отпуск отдыхать. Во-вторых, не погиб Федор Михайлович Достоевский, потому что не дожил до этого дня, а умер в одна тысяча восемьсот восемьдесят первом году. В-третьих, не погиб сутенер и сифилитик Николай Сифилитик, потому что был уже, по сути, мертв, а пуля, раздробившая ему череп, только подтвердила этот факт. В-четвертых, не погиб Джеймс Стоуншифт, потому что родился в Ливерпуле и никогда не был в Саратове. В-пятых, не погиб Сергей Дементьев, потому что он, хоть проживал в Саратове, никогда не посещал никаких супермаркетов. В-шестых, не погиб Гугенот Израилевич Загрыз-Крысу, потому что такого человека нет на свете, я его сам придумал…»
Дрыгайло переводит дух, оглядывается на телеэкран, усмехается непонятно чему и снова обрушивает пальцы на клавиатуру:
«Эх, господа, господа… я ведь предупреждал вас в статье „По Саратову гуляют зомби?“, кого стоит опасаться — того самого горбатого, косого и одноногого злобного выродка, педераста и наркомана, отцеубийцу и уголовника, женоненавистника и многоженца, вора, насильника, людоеда, сатаниста, носителя СПИДа и разносчика бубонной чумы, предателя, картежника, алкоголика, сволочь, счастливого папу двух деточек — Ванюшки и Светланочки, расхитителя капиталистической собственности, растлителя малолетних, злостного налогонеплателыцика, провокатора и бомжа, главу всемирно известной могущественной организации „Анархия — мать порядка“ — Лейбу Афанасьевича Зуб-зубова, более известного под кличкой Шорох… Эх, господа, господа…»
Дописав, Дрыгайло передергивает плечами и с видом человека, только что завершившего чрезвычайно трудную работу, откидывается на спинку стула. Потом вдруг спохватывается и молниеносным пробегом пальцев по клавиатуре добавляет под текстом статьи — Роман Багдадский, а немного подумав, пишет и название: «Главный редактор журнала „Саратовский Арарат“ погиб от рук зомби?»
— Главный редактор журнала «Саратовский Арарат» погиб от рук зомби? — сам у себя спросил Степан Михайлович Турусов и сам себе ответил: — Какая чушь…
Он открыл глаза, увидел перед собой знакомую белизну потолка, снова зажмурился и некоторое время лежал неподвижно, с удовольствием ощущая легонько млеющее со сна собственное тело.
Действительно, какая чушь, — подумал он, обнимая себя обеими руками, чтобы почесать подмышки, — надо же такому присниться — бандит в супермаркете, стрельба, пуля в лоб, последующие полеты под потолком торгового зала и над городом… ледяной ветер…»
При воспоминании о ледяном ветре, трепавшем его на многокилометровой высоте, Турусов поежился… и потянулся. Сейчас-то ему было тепло.
«Последнее сновидение особенно мерзкое было, — лениво подумал он еще. — Надо же — Дрыгайло приснился. Да еще так ясно и вместе с тем… так как-то… как-то так… как будто это не сон был, а… бред болезненный. Да еще этот ветер. Холодно было. Очень холодно… Нет, ну сейчас-то тепло. Очень тепло…»
Не открывая глаз, Степан Михайлович почесал живот. Пальцы его наткнулись на плотную ткань, чему Степан Михайлович совсем не удивился — он и летом, и зимой спал в теплом фланелевом белье, опасаясь простуды и безвременной смерти.
— Тепло, — снова проговорил он и зевнул. — Пожалуй, слишком тепло. Пожалуй, даже жарко. Надо прекращать одетым спать. Или по крайней мере купить себе трикотажную пижаму.
С этими словами Степан Михайлович открыл глаза. Откуда-то издалека долетел вдруг низкий звериный рев.
«Сигнализация автомобильная, — предположил мысленно Турусов. — Чего только не придумают. Я слышал, есть такая сигнализация — дотронешься до машины, и тут громовой голос будто бы с небес: „Не греши, сын мой…“ Говорят, очень ходовая теперь система…»
Вновь долетел до ушей Турусова звериный рев — только теперь рев был намного слышнее, словно источник его приближался с хорошей скоростью. Это уже было немножко необычно и потому страшно. Степан Михайлович забеспокоился и поднялся, протирая глаза и стараясь, свесив ноги с кровати, нащупать тапочки.
И вдруг замер, широко распахнув глаза и рот.
Чужое и жаркое; белое, как раскаленное железо, африканское небо сияло над головой бедного Степана Михайловича. Никакой кровати не было, а была гладкая, словно блюдце, выжженная пустыня. Через эту пустыню несся громадный черный носорог — летел, поднимая за собой клубы желтой пыли, прямо на Степана Михайловича.
Африка…
Взвизгнув, главный редактор «Саратовского Арарата» вскочил на ноги и побежал, путаясь в зимнем длиннополом пальто, — туда, где на расстоянии в пару сотен метров топорщились невысокие скалы. Направление Турусов избрал совершенно инстинктивно, доверяясь, надо полагать, голосу своих первобытных предков, в свое время имевших большой опыт по части удирания от различных агрессивных тварей.
Зверь снова взревел, задирая к небу увенчанный массивным рогом нос.
