Сказка о спящем красавце или Леськино счастье (СИ) - Цыпленкова Юлия (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
— Никуда не пойду, — говорит Никуша. Сам руками за дерево схватился, да глазищами из-под бровей сверкает.
Ишь ты, грозный какой выискался. Еще и мои деревья супротив меня настраивать, в подпорку превращать?! Не стерпела я нахальства такого. Руками махнула, так ветер и поднялся, на снег дунула да вьюгой его и завернула. Подхватила она воеводу, от дерева отодрала, да прочь из леса вынесла. А там до самых ворот городских донесла и на ноги поставила. После покружила для острастки да в лес и вернулась. У ног моих покрутилась поземкой, а там и успокоилась. А я руки отряхнула да и хмыкнула. Тоже мне, упрямец нашелся. Лесовику еще никто переупрямить не мог.
Прогнала я воеводу, думала уж, отстали. Да не тут-то было. Третьим сам князюшка пожаловал. Стоит на краю леса, по имени кличет, да с уважением:
— Лесовика Берендеевна, выйди, хозяюшка.
И как устоять, когда со всем почтением? Только не дело это — сразу-то бежать. У меня ж и гордость есть, и важности побольше, чем у самого Велеслава. Вот и осталась стоять за деревом, до срока выжидаючи. Стою и думаю, мол, уйдет, близко к лесу больше не подпущу. Останется — послушаю, что сказать хочет.
А князь-то уходить не торопится. И покуда он снег топчет, я за ним подглядываю. Прав воевода — красавец у нас князюшка. И бровями черен, и ресницами. А глаза синие-синие, что небо ясное. Уста уж не серые, а будто заря вешняя, и румянец с морозца такой же. Статью ладный, ничего не скажешь. И плечи могучие, и ростом вышел. А волосы-то задорной рыжинкой отдают, хоть вроде и рыжим не назвать. Да только в глазах хитринка прячется, как есть плут.
— Ну, выйди, красавица, — уговаривает меня князь. — Дай на тебя насмотреться да поклоном отблагодарить, коль других даров не желаешь.
— И чего на меня глазеть, — ворчу я из-за своего дерева. — Эка невидаль — кудесница.
— А не выйдешь, то я тут замерзать стану, — Велеслав продолжает. — Так в сугроб и превращусь. И чего тогда спасала, если после сама же морозом извела? И не совестно тебе, Лесовика Берендеевна? Князя своего да морозом мучаешь.
— Так ты ж сам пришел, — отозвалась я, да и опомнилась. Заговорил плут этакий! Вот и пришлось выйти прежде времени, всей важности своей не показавши.
Осерчать уж удумала, а князь до земли мне поклон отвесил. И кому еще сам князь-то кланяться станет? Вот вроде и выходит, что есть она — важность. И почет, и уважение. Не стала браниться.
— Ну? — спрашиваю, а сама руки на груди сложила, нос ворочу — гордая. А как же?
— Благодарствуй, красавица, — снова князь поклонился, — что от лиха черного избавила. Коль не ты, так и помер бы через два дня. Одна ты такая кудесница, другой уж не сыщется.
Не говорит, а мед льет, как не заслушаться? Вот и слушаю, но строгость храню. Я вам не девка деревенская, чтоб маком от слов приветливых цвести… потом зарумянюсь, дома. А сейчас и не смутилась вовсе, мороз это все щеки трет, да багрянцем красит. Мороз, я говорю! Так-то.
— Прогуляемся, Лесовика Берендеевна? Тебе — дело доброе, и мне хорошо с избавительницей за ручку пройтись.
Покосилась на него, а после руку, не глядя, сунула. Держи, мол, коль выпросил. Он и сжал ее ладонью теплой. И рука-то у князя крепкая, да больно и ненароком не сделает.
— Что ж ты, — говорит, — хозяюшка лесная, из хором моих так быстро сбежала? И опомниться не дала.
— Я безделья не люблю, — отвечаю важно. — Чего рассиживать было? Да и шумно у тебя было. В моем лесу тишина благостная, а от воя людского у меня уши болят. А еще невест твоих полный город наехало. Как кинулись бы тебя чествовать, так и не заметили бы, как затоптали.
— А мне на тебя одну из всех глядеть хотелось, краса ненаглядная.
— Скажешь тоже, князь, — отвечаю, а мороз пуще прежнего щиплется. Уже не щеки, а лицо гореть начало.
— Много чего скажу, Лесовика Берендеевна, — остановился князь, и я остановилась.
Смотрит на меня, улыбается. А мороз уж до ушей добрался, и откуда такой сильный взялся? Так и князь решить может, что я смутилась. А я не смутилась! Разве что капельку, и уж совсем не до ушей. О-ох…
— Чего глаза-то таращишь? — ворчу я, а Велеслав отвечает:
— Так наглядеться не могу. До чего же хороша ты, хозяюшка. И ликом, и статью. Глаза, будто звезды сияют. Сил нет взор отвести.
— Глаза, как глаза…
— И уста, будто малина спелая, так вкусить их сладость и хочется.
— Чего?! — тут я в конец опешила, а охальнику того и надобно.
Сжал ручищами своими крепкими, к себе притянул, да так в губы и впился. Тут я осерчала. Это что ж такое делается?! Где это видано, чтоб кудесниц так хватали да без спросу целовать решались?! Князь еще называется! А я его еще от беды избавила, а он, вон, чего вытворяет!
А как осерчала, так и откинула князя силой своей чудесной. Только князь не воевода — устоял.
— Это ты что ж такое удумал, негодник? — ругаюсь я, а он смотрит, будто греха на нем нет и не было.
— Так только должок вернуть и хотел, Лесовика Берендеевна, — отвечает Велеслав. — Ты меня поцеловала, теперь и я тебя тоже. В расчете.
— Так разве ж я тебя так целовала? — а во мне возмущение так и плещется, так наружу и льется.
— Откуда ж мне знать, как ты целовала? Я не то, что поцелуя, себя не помню. Но если не понравилось, то мой поцелуй назад верни и покажи, как ты это делала, я так же тебе долг и отдам.
И вы скажите, люди добрые, это чего такое делается? Честную кудесницу за дуреху деревенскую держат? Это ж я его сейчас поцелую, потом еще раз, а после он меня целовать станет? Ишь, чего удумал, охальник!
— От таких долгов губ не останется, — отвечаю заносчиво. — Прощаю тебе долг, князь. Иди по добру, по здорову, покуда добрая.
А Велеслав будто и страх растерял, да почтение следом. Руки на груди сложил, и нос задрал, совсем как я недавно.
— Я, — говорит, — в долгах ходить не люблю. А коль я переплатил, так верни то, что лишнее. Мне тоже, знаешь ли, свои княжеские поцелуи за так раздаривать не хочется. Одно дело долг, а другое ты себе лишку забрала. Верни сейчас же, или сам возьму.
Я так руками и всплеснула. Это ж не князь, а разбойник какой-то! Я ему, значит, соленья и варенья, а он тут со мной поцелуями считается? А пока я, оторопелая, глаза на охальника таращу, он уж тут как тут — ручищи тянет. Вот тут мое терпение и закончилось. Нагнулась и снег в ладонь подхватила, а потом им в князя и дунула. Меж нами стена белая и встала. У него метель ревет, у меня тишь и спокойствие.
— За мной пойдешь, в метели увязнешь, — говорю. — Только в город тебе дорога.
Развернулась и пошла себе в лес обратно, а на душе, прям, лето ясное — до того хорошо стало. А нечего тут нахальничать. Долго терпеть не буду. Вот пусть теперь помучится.
— Леся! — князь кричит. — Вернись, хозяюшка! Не со зла я!
Так и я по доброте душевной. Со зла б ты, Велеслав, средь дороги заплутал и сгинул. А так только в лес тебе путь закрыла. И скажите, что я не добрая. А не скажите и ладно, сама знаю. Мне про себя правду слышать не за чем, потому как правда и есть. Вон, даже князь согласился. И глаза у меня, и уста, и вообще нос не картохой. Красавица! Ну и добрая, конечно. А кто не верит, у местного мужичья спросите, они вам всё скажут. Они врать не станут. Чай, ругаться с Лесовикой Берендеевной, дураков нет.
Две седмицы князь обо мне не вспоминал, а потом заходить начал. Да только уж с нахальствами своими не лез. Едет мимо, да и ко мне заглянет. Постоит, покличет, а как выйду, так про житье-бытье и поговорит. А то и гостинец какой привезет: то пряники сладкие, то петушка на палочке, а то и бусы жемчужные. Пряники, конечно, чаще всего возит — я от пряников добрей всего становлюсь. Даже в гости зазвала, как снег сходить начал. Только озорничать запретила. Он руками и всплеснул:
— О чем говоришь, Лесовика Берендеевна? Кроток я стал, разве сама не видишь? И со своим долгом смирился, и тебе твой простил. Отдать ведь не хочешь? Не хочешь. А я и сам не возьму, даже если уговаривать станешь. Даже за варенье твое не возьму, а уж даром тем более. Ходи в долгах, жадина лесная, а я смиренен, всё снесу.
