Змеи, драконы и родственники - Угрюмов Олег (мир книг txt) 📗
– Та ни, самолеты в таку погоду не литають.
Волосы у Тараса от такой беспечности встали дыбом:
– Тихише, тихише, хлопци. Добре, шо туман та нас с берега не видно, бо було бы як у фильме «Чапаев», а нам це не подходить, у нас обратной дороги нема.
Жабодыщенко, лежа на животе у края плота и дергая за снасть с наживкой (успел же среди всех хлопот накопать червяков!), прошептал горестно:
– Шось не клюет.
Салонюк приставил к глазам бинокль и принял позу человека, который умудряется что-то рассмотреть в непроглядном тумане:
– Ты бы, Микола, лучше за кулеметом сидив, а не дурью маявся.
Жабодыщенко серьезно возразил:
– У мене отпуск, я не можу. И вообще, за кулеметом Сидорчук сидить – це його улюблена играшка.
Салонюку пришлось оторваться от окуляров бинокля, чтобы прожечь Миколу гневным взглядом. Однако Жабодыщенко был бесчувственным, как бревно, – его такими взглядами пронять было трудно.
– Не видно, що Сидорчук зайнятый та не може нас охороняты? – поинтересовался командир.
– Видно, – ответствовал Микола. – Та все одно – не хочу.
Салонюк раздраженно уточнил:
– Так шо, може, мени Маметову кулемет доверить?
Колбажан сразу простил дорогому товарищу Салонюку его байские наклонности и жестокие выходки. И даже последнюю, с сапогами. Он широко улыбнулся и доверчиво обратился к Тарасу:
– Командира, командира, моя у пулемета быть лучше, можна сидеть?
Командир отвечал народной пословицей:
– Калына хвалилась, що з медом солодка… Ты лучше, Маметов, свои чоботы добре держи, бо вони уплывуть на нашу погибель.
Жабодыщенко разочарованно подергал леску и понял, что рыбалка здесь ну вообще никакая. Так что совершенно незачем травмировать тонкую психику товарища Салонюка – овчинка выделки не стоит. Если бы здесь клевало, то он бы стоял насмерть, отстаивая право на отдых, заработанный с топором в руках. Но стоит ли вызывать на себя гнев командира, если на другой чаше весов нет никакой очевидной выгоды? И Микола примирительно забубнил:
– Та вы не хвилюйтесь, товарищу Салонюк, зараз я трохи порыбалю та за кулемет сяду, добре?
Тарас с горечью поведал сам себе:
– Сижу, як лялька на самоваре, ниякои дисциплины.
Маметов не понял, отчего так быстро отпала его кандидатура. Пулемет он любил и давно уже мечтал из него пострелять.
– Товарища командира, – жалобно заныл он, – ну можна моя за пулемет сидеть?
Салонюк уже принял прежнюю позу, в которой, по замыслу, его и должны были запомнить очевидцы и потомки: прямая спина, гордая осанка, высоко вздернутая голова и бинокль в правой руке. Маметов тайфуном ворвался в неспешное течение его мыслей и сбил с толку. Однако Тарас был человеком добрым и сдержанным. Нечеловечески кротким голосом он выговорил:
– Угомонись, сынку, не сегодня. Ось колы вбьють Жабодыщенко, тоди поговорымо.
– Тьфу, тьфу, тьфу, – сплюнул Микола, – не дай бог.
– Вин як мишень – фигура самая приметная, – продолжал Салонюк. – Лежить на брюхе, гвынтивку в руках не держить, ничего не бачить, окрим своей рыбалки, стреляй – не хочу.
Жабодыщенко нервно смотал снасть и недовольно уселся возле пулемета:
– Ну николы не дасть по-людски отдохнуть, дихтатор. У такому тумани нияка фигура як мишень не подходить, це я вам як снайпер кажу.
Салонюк твердо стоял на своем:
– У такому тумани, Жабодыщенко, нимци прямо в вухо можуть дыхати, та ты их проигноруешь.
Жабодыщенко проверил, на какую дальность установлен прицел пулемета, и дискуссию не продолжил.
В это время партизанский плот проплывал мимо печально известного места с красноречивым названием Утесы Страха. Таких утесов было в Вольхолле понатыкано достаточно – штук пять или шесть. Кто их такими выдумал, как и для чего, до сих пор остается загадкой. Поговаривают, что это дело рук какого-то спятившего чародея древности, который таким странным образом реализовал свою тягу к театральному искусству.
Утесы Страха работали по нехитрому принципу. Любой, кто оказывался в непосредственной близости от них, имел все шансы вновь пережить самый неприятный момент своей жизни, испытать животный ужас и услышать либо увидеть то, что его больше всего могло шокировать. Видения эти были бесплотны, но пугающе реальны, и многие слабонервные путешественники отправлялись отсюда прямиком в дом скорби.
Еще ходили по Вольхоллу слухи, что здесь-де обитают души погибших странников, но и эта версия не нашла подтверждения. На самом-то деле всем было абсолютно все равно, отчего около Утесов Страха творится такая чертовщина. Главное, что творится, а значит, надо держаться отсюда подальше. И держались, и близко не приближались, тщательно отмечая злосчастные утесы на картах ярким красным цветом.
Само собой, что доблестные бойцы партизанского отряда обо всем этом понятия не имели. И потому бодро выруливали прямо к утесам.
На плоту как раз закипел ожесточенный спор о том, есть ли поблизости немцы. Перукарников в их существование сегодня вообще не верил и еще немного – договорился бы до того, что и Германии нет и никогда не было. Что это за стих на него нашел, мы не знаем. Знаем только, что, поставив под сомнение факт присутствия немцев на данной территории, Иван предложил, входя в раж:
– А давайте мы это сейчас проверим! – И, сложив руки рупором, прокричал: – Коммен зи, битте!
Эхо негодующе откликнулось:
– Коммен зи, битте, коммен зи, битте!
Перукарников радостно оглянулся на товарищей, которые, замерев, вслушивались в эхо, и будто языки попроглатывали от неожиданности. Да и возможно ли себе представить, чтобы заслуженный партизан – не новичок зеленый – так вопиюще себя вел в тылу врага? Иван торжествующе посмотрел на друзей и снова завопил:
– Нихт шлиссен!
Эхо еще более недовольно ответило:
– Нихт шлиссен, нихт шлиссен…
Перукарников довольно улыбнулся:
– Вот видите, никого здесь нет, только мы и эхо. – И чтобы доказать свою правоту раз и навсегда, крикнул: – Их бин партизанен!
– Их бин партизанен, их бин партизанен… – не стало спорить эхо. Но потом на какое-то мгновение задумалось и громоподобно проревело: – Дас ист партизанен?!!! Аларм, аларм!!! Фойер!!!
Где-то вдалеке послышался топот ног, обутых в сапоги, и сухо затрещали автоматные очереди. Салонюк побелел как мел и по-черепашьи втянул голову в плечи. Сидорчук и Перукарников плюхнулись на животы, пытаясь удержаться на раскачивающемся плоту, Жабодыщенко истерично закрутился с пулеметом, пытаясь определить, где именно находится враг. Маметов тоже попытался заметаться, но вовремя вспомнил, что находится на плоту, и лишь крепче обхватил мешок с сапогами.
Словом, действительно аларм во всем великолепии и с вытекающими из него последствиями.
Салонюк трагически констатировал:
– Все, почалось.
Перукарников перевернулся на спину, крепко держа автомат:
– Едрит его в корень, ну кто же знал, ну кто же знал…
Жабодыщенко, прикладывая ладонь к уху, пытался уточнить направление:
– Та де ж вони е, нияк не зрозумию.
Прилип к мокрым бревнам Сидорчук – типичная камбала, которой не удается слиться с дном, на котором она лежит. Попросил жалобно:
– Ваня, ты так бильш не шуткуй, добре?
Плыл по одной малоизвестной вольхоллской речушке плот с советскими партизанами. В самом центре его сидел, словно памятник всем командирам, у которых были такие вот прибабахнутые подчиненные, скорбный Тарас Салонюк, которому услужливый Жабодыщенко соорудил нечто вроде сиденья – для большего удобства.
Теперь же, зажатый телами своих бойцов, которые ползали по сравнительно небольшому плоту, он даже не мог сдвинуться с места – и вспоминал основные вехи своей не слишком долгой жизни, сознавая, что является самой лучшей мишенью для гитлеровских снайперов.
А вокруг царил настоящий ад.
Там, наверху, внезапно раздался душераздирающий вой пикирующего бомбардировщика и засвистели в воздухе сброшенные бомбы. Звучали выстрелы, крики охрипших немецких солдат, ревели двигатели машин, и неслись со всех сторон короткие лающие команды.
