Катали мы ваше солнце - Лукин Евгений Юрьевич (книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
– Что ж ты, друг ситный, решетом прогроханный?.. – с добродушной насмешкой пожурил он. – Я тебя, понимаешь, из преисподней вынул, на боярышне вон женить хотел, волхвом сделал, а ты то неспособным скажешься, то еще какую пакость учинишь…
Докука вытер ладони о сермяжную грудь и, набычась, уставился на плоские камни под ногами.
– На блуд гонение воздвиг? – зловеще-вкрадчиво вопросил князь. – Доброе дело… Ибо идольцев больше приносить стали… Двоих вчера за неестественные страсти в бадье спустил?.. Тоже хвалю… Там им самое место. Ибо рабочих рук под землей сейчас не хватает… Народишко взвыл от строгости твоей? И это неплохо… Ибо пора, пора людишек подымать… – Тут князюшка насупился и, вскинув головушку, грозно воспылал очами. – Но мозговницей-то иногда трясти надо? – грянул он, да так, что у волхвов пилу заело. – Всем ведь ведомо, что в кудесники ты моими стараньями попал!.. Что ж ты против меня-то народ обращаешь?.. – Столпосвят передохнул, и вроде бы смягчился. – Так что в следующий раз, когда за блуд кого карать будешь, возьми да и скажи: не по своей-де воле вас, братие, допекаю – царь-батюшка со Всеволоком велели… Или даже просто: Всеволок, мол… А про царя – не надо… Так-то вот, кудесниче! Уразумел?
Докука угрюмо кивнул.
– Вот и славно… – окончательно повеселев, распевно рек князюшка. – А теперь подай-ка, братец, бадью, а то мне еще с розмыслом кое о чем перемолвиться надо…
Глава 16.
Двойной день
Откуда все узнали о грамоте главного розмысла – неведомо, но только зашевелились, загудели недра земные, полез из клетей встревоженный народишко. На участках бросали работу, били в железные доски, созывая чумазый люд на вече.
– Нажир Бранятич! – тоненько, жалобно крикнула Чернава пробегавшему мимо сотнику. – Неужто взаправду?..
Тот лишь дико на нее глянул и, не ответив, полетел дальше. К Завиду Хотенычу, не иначе. Оборвалось сердчишко. Стало быть, и впрямь скинули розмысла. А коли так, то и любимцам его не удержаться. Кудыке Чудинычу, к примеру… Да и женушке его Чернаве не поздоровится… Кто розмыслихе ворожил в Навьих Кущах, а? След, из-под Родислава Бутыча вынутый, кто гвоздем приколачивал?..
Выла, стонала чугунная доска на извороте, визгливо отвечали ей такие же доски с участков… Чернава подхватилась и тоже кинулась бежать. Ворвавшись на раскладку, выдрала молот из рук оскаленной Малуши и, оскалившись сама, вскинула его над головой.
– Бабоньки!.. – пронзительно завопила Чернава, неистово потрясая железом. – Жить-то как будем? Да ежели розмысла нашего сместят, то и грекам окорот дадут!.. Ни берендейки никому не продашь, денежки щербатой не выручишь!..
Глуховато и отрывисто Завид Хотеныч огласил грамоту об отставке до конца, бросил скорописчатую на стол и поднял темные запавшие глаза. Увидел схваченные гримасами лица сотников, усмехнулся невесело.
– Что присоветуете?..
Сотники ожили, заворочались осторожно, закряхтели. Что тут скажешь?.. Каждого из них остроокий Завид Хотеныч приметил еще новичком полоротым, каждого брал в оборот, уму-разуму учил, в десятники выводил, в сотники. Зернышко к зернышку людей подбирал… Да вот беда: по Уставу-то Работ слово главного розмысла – закон для всей преисподней. А тут не слово, тут грамота, да еще и своеручного начертания… По-писаному-то – что по-тесаному…
– Может, прошение всем участком подать?.. – проскулил Нажир Бранятич. – Так, мол, и так, покорнейше, мол, припадаем к стопам, ну и того, стало быть…
Не доискался словца и расстроенно махнул вялой дланью.
– Прошение… – злобно проворчали из угла. – Пособит оно тебе, твое прошение!.. Тут не просить, тут давно за кадык брать пора…
После такой бесстрашной речи сотники и вовсе прижухли. Опальный розмысл молчал, въедаясь очами в каждого по очереди.
– Люта Незнамыча, небось, не тронут… – проговорил кто-то горестно. – А у него, почитай, на участке что ни день, то проруха… У кого изделие в полный откат ушло? Да кабы тогда не Завид Хотеныч, на полдня бы восход задержали…
– А сто зе Лют Незнамиц? – встрепенулся сидящий по левую руку от розмысла чернявый грек. – Словецка не молвил?..
На грека посмотрели с безнадежным вздохом. Замолвит тебе, пожалуй, Лют Незнамыч словечко, жди… Храбрость-то у него есть, да только, вишь, за кустом припрятана…
И как знать, может, и покорились бы, повздыхав да покряхтев, но тут дверь рванули снаружи за скобу, и в клеть ворвалась разъяренная чумазая раскладчица, а вслед за нею влетел бабий визгливый гомон.
– Завид Хотеныч!.. Милостивец!.. – крикнула явившаяся без спроса. – Всей раскладкой тебя молим! Порви ты эту грамоту!
– Порви-и!.. – бесновато взвыла толпа у нее за спиной.
Розмысл вновь усмехнулся и сделал знак прикрыть дверь. Стало малость потише.
– Значит… говоришь… Чернава… порвать?.. – произнося врастяжку каждое слово, молвил Завид Хотеныч. – Добро… Порву. А потом что?
– Да мы за тебя… – Чернава задохнулась и вспомнила вдруг страшные слова десятника Мураша. – Солнышко в Теплынь-озере утопим!.. Преисподнюю спалим!..
Все так и спрянули с лавок.
– Цыц! Баба! – рявкнул огромный звероподобный сотник чальщиков.
– Молчать! – полоснул резкий голос розмысла. Завид Хотеныч снова повернулся к Чернаве, прожег взором. – Поди скажи всем, чтобы собрались у пристани. Громадой решать будем…
Когда Кудыка тем памятным давним вечером протискивался с обозом меж сизо-черных хребтов золы, ему лишь с непривычки почудилось, что людишек на берегу много. А на участке тогда суетилась всего-то навсего одна смена. Теперь же шевелящаяся толпа разлилась от жерла до перечапа, не оставив нигде ни островка. Стояли даже на тесаных камнях волнореза и во рву, хотя со дна желоба мало что увидишь. Низким угловатым утесом чуть выступала из людского скопища голая пристань. Одиноко прямился на самом ее краешке опальный розмысл, нависало над головами разбухшее вечернее солнце, плавала по багровому шару броневая заплата. А высоко над заморским берегом сияло едва начавшее розоветь греческое светило. В алой закатной воде пресмыкались ужами золотые отблески.
На камни причала взбирались по очереди главари да горланы и, надседаясь, норовили переорать сдвоенный ропот преогромной толпы и разболтавшегося Теплынь-озера, где волна шла на этот раз противно ветру, чистоплеском.
– Ну а дальше-то что?.. – жалобно вскрикивал сотник Нажир Бранятич, то и дело подаваясь вперед и хватая себя обеими руками за ребра, будто проверял, целы ли. – Не ведаете? А я вам скажу, что дальше!.. Перво-наперво Родислав Бутыч даст знать батюшке-царю, что участок наш возмутился против законной власти…
– Это кто нам батюшка?.. – взвыл из толпы десятник Мураш. – Ты кого это нам, морда твоя варяжская, в батюшки прочишь? Один у нас батюшка у навьих – Завид Хотеныч!..
– Да ты к слову-то не цепляйся!.. – крикнул ему с пристани Нажир. – Батюшка – не батюшка, а вот прикажет Столпосвяту снять наш участок с кормления – что тогда делать будешь?.. Чурки глодать?..
За махиною перечапа виднелись в розово-млечном мареве темные плоты, влекомые тягою лошадиной вдоль лукоморья. Хитрый все-таки народ эти греки – нарочно для такой оказии дорогу по берегу протеребили: от Истервы и до самой аж до Еллады…
– Да еще и войско нашлет чего доброго!.. – не унимался Нажир.
– Осунется! – звонко полетело в ответ. – Чурыня вон с участка Люта Незнамыча две рати одной кочергой разогнал!..
Сотник вновь подался вперед, истово подхватил себя под ребра, желая, видно, возразить, но тут его как бы смыло с причала, а на месте его возник ощеренный Ухмыл.
– Где ты был, Родислав Бутыч, когда солнышку полный откат вышел?.. – выпятив кадык, рыдающе крикнул он, будто и впрямь надеялся, что крик его долетит до речки Сволочи и достигнет ушей главного розмысла преисподней.
Толпа взревела и жаждуще подхлынула к камням пристани.
