План по соблазнению герцога (СИ) - Лисканова Яна (мир книг TXT) 📗

Я уже собиралась рассказать ей поподробнее про миссис Лебели, про которую мне прожужжали все уши сначала матушка, а потом и Виль, но княжна меня перебила.

— Знаете, я не хочу ходить вокруг до около, — вдруг выдала девушка, уже даже не улыбаясь, — Я тут услышала одну историю… Кажется перед свадьбой ваша матушка была замешана в одном скандале, из-за которого чуть не погиб достойный молодой юноша. И ради сохранения ее репутацию его род даже предали опале. Вы с ней, кажется, довольно похожи? — я застыла, чувствуя, как сердце судорожно колотится в груди, а княжна неторопливо подошла ко мне, — Я не хочу, чтобы из-за потомственной вертихвостки у моего жениха были проблемы и история повторилась, так что держись подальше от Его Высочества, ты меня поняла? Меня не предадут опале ради репутации старой змеи, — прошипела она мне почти в самое лицо.

Руки похолодели. А вот это был неплохой выпад.

Матушку можно было обвинить много в чем. Она была избалована, капризна, инфантильна и порой невозможно жестока даже к собственным детям. Она говорила в лицо Вилю такие ужасные вещи, что я порой не понимала, как он вообще еще в состоянии дышать с ней одним воздухом. Иногда я ее просто ненавидела за то, сколько раз меня несправедливо наказывали просто за то, что у нее плохое настроение.

Она была склочной, ревнивой женщиной, жадной до внимания, восхищения и жалости, но сама никогда не готова была восхищаться и жалеть даже самых близких. И эта женщина, та, которой она была сейчас, та, которой я ее знала, вызывала у меня лишь желание не видеться с ней чаще, чем необходимо. И вообще — чем реже, тем лучше. Я не испытывала к ней жалости, и даже не чувствовала себя за это виноватой.

Но той, с которой произошла та «скандальная история», я искренне сочувствовала. Об этом на самом деле мало кто знал, потому что историю действительно замяли. Не знали об этом, скорее всего, и браться. Мне ее рассказала бабушка по маминой линии в качестве поучительной — как ни за что не надо себя вести.

Рассказывала она ее, от души осуждая дочь, откровенно запугивая меня и восхищаясь отцом. Но я была уже в том возрасте, когда взрослых слушаешь не как мудрых старцев, знающих все на свете, а с некоторым скептицизмом, так что вовсе не посчитала ее такой уж однозначной.

Еще до отца, матушка была обещана другому мужчине. Точнее сама она себя уже обещала, а вот родители мялись, ждали рыбку покрупнее. Юноша тот был из неплохой семьи, молод и красив, и матушка была в него до беспамятства влюблена. Он отвечал ей тем же. Но потом с предложением о помолвке пришел отец, гораздо более выгодная партия. О новой помолвке было объявлено высшему свету, и о матушкином увлечении все как-то резко забыли. Кроме влюбленных, решившихся на побег.

Конечно, их поймали. И тогда глупый юноша стал угрожать, что если ему не дадут сочетаться браком с матушкой (и положенного ей приданого), он расскажет всем, что она уже не невинна. Было ли это правдой или нет — я не знала. Да и велика ли разница? Отец такого оскорбления и ультиматумов стерпеть не мог; родители матушки, само собой, тоже. В итоге мамин возлюбленный оказался в положении, когда заткнуть его решили многие и самым радикальным образом, состряпав на быструю руку дело, итогом которого должна была стать каторга в лучшем случае.

Лично я бы после такой угрозы со стороны возлюбленного резко бы разлюбила его, будь он хоть трижды красив, но матушка на коленях умоляла сначала родителей, а потом и отца, чтобы дурака пощадили. Обещала в слезах быть хорошей женой, сделать все, что скажут… В итоге ее бывшего жениха просто выслали, лишив большинства привилегий, вместе с семьей по все тому же делу, а матушка вышла замуж за отца. И до сих пор без споров позволяла ему смотреть всю свою корреспонденцию даже раньше, чем делала это сама.

Матушку можно было много в чем обвинить. Она не ценила ничьих чувств, кроме своих, все вокруг были для нее лишь возможностью обласкать свою гордыню либо нужником для скопившегося негатива. Она высмеивала за спиной любую свою подругу; ненавидела каждую женщину, что была красивее ее; презирала мужчин, не провожающих ее восхищенным взглядом… Она была мила лишь с теми, кто равен ей по положению или выше, а всех, у кого титул был ниже виконта, не считала за людей.

Но та, которой она была до замужества — не была вертихвосткой. Она была обычной влюбленной девушкой. Я до сих пор не могла решить, рада я или нет от того, что знаю, что она все же умеет любить кого-то, кроме себя, но так или иначе… Эта история должна быть унизительной для кого угодно, участвовавшего в этих событиях, но — не для нее. Ее во многом можно обвинить, но не в том, что она не смирилась спокойно с принятым за нее решением.

Я быстро взяла себя в руки. Много ли княжна знает об этом, чтобы на нее всерьез злиться? Дело было даже не в моей матушке, не в моем брате… это просто повод.

С моего лица легко стекла улыбка, и я посмотрела на княжну прямо. Она стояла прямо передо мной, ее лицо было так близко. В ее глазах было торжество. Почему она так рада? Действительно злится, что ее жених проявляет ко мне внимание? Но ведь она была первой, кто так поступил с ним, она и до этого вела себя подобным же образом. Ее слова о беспокойстве за него — пустой звук.

Я опять улыбнулась.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, Ваше Высочество, — ответила я, склонив опять дурашливо голову к плечу, — Но уж точно не вам звать мою мать или меня вертихвосткой, — ее глаза злобно вспыхнули, и она собиралась что-то сказать, но я оказалась быстрее, — И ведь дело не в вашем женихе, правда? И, полагаю, даже не в моем.

А в чем тогда? В чем?! Мне нужно было знать! Что этой гадине надо вообще? Чего она как в хвост ужаленная ходит? А может правда ужаленная? И кто ее ужалил? Мне нужно знать, чтобы ударить ее побольнее, потому что мне уже плевать на все! Она меня достала, вот совсем. И, если надо будет, я сама придумаю, как ее прижать, скомпромитировать, а может по-простому придушу и закопаю труп! Пущу гадину пеплом над столицей.

Но перед этим пусть узнает, как на самом деле нужно унижать.

Вкусы Виля или матушкина первая любовь — не унижают их, а тем более — не унижают меня. Бить надо не в предрассудки общества, а в мелочные, жалкие качества нашей личности, которые мы не хотим в себе видеть. Так что я судорожно вспоминала каждый ее жест, каждое слово, чтобы точно понять…

— Просто ваше маленькое детское эго не в состоянии справится с тем, что мир не крутится вокруг вас? — продолжала я, — Ах, нет! Что он смеет крутиться вокруг кого-то еще?

Она была зла и ей хотелось злить всех вокруг. Она радуется, только когда другие раздражены ее поведением. Не только меня, она провоцировала всех. Зачем? Чего она хотела этим добиться? Что ее саму раздражает? Думай, Леона, думай! У тебя только одна пуля перед тем, как расплакаться и выбежать с балкона первой!

— Вы упиваетесь тем, что можете унижать окружающих, а они не могут вам ответить, — быстро проговорила я, боясь потерять мысль, — Тем, что они ничего не могут с этим поделать… Это потому что вы и сами ничего не можете поделать? — она вдруг застыла, — Ах, вот оно что! Всем на вас плевать? Никто не ценит ваших чувств, поэтому и вы не цените чужих? Бедная, бедная девочка… Вы злитесь от бессилия и желаете всем того же! Мне вас так жаль…

В воздухе прозвучала звонкая пощечина, от которой голову мотнуло так, что я чуть не упала.

Глава 12. Великая подбалконная битва

Слезы. Фальшивые слезы. Моя вечная боль. Я много в чем была хороша, как мне кажется, но вот если уж у меня что-то не получалось, то не получалось основательно! Одним из моих слабых мест было абсолютное неумение строить из себя жертву. И кто бы что не думал — этот навык любому приличному человеку был просто необходим! Жизненно необходим, если мне позволено судить. А кто ж мне запретить может? Так вот, умение состроить из себя обиженную жизнью и вот этим конкретным человеком овечку, а главное — сделать это красиво, могло упростить решение очень и очень многих вопросов.