На суше и на море - Подгурский Игорь Анатольевич (читаемые книги читать .txt) 📗
– А я что, предлагаю, что ли? – тупо удивилась контролерша.
Наступила неловкая пауза.
Контролерша мучительно соображала: а то ли она спросила?
Петруха испуганно перебирал несостоявшиеся варианты своего ответа: «Спасибо, не стоит; спасибо, не затрудняйтесь; спасибо, я сыт».
Баранов решительно отодвинул ошалевшего Филиппова в сторону, легко поставил свой баул на прилавок и расстегнул его.
Баба за прилавком оживилась. Запустив руки в баул, она долго там ковырялась, пока не извлекла батон вареной колбасы. Выразительно поглядев на Баранова, она цокнула языком.
Баранов усмехнулся, перехватил батон, уложил на прилавок, выдрал нож из дощатого прилавка и решительно рассек несчастную колбаску на две части. Большую – девять десятых – он оставил на прилавке, меньшую – одну десятую – положил в сумку, застегнул ее и, не обращая внимания на таможню, пошел дальше.
– Мне за державу обидно! – пояснила баба Петрухе. – Шагай себе, турист.
За вторым прилавком сидела не менее полная, но куда более элегантная женщина лет тридцати пяти-сорока. Табличка гласила: «Контроль санитарный», а остатки макияжа на грустном лице контролерши предполагали достаточно высокий уровень интеллекта, каковое предположение тотчас и подтвердилось.
– Инфлюэнцей болели? – строго вопросила она Баранова.
– Нет, – сказал Баранов, раскрыл баул и достал набор парфюмерии.
– Здоров, – констатировала контролерша, доставая из-под прилавка зеркальце и открывая набор.
Петруха шагнул к ней, и контролерша, нахмурившись, отвлеклась от дела.
– Инфлюэнцей болели? – строго вопросила она Филиппова.
– Болел, – решительно ответил Петруха. Что такое «инфлюэнцей» он не знал, но надеялся, что в самолет его не пустят.
– Свинкой, корью, пневмонией, куриным гриппом, переломами, насморком? – заинтересовалась санконтролерша.
– Болел, болел, болел, болел, болел, болел, – отрапортовал Филиппов.
– Дурак, что ли? – Контролерша повернулась к стоявшему за ее спиной Баранову. Тот неопределенно пожал плечами. Зная теперь точно, что самолет без него никуда не улетит, заммордух тоже на борт уже не торопился. В авиалайнере все не как у людей: там позже сядешь – раньше выйдешь.
– Нет, с головой у меня все в порядке, – не рискнул возводить на себя напраслину Петруха.
– Чем еще болели? – раздражаясь, поинтересовалась дама в макияже.
Лучше бы она не спрашивала.
Семь с половиной минут Петруха перечислял свои болезни, начиная с писания в штаны в ясельном возрасте и кончая штыковой раной в живот, которую он скромно и лаконично назвал открытым проникающим ранением, нанесенным колющим предметом конусообразной формы с четырьмя гранями в верхнюю долю брюшной полости с последующим выходом через правую полупопу, минуя (тут Петруха перечислил все виды своих кишок и иных внутренних органов), с последующим обильным кровотечением и экстренными реанимационными мероприятиями. Уф!
Санконтролерша, давно забыв свой вопрос, бешено стенографировала особо понравившиеся ей термины. Баба с таможенного контроля, отхватив от реквизированной колбасы порядочный кус, со слезами на глазах пихала этот кус и свой собственный хлеб в карман Петрухиных галифе со словами: «В дороге покушай, касатик. Чай, тебе далеко лететь-то, милок. Покушай, не обижай старую».
Последней была табличка «Контроль пограничный».
Стройная невысокая девушка лет двадцати пяти, с длинными волосами под зеленой фуражкой, в форменной рубашке, весело, но внимательно изучила документы, чему-то криво усмехнулась, проставила в липовых паспортах печать и вернула бумаги.
Баранов положил на стойку шоколадку и покинул страшную комнату, увлекая за собой Петруху, пославшего контролершам один воздушный поцелуй на всех.
Когда дверь за ними захлопнулась, девушка сняла фуражку и набрала какой-то номер на черном эбонитовом телефонном аппарате.
– Слушаю, – заинтересованно спросили на том конце линии.
– Контроль миновали Баранов и Филиппов. Все благополучно.
– Взятки?
– Баранов: колбаса докторская – один килограмм двести граммов; косметика «Кристиан Диор», польская, один комплект, цена – пять злотых и семь грошей; шоколадка швейцарская, соевая, сделано в Укляндии. Филиппов: воздушный поцелуй. Да, товарищ полковник, гражданин Филиппов очень нервничает. Не исключена аэрофобия.
– Вас понял. Так, теперь по контрабанде. Шоколадку употребить, парфюмерию – на ваше усмотрение. А колбасу – в урну. Слышите, девчонки? В урну! Гнилая она. По оперативным данным, Баранов ее еще пять лет назад купил.
Контролерши закрыли двери на мощные чугунные засовы, извлекли самовар и уселись жаловаться друг другу на мизерную зарплату, бездельников-мужей и шалопаев-детишек.
Самолет авиакомпании «Боинг», следовавший из Нью-Йорка в Токио транзитом через Амстердам и Владивосток, оказался допотопным Ту. Натужный рев двигателей, давно уже выработавших свой ресурс, располагал к покою. Пассажиры, в основном западные туристы, мирно дремали в просторных креслах антикварного салона, обшитого карельской березой. Бек, укрывшись полой халата, безмятежно спал, Нестеров щелкал плеером, а Баранов, так и не купивший ничего из запланированных обновок, подсчитывал на калькуляторе сэкономленные средства, мысленно составляя смету расходов.
Что касается Петрухи, то он боялся. Петруха ненавидел самолеты. Он летел впервые в жизни, но уже ненавидел гражданскую авиацию сильнее, чем всю нечисть мира, вместе взятую. При одной только мысли, что под тонким слоем алюминия и пластика под ним уютно располагаются десять тысяч метров высоты, с которой ему – а в этом он не сомневался – предстоит упасть, Петрухе становилось все хуже и хуже.
Наконец Петруха не выдержал. Он нервно ткнул локтем в бок сидевшего рядом Нестерова:
– Товарищ штабс-капитан!
Нестеров благосклонно перевел затуманенный взор на коллегу.
– Товарищ штабс-капитан! Вот вы ас…
Нестеров самодовольно ухмыльнулся. Петруха продолжал:
– Вот скажите, почему самолет летит? Он же железный и стеклянный, он упасть должен обязательно!
