Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди - Демина Карина (книги онлайн без регистрации полностью .txt) 📗

Колени дрожали.

А она шла. Шаг за шагом. Плиты каменные, древние… и про место это братец всякое сказывал. Стало быть, случалось ему заглядывать в деревеньку брошенную? А может, и в сам храм… что он здесь делал?

Разбойники садятся на лавки, будто прихожане достойные.

Лица застыли, будто и не лица — маски благолепные поверх харь истинных напялили. Глаза пустые… неужто и вправду лишились разума? Кричать… звать надобно… но кого звать, когда вокруг не то люди, не то куклы… кукол у Яськи никогда не было.

А хотелось.

Особенно такую, как у Старостиной дочки, чтоб с личиком фарфоровым да в наряде распрекрасном. Он-то потом поистрепался, конечно, и старостиха новый сшила, краше прежнего. Кукле и лицо подновляли красками, отчего выходила она кривоглазою да размалеванной, точно гулящая девка, а все одно такой больше ни у кого в селе не было. И Яська мечтала, как однажды мамка привезет ей с ярмарки такую… или сама Яська купит… мечтала, стало быть, а после забыла про мечту. Револьвер вот купила, штаны… а куклу — так и нет. И выходит, что Яська вот-вот помрет, так и не поигравши с той замечательной куклой.

Слезы сами собой поползли.

— Отпусти, — попросила, зная, что не отпустит.

Боится.

Янек покачал головой и взгляд отвел. Он неплохой парень… и книжку вот написать хотел про героя, про подвиги… написал бы, если бы оно иначе все вышло.

— У меня выбора нету, — сказал шепотом и к алтарному камню подпихнул. — Иди, Ясь… лучше сама иди… я постараюся, чтобы не больно…

И еще жалобней, точно убеждая себя самого, повторил:

— Ты ж понимаешь… выбора нету…

На них смотрели.

А ведь Янек в своем разуме остался. И при воле. И при оружии… а руки связаны, если б свободные были, Яська б попробовала счастья. Лучше уж так помирать, чем овцою, которую прирежут вот-вот…

— Хочешь? — Янек снял с пояса флягу. — Она сказала, что глотка хватит… один глоток, и ты уснешь. Сны красивые… знаешь, как в книжке…

— Не надо.

— Почему?

Спящих, наверное, резать проще.

— Я не хочу, чтобы как в книжке.

Проход узкий. Алтарь расколотый, покрытый засохшей кровью, точно коростой. На него и глядеть-то отвратительно.

— Дура ты, Яська. — Янек головой покачал и флягу убрал. — Ложись.

— Нет.

— Брысь, Куша…

Повиновались.

Скрутили.

Уложили.

Цепями ржавыми, откуда только взялись они, опутали, да так, что и дыхнуть получается не сразу. А лица-то, лица по-прежнему благостные.

И слюна на губах пузырится.

Кровавая.

Значит, и им не жить. Слабое утешение.

— Ты… — Янек погрозил пальцем. — Тихо лежи, ладно?

А глаза-то переменились… прежде, помнится, светлыми были, не то синими, не то серыми, а теперь сделались черны-черны… и глядит из них уже не Янекова растрепанная душонка, иное нечто, чему названия нет. Глядит и скалится.

Радостно ему.

Сладок страх. Не бояться у Яськи не выходит, все ж таки убьют вот-вот…

— Я… тебя не прощу…

Ему не нужно прощение Яськи.

Он смеется, и на хриплый его смех отзывается мертвый колокол. Гул его наполняет храм и переполняет, и саму Яську до краев… как удержать? Силы слишком много… и она корежит, мнет, грозя вылепить подобие твари, застывшей над нею же с ножом.

Никогда.

— Fiat firmamentum in medio aquanim et separet aquas ab aquis, quae superius sicut quae inferius et quae iuferius sicut quae superius ad perpetranda miracula rei unius. [3]

Голос его звучал издалека.

И Яська слышала его, не могла не слышать, каждое слово ложилось на грудь ее невыносимой тяжестью…

— Sol ejus pater est, luna mater et ventus hanc gestavit in utero suo, ascendit a terra ad coelum in terram descendit. [4]

Огромным усилием воли она открыла глаза.

Темно.

И в темноте белым пятном, круглой колдовкиной луной, виднеется лицо твари. В нем не осталось ничего от Янека, раздутые, растянутые черты, и Яське жуть до чего хочется поправить все.

Дозваться.

А в руках его — нож.

— Стой! — Этот голос оборвал нить заклятия, позволил Яське сделать вдох.

И выдох.

— Отпусти ее.

Она изогнулась, вывернулась, пытаясь разглядеть хоть что-то в наступившей тьме. Владислав был частью ее.

Он шел спокойно, будто и не было в храме никого, кроме них с Яськой. Улыбался даже.

— Отпусти ее, и никто не умрет, — сказал Владислав, остановившись в трех шагах от алтаря. Он бы и дальше пошел, но черный клинок уперся в грудь Яськи.

Она видела его отчетливо.

Гладкий. Острый. Каменный.

Она чувствовала холод, что проникал сквозь тонкую ткань рубахи. А еще — голод. Нечеловеческий, но лютый, с которым не управиться Янековой руке. Стоит ей ослабнуть на мгновение, и клинок вырвется. Он пропорет и тонкую ткань рубахи, и кожу, войдет в тело, что в масло.

— Подчинись, и никто не умрет. — Тварь утомилась говорить Янековым голосом, а собственный ее был сиплым, свистящим. — Поклонись Хозяйке… принеси ей дар…

Владислав вздохнул. Все-таки убивать без особой на то нужды он не любил. А уж в местах подобных нынешнему сие вовсе было не благоразумно.

Лишило ли оно сил?

Отчасти.

Большей части, да ему и меньшей хватит.

Что же до даров, то Владислав принесет их, раз уж просят.

Взмахом руки он вспорол горло ближайшему разбойнику, отворяя кровь, которая пахла не кровью, но ядом. И отступил, позволяя телу упасть.

— Стой!

Хрустнула в ладони чья-то шея.

Пальцы левой руки пробили грудину, вцепились в сердце, которое еще билось, было горячим. И на мгновение появилось желание впиться в это сердце зубами.

…как тогда…

…много лет минуло, но разве забыл он вкус чужой крови? И сладость плоти врага… и как боялись они — не смерти, но именно того, что будут сожраны…

— Стой! — взвизгнул Янек.

И клинок опустился. Прикоснулся к груди.

— Стой или…

Ему не позволили договорить. Всколыхнулась тьма, распласталась по проходу, поглощая кровь, которую столь щедро лил Владислав. Тьма тоже была голодна и дрожала от голода. И тот, кого вела она, ощущал эту дрожь.

Он же, ступив на холодные камни, повторил:

— Стой.

Правда, обращаясь уже не к Владиславу, но к Янеку. И голос этот заставил тварь дрогнуть, отступить, а сам Янек… он был слишком слаб, чтобы удержать клинок. Или тот почуял, что жертва вот-вот выскользнет. Разве можно было допустить подобное?

Больно не было.

Ни на секунду больно не было.

Не соврал… а жаль, быть может, если бы стало больно, Яське удалось бы зацепиться за жизнь. Она ведь хочет жить… очень хочет жить.

И дышать.

А тяжело. Из груди рукоять клинка торчит… и дышать совсем не получается. Она все равно пробует, но захлебывается чем-то кислым… и так холодно.

Кто-то кричит.

Страшно, когда так кричат. Яська заткнула бы уши, лишь бы не слышать этого крика, но на руках ее — холодное железо… холода очень много…

А силы уходят.

С кровью, наверное… куклу так и не купила… чтобы фарфоровая и в платье, как у городской барышни… шляпка, сумочка… у самой-то никогда ни шляпки, ни сумочки… а медальон, Владиславом подаренный, отобрали… это неправильно, и Яська сама виновата… надо было уезжать, когда возможность такая была. Она осталась.

И вот теперь умрет.

— Тише, любовь моя…

Смешной какой. Разве так говорят? Любовь его… нежить не умеет любить, а люди предают. Кому тогда верить?

— Я долго ее не удержу, — раздался незнакомый голос. — Прощайтесь.

И в этом голосе Яське послышалось… сочувствие.

А Владислав был черен.

Грязен.

И кровью от него пахло.

Не пахло — воняло.

— Прости, — он склонился к самому лицу.

И цепи вдруг ослабли.

— За что?

Его-то за что прощать, если Яська сама кругом виновата.

— За то, что не уберег…

Нежить не умеет плакать. И на щеках его не слезы — кровь… а почему-то кажется, что плачет… глупость какая… и дотянуться бы, прикоснуться… проверить, да только сил совсем нет.