Жюльетта. Том I - де Сад Маркиз Донасье?н Альфонс Франсуа (чтение книг TXT) 📗

Мы сели за стол, и Нуарсей заметил мне:

– Не думай, Жюльетта, что утехи графа ограничиваются тем, что вы сейчас проделали. Ты принадлежишь к нашему кругу, и граф знает это, поэтому он вел себя с подобающей учтивостью.

– Да, наш Бельмор обладает необыкновенной способностью держать себя в руках, – вставила Клервиль.

– Так вы знаете, мадам, – лукаво спросила я, – чем занимается этот господин, когда дает волю своим чувствам. Тогда прошу вас поделиться со мной – я не хочу оставаться в неведении, так как меня интересует все, что касается такого любезного кавалера.

– Как вы относитесь к ее просьбе, граф? – спросил Нуарсей.

– Даже и не знаю, что сказать. Боюсь, что в этом случае мадам составит неблагоприятное мнение о моем характере.

– Не беспокойтесь, – улыбнулась Клервиль, – моя подруга прежде всего будет ценить вас за разнообразие и неординарность ваших пороков.

– Любимая прихоть этого шалуна, – заговорил Нуарсей, – заключается в следующем: на плечи красивой женщины усаживают мальчика пяти-шести лет, крепко привязывают его, в тело жертвы вонзают нож, наносят бесчисленные раны, кровь струйкой сбегает вниз между ягодицами и попадает в задний проход женщины, которая в это время испражняется. Что касается Бельмора, он опускается на колени перед залитой кровью задницей… Я правильно объясняю, дорогой граф?

Граф молча кивнул.

– Так вот, Бельмор, стоя перед этим задом на коленях, слизывает кровь, а трое мужчин по очереди извергаются в его потроха. Теперь ты видишь, что ваши сегодняшние упражнения – это лишь мягкий вариант его любимой причуды, и здесь еще раз подтверждается старая истина: даже самая маленькая прихоть в человеке свидетельствует о его характере, и внимательный взгляд без труда найдет в ней признаки всех его пороков.

– Черт возьми! – радостно воскликнула я, обнимая графа за шею. – Ваша мания приводит меня в восторг, надеюсь, вы используете мое тело для таких развлечений, и будьте уверены, что я сделаю все, чтобы доставить вам наивысшее удовольствие.

Бельмор с важным видом заверил меня, что мои услуги потребуются ему нынче же, и шепотом попросил припасти для него побольше экскрементов в моих потрохах.

– Я так и думала, – всплеснула руками Клервиль. – Я знала, что ваши вкусы придутся Жюльетте по душе.

– Действительно, воздержанность – это очень глупая добродетель, – поддакнул Нуарсей. – Человек рожден для наслаждений и только через распутство может получить самые сладкие удовольствия в жизни. Одни лишь идиоты не понимают этого.

Тут снова заговорила Клервиль:

– Со своей стороны я думаю, что мы не имеем права ни в чем себе отказывать и должны любой ценой добиваться счастья, которое заключается в самых глубинах порока и блуда.

Граф согласно кивнул.

– Сама великая Природа рекомендует нам искать счастье только в пороке; она определила человеку предел существования, тем самым она заставляет его непрерывно расширять область своих ощущений, и подсказывает, что самые сильные и самые приятные можно встретить где угодно, только не на дороге скучных общепринятых радостей. Будь прокляты те, кто, надевая узду на страсти человека, пока он молод, формируют в нем привычку к самоотрицанию и самоограничению и делают его несчастнейшим из живых существ. Какая это ужасная участь!

– Пусть ни у кого не возникает сомнений относительно намерений праведников, которые поступают таким образом, – прервал его Нуарсей. – Ими движет ревность, мстительность и зависть к людям, которые не стыдятся своих страстей и смеются над мелкими страстишками этих наставников.

– Здесь большую роль играет суеверие, – добавил Бельмор. – Суеверие породило Бога, затем суеверные люди придумали всевозможные оскорбления для своего идола. И вот Бог, до которого в сущности никому нет дела, вместо того, чтобы оставаться всесильным и недоступным, напускает на себя беспомощный вид, и так создается среда, в которой дают всходы семена злодейства.

– Религия вообще принесла человечеству неисчислимые бедствия, – проворчал Нуарсей.

– Из всех болезней, грозящих человечеству, – сказала я, – я считаю ее самой опасной, а тот, кто первым подсунул людям эту мысль, был самым заклятым их врагом, и с тех пор в истории злейшего не было. Он заслуживает самой ужасной смерти, да и не существует наказания, достойного его.

– Однако в нашей стране, – сказал Бельмор, – еще не совсем поняли ее опасность.

– Это не так просто, – заметил Нуарсей. – Ведь больше всего на свете человек цепляется за принципы, которые внушили ему в детстве. Возможно, придет время, когда люди станут пленниками других предрассудков, не менее нелепых, чем религия, и во имя новых идолов безжалостно растопчут старого. Но пройдет еще немного времени, и наша нация, как несмышленое дитя, начнет плакать о разбитой игрушке, отыщет ее среди хлама и будет лелеять еще пуще прежнего. Нет, друзья мои, философия – это не та вещь, которую можно когда-нибудь встретить среди людей, ибо они слишком грубы и невежественны, чтобы их сердца мог согреть и осветить священный огонь этой великой богини; власть жречества может ослабнуть на какое-то непродолжительное время, но затем она становится еще сильнее, и суеверие будет отравлять томящееся человеческое сердце до скончания века.

– Какое жуткое предсказание.

– Достаточно жуткое, чтобы быть правдой.

– Неужели нет никакого лекарства от этой чумы?

– Есть одно, – сказал граф, – только одно. Хотя жестокое, но очень надежное. Нужно арестовать и казнить всех священников – всех в один и тот же день – и поступить точно так же с их последователями; одновременно, в ту же самую минуту, уничтожить католицизм до самого основания; затем провозгласить всеобщий атеизм и доверить воспитание молодежи философам; следует печатать, публиковать, продавать, раздавать бесплатно те книги, в которых проповедуется неверие, и в течение пятидесяти лет после этого жестоко преследовать и карать смертью всех, не делая никаких исключений, кто замышляет или может замыслить снова надуть этот мыльный пузырь. [101] На сколько возмущенных голосов вы услышите в ответ на подобное предложение: мол, суровость всегда формирует сторонников любой, самой нелепой идеи, а нетерпимость – почва, в которой произрастают мученики. Но подобные возражения беспочвенны. Борьба с этим злом, разумеется, уже имела место в прошлом, но процесс этот был слишком мягким, ленивым и неконкретным; конечно, проводилось и хирургическое вмешательство, но опять как-то робко и осторожно, без должного усердия, и никогда не доводилось до конца. Нельзя ограничиваться тем, чтобы отрубить одну из голов Гидры – надо уничтожить все чудовище, а если ваши мученики встречают смерть с большим мужеством, так только потому, что их вдохновляет и укрепляет их дух пример предшественников. Но попробуйте сокрушить их сразу всех, одним махом, – и вы покончите и с последователями и с мучениками.

– И все-таки это не так просто, – повторила Клервиль.

– Это намного легче, чем обычно думают, – ответил Бельмор, – и я готов возглавить этот поход, если правительство поставит под мое начало двадцать пять тысяч человек; залогом успеха будут политическая поддержка, секретность и твердость, а самое главное – никаких поблажек. Вы опасаетесь мучеников, но вы будете иметь их до тех пор, пока жив хоть один поклонник этого отвратительного христианского Божества.

– Однако, – заявила я, – вы ведь не собираетесь снести с лица земли две трети Франции?

– Не меньше одной трети, – твердо сказал граф. – Но даже если масштабы будут таковы, как вы только что сказали, все равно будет в тысячу раз лучше, когда на оставшейся части Франции останутся жить десять миллионов честных людей, нежели двадцать пять миллионов негодяев. И все же хочу повторить еще раз: мне кажется крайне сомнительным, что в стране так много христиан, как вы полагаете, во всяком случае не так уж и трудно отделить баранов от козлов. Осуществление моего плана потребует не более года кропотливой работы, кроме того, я не начну кампанию, пока точно не определю все мишени.