Нефритовые сны - Неклюдов Андрей (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT) 📗
Какая-то из женщин помогает добрести до палаты. Идти надо осторожно, чтобы не выпала подкладка. И только позже, уже в кровати накатывает боль. Я бью кулаком в стену, и от этого как будто чуточку легче.
– И за что мы так страдаем? – слышатся рядом голоса тех, кто уже перемучился. – И ведь никак этого не миновать: аборты, роды, лечения…
– А эти кобели разве что-нибудь понимают?
А вот мне все равно – понимают они или нет. Мне хочется плакать и жалеть себя и ничего больше. Но даже среди боли, захлестнутая волной боли, я не откажусь от судьбы быть женщиной. Я – женщина, и мне еще воздастся сторицей за эту боль!
… Пережив вместе с Элей (если б только я мог пережить это вместо нее!) все унижения и муки, даже ощутив у себя внизу живота, внутри, саднящую рану, ноющее дупло; вкусив горечь запоздалого осознания греха (но и отраду постепенного возрождения) – я испытал щемительную потребность взять Элю, мою девочку, на руки и никогда не выпускать, никогда не оставлять одну, оберечь от малейших невзгод. Я готов был зализать ее раны (если б это было возможно и если бы они с тех пор не зажили), сделать все, чтобы искупить перед ней свою вину. В чем же состоит моя вина, я и сам не понимал. Возможно, это было лишь предчувствие вины будущей…
Лист XXV
Помню, как-то раз после совместного посещения стрептиз-бара я попросил Элю станцевать для меня обнаженной. Настроение у нее было подходящее, и она согласилась, правда, не совсем нагишом, а в полупрозрачной кружевной сорочке. Но так оказалось даже эротичнее: легкая воздушная ткань придавала ее телу загадочную зыбкость, призрачность, дразня и обещая, завораживая и тревожа.
Через какое-то время я почувствовал, что она танцует уже не для меня, что вся она во власти музыки. И даже когда магнитофон смолк, мелодия продолжала жить в ее движениях. Наблюдая эти кружения, волнообразные колебания тела, переборы и взмахи заголяемых ног, всплески рук, то припадающих к животу, то охватывающих снизу груди, словно в желании отдать их кому-то, я в который раз убеждался, что женщина – явление космическое, более грандиозное, чем просто человек.
В ночь после того вечера мне привиделся весьма многозначительный сон. В его иллюзорном пространстве мы с Элей брели по каким-то пустынным первозданным местам. Окрест, насколько доставало взгляда, простиралась насыщенно-желтая трава. Вдали она становилась желтее и выше и переходила в подобие тростниковых зарослей. Мы движемся по этой медово-желтой стране. Эля – шагов на десять впереди меня. Она в одной ночной сорочке (в той же, в какой танцевала накануне), идет пританцовывая, и так музыкально, так влекуще колеблется, плывет ее тело, что кажется, в нем сошлись вся красота и гармония Вселенной. Мы с ней одни, словно первые люди планеты. У нас нет ничего, кроме друг друга. И ничего кроме этого нам не надо.
Нет, не одни: желтая стена тростников отделяет от себя сгусток материи, который последовательно приобретает очертания льва. Образовавшийся зверь тотчас же устремляется к нам – по траектории, соединяющей его и мою спутницу. Он приближается замедленно, размазанными недорисованными прыжками. Я же, вместо того чтобы закричать, броситься на помощь, стою на одном месте. Мало того – я с любопытством, с маниакальным интересом слежу, что будет дальше. Каким-то глубинным чувством я догадываюсь, что действия животного в значительной мере определяются моими желаниями. Видимо, поэтому, достигнув своей жертвы, казалось бы, готовый разорвать ее на куски, чудовищный зверь неожиданно смирнеет, опускается на передние лапы и начинает ласкать, облизывать Элю. Она же, позабыв испуг, полуобнаженная, покорно ложится перед ним на спину, подобрав к животу колени…
И в ту же ночь – второй сон, больше похожий на кошмар… В нем я встречаю двух девчонок, вроде бы мне отдаленно знакомых. С одной из них без промедления я начинаю стаскивать платье. Вторая мне охотно помогает, стягивает с подруги колготки, трусики. Но на этом мы не останавливаемся. С согласия раздеваемой я разрезаю ее тело, извлекаю окровавленное сердце и «трахаю» его, предварительно повертев в руках и обнаружив какие-то отверстия. Вторая девчонка участливо наблюдает. И тут, словно очнувшись от дурмана, я оглядываюсь и обнаруживаю, что мы находимся на лестничной площадке, прикрепленной снаружи к стене здания. Стена сплошь стеклянная, и видно, что внутри здание полно народу, все приникли к стеклу, беззвучно кричат и размахивают руками. И до меня доходит, что я совершил убийство…
Лист XXVI
У Эли была подруга, белокурая озорная девчонка. В прошлом они вместе учились в школе и с той поры хранили дружескую привязанность.
Случилось так, что мы втроем собрались у Эли. Мы пили вино, много болтали, я поочередно танцевал с девушками. Тома только недавно пришла в себя после тяжелого аборта (я уже знал, что это такое) и теперь упивалась жизнью. Обнявшись, мы танцевали втроем; шутя и подталкивая друг дружку, отправлялись на кухню курить.
– Как вам нравится наша необыкновенная семейка? – улыбалась Тома.
– Обычный вариант, – шутливо морщилась Эля. – По нашим временам, это обычный вариант
– Почти традиционный! – подхватывал я.
– Тогда выпьем за добрые традиции, – соглашалась Тома. – И за традиционную ориентацию!
Мы выпивали за ориентацию и целовались, стараясь, чтобы получился одновременный тройной поцелуй, для чего приходилось прижиматься лицами, соединяя в одной точке носы.
– В следующий раз я принесу травки – и мы улетим в Париж! – нараспев изрекла Тома.
– Мы уже на подлете к нему! – заметил я, увеличивая громкость музыки.
Когда Эля, натанцевавшаяся, упала, отдуваясь, в кресло, сияющая, излучающая энергию и молодость, я, переполняемый восхищением, опустился перед ней на пол.
– Тома, посмотри скорее! Смотри, какая она кайфовенькая! – с нескрываемым обожанием вскричал я. – Смотри, какое личико! – и я бережно повернул голову Эли в Томину сторону.
Тома послала нам воздушный поцелуй.
– Ты рекламируешь меня, словно на продажу, – заметила Эля. (Сейчас те ее слова кажутся наполненными пророческим смыслом.)
Далеко за полночь Эля постлала для себя и Томы на диване, а мне – на узенькой кушетке. Однако я почему-то заранее был уверен, что кушетка не понадобится…
Они лежа курили, передавая из руки в руку сигаретку, и спать вроде как никто не собирался. Перед тем я поставил кассету с записью песенок французских шансонье.
– Почти что Париж, – разнежено молвила Тома.
А когда она попросила налить им ликеру, я понял, что мой звездный час настал. С бутылкой в руке я направился к ним через комнату в наряде Адама. Тома захлопала в ладоши, Эля театрально закатила глаза. Я присел на край дивана и заявил, что не сойду с этого места даже под угрозой смертной казни. Одной рукой передавая им зажатые между пальцами рюмки, другую я простер под одеяло, легонько поглаживая и сдвигая тонкую ткань, облекающую их горячие тела. Я вдруг почувствовал, что сейчас, так же как в моих снах, рушатся все запреты и условности, и все становится возможным.
… Ручка выпадает из моих пальцев. Я вынужден приостановиться и перевести дух. Я как будто только что пережил это, и мои ладони, лежащие на поверхности стола, кажется, и сейчас ощущают теплоту и гладкость кожи двух прелестных нимф.
– Пусть это будет самая чудесная ночь в нашей жизни, – склоняясь над ними, вдохновенно шептал я, – фантастическая ночь, когда мы забудем, кто мы, забудем про вчера и про завтра и утонем в любви… – я говорил и гладил их обеих под одеялом, и уже одно это было восхитительно и ново (мое пребывание в одной постели с Мариной и Наташей, естественно, не в счет).
– Мы уже вовсю тонем в любви, – прижимаясь щекой к подружке, повела на меня глазами Эля, – а ты все еще на суше.
Я нырнул к ним, как в русалочий омут. Проникнув в самую середину, я сладостно изумился дивному ощущению множества ног. Наши ноги образовывали целую гроздь! Две головки – темно– и светловолосая – приникли к моим плечам с двух сторон, как когда-то давно мы с приятелем Толиком приникли к Дупе. Нет, много-много нежнее. Я гладил их почти безвольно, расслабленно, словно растворяясь, словно заполняя собой пространство между ними, облекая, окутывая их, вливаясь в них.
