Мое не мое тело. Пленница (СИ) - Семенова Лика (читать бесплатно книги без сокращений txt, fb2) 📗

Пальцы больше не тряслись.

Он прилепил датчики к белым вискам Тарис, развернул пульсирующую диаграмму и даже улыбнулся. Едва заметно, но в этой скупой улыбке сквозило удовлетворение.

— Чему ты улыбаешься?

Он повернулся:

— Мозговая активность все еще продолжается, ваше превосходительство. Она еще жива.

— Она нас слышит?

Толстяк покачал головой:

— Не думаю. Склоняюсь к мысли, что мозг оценивает состояние тела и пытается запустить жизненные процессы.

— То есть, это не равнозначно разуму? — я замер в ожидании ответа.

— Боюсь, что нет, — он вновь покачал головой. — Я отслеживаю физические параметры. Будет жить тело — будет жить и мозг. Но останется ли разум, память, зрение, слух или речь — я не в состоянии это спрогнозировать. Вопрос слишком мало изучен.

Я стиснул зубы, интуитивно заложил руки за спину, сцепил пальцы. Шумно дышал, слушая, как в висках забился пульс.

— Теперь ты заявляешь, что есть риск увечья? Что благородная Этери после пробуждения может оказаться слепой, глухой или немой? Или безумной?

— Риски есть всегда, мой карнех. Это неизбежно и естественно. Нужно уметь смотреть философски. Даже банальная простуда может обернуться смертью. Организм — слишком сложное устройство.

— Философски?

Я не сдержался. Молниеносно обогнул кушетку, ухватил толстяка за шею и приложил об стену:

— Я посоветую архону взглянуть философски и обратиться к символизму. Язык, глаза, уши, только потом голова. Твоя жизнь напрямую зависит от ее жизни.

Зорон-Ат будто опомнился. Словно щелкнули пальцами, и он из увлеченного медика вновь обратился дрожащим ничем:

— А если она выживет, мой карнех? Меня помилуют?

— Смотря кем она выживет.

Я отстранился, отошел подальше. Долго с усилием тер глаза, надбровные дуги, которые вновь заломило от напряжения. Из жирного ланцетника так и сыпалось дерьмо: новость за новостью. Казалось, ему не будет конца.

Я вновь посмотрел на толстяка. Он опять покраснел, залоснился. Снова нервно утирался салфеткой, руки тряслись.

— Я хочу знать все. Все, чем может обернуться это проклятое вымещение. Все, что должен был знать перед тем, как начать! Говори!

Он сглотнул, покачал головой, даже выставил раскрытые ладони:

— Это все, мой карнех. Клянусь! Все, что я могу предположить. Я все сказал.

Я сел на кушетку, прислонился затылком к стене, положил сцепленные руки на макушку и смотрел в потолок. По сути, что еще я хотел услышать? Было сказано все. Отяготить ситуацию еще больше было просто нечем. Он допускал крах за крахом. Но Зорон-Ат не видел чужих метаний или горя. Они были всего лишь очередными жабами: и Тарис, и, даже благородная Этери. Жабами, которых он резал без колебаний и малейшей жалости. Будто в угаре.

Как архон мог так слепо поверить этому ланцетнику? Впрочем, надежда убитого горем отца сделала свое дело. Он зацепился за возможность. И я зацепился…

Я никогда не отличался особой сентиментальностью или неуемной склонностью к рефлексии. Но за последние дни не узнавал себя. Все мысли были о девчонке. Все до единой. Все отошло на второй план, померкло. И самое отвратительное, что я уже не понимал, кого именно хочу вернуть. Тело Этери или саму Тарис. Будто сам для себя прикрывал одно другим. И если бы не приступ чудовищной ярости — я бы помедлил с метатором. По крайней мере, на какое-то время.

Но ничего не вернуть. В который раз оставалось лишь пожалеть, что нельзя отмотать время назад. Исправить ошибки.

Дрогнула дверь, на пороге показался Пруст. С подносом. Он вытянулся, насколько мог:

— Обед, ваше превосходительство.

Только сейчас я понял, что не ужинал и не завтракал. Пруст поставил поднос на кушетку, вытянулся, ожидая позволения уйти. Я посмотрел на толстяка, кивнул мальчишке:

— Этому тоже неси.

Адъютант отсалютовал и вышел.

Крольчатина, картошка, салат из свежих овощей. Пруст быстро вернулся с обедом для Зорона, но тот даже не взглянул. Переклеивал датчики, тыкался в приборной панели. Разворачивал только ему одному понятные бесконечные графики и таблицы. Трогал Тарис за руку. За запястье, там, где должен был биться пульс.

За окнами стало сереть, но он так и не отвлекся на еду. Впрочем, в нем столько жира, что можно смело голодать неделю, а то и месяц.  Зорон все же подошел к графину, выпил стакан воды, обтер лицо. Посмотрел на меня, поджав губы:

— Ваше превосходительство, температура тела поднялась на шесть градусов и продолжает стабильно расти.

Я подскочил, склонился над кушеткой. Тронул Тарис за руку. Она все еще была мягкой и холодной, но не такой стылой, как несколько часов назад. Кожа едва заметно порозовела. Я придвинул стул и сел рядом — не хотел упустить ни мгновения.

Толстяк вернулся к приборам. Он заметно приободрился, приосанился. Будто чуял свою победу. Но для него выживание тела — уже победа, которую он может описать в своей научной работе. Мне же было важно, кем именно оно вернется. Если я потеряю сущность Этери… все пропало. Но я заберу то, что останется.

— Температура тела тридцать четыре градуса, мой карнех. Она жива.

Я вновь сжал тонкую белую руку. Теперь она была приятно прохладной, ощущалась, как живая плоть. Я вдруг почувствовал, как эти пальцы едва заметно стиснули мои. Тарис выгнулась, запрокинула голову и часто задышала, открывая рот. Я подскочил, склонился над ней, поддерживая затылок. Судорожные вздохи прекратились, она обмякла в моих руках, и в тот же миг распахнула глаза.

Тарис смотрела прямо перед собой, в мое склоненное лицо. Пристально. Расширенные зрачки были огромными, неподвижными. Тонкая окантовка чистой голубой радужки. Как ласковая вода в лагуне. Я даже не замечал, какого дивного цвета эти глаза. Одурманенный наиром, я мало что замечал. Я чувствовал, сгорал. Волны, касания, жар. Гладкость и тепло кожи, мягкость волос, вкус губ. Трепет, страх и робкий неосознанный ответ, который обещал слишком многое… Это тело сводило с ума, опьяняло, пробуждало вечные, как мир, инстинкты. Я будто становился кем-то иным, почти незнакомым. И теперь я никогда не узнаю, что эта непостижимая девчонка сделала тогда, когда загасила наир…

Теперь я не чувствовал ничего, лишь больничный запах этого места. И мое тело будто ломало в ее присутствии. Хотело возврата того, что было утрачено. Я стыдился этих мыслей даже перед самим собой. Но что значат мои чувства перед моим словом? Ничего. На первом месте может быть только долг.

Я будто уговаривал себя. Но боялся задаться вопросом, как бы поступил, будь у меня выбор.

Но выбора не было.

Тонкие пальцы Тарис стиснули мою руку. Тарис… Останется ею до тех пор, пока Этери не заявит о себе. Это казалось глупым суеверием, но я до одури боялся слишком обнадежить себя. Или никак не хотел смириться с потерей.

Я не понимал, узнавала ли она меня. Не понимал, чьими глазами смотрело это тело. Но судя по тому, как она стискивала мою руку — Этери вернулась. Тарис бы отшатнулась, бросилась прочь. Датчики Зорона наверняка уловили бы эмоциональные колебания.

Толстяк сосредоточенно смотрел в мерцающие диаграммы. Он вновь взял себя в руки. Выпрямился, расправил плечи. Цвет лица выровнялся. Он пожевывал губы и что-то проворно тыкал пухлыми короткими пальцами.

Я снова взглянул в ее глаза, легко тронул щеку, чувствуя теплую бархатистость кожи:

— Ты узнаешь меня?

Лицо не изменилось. Все та же странная маска с пугающим взглядом.

— Прошу, ответь мне. — Я поднес к губам тонкие безвольные пальцы: — Ответь.

Никакой реакции. Рука обмякла, лицо не дрогнуло ни единой мышцей. Тарис лишь изредка моргала. Я аккуратно уложил ее голову на кушетку, поправил полотенце, которым она была укрыта. Посмотрел на толстяка:

— Что происходит?

Ланцетник даже не оторвался от своих диаграмм:

— Пока не понимаю, ваше превосходительство.

— Когда поймешь?

— У меня тоже масса вопросов, мой карнех.

Это было наглостью, но я сдержался. Пусть делает, что нужно, лишь бы скорее закончилась эта пытка неизвестностью. Мое терпение иссякало, как вода в стремительно усыхающем ручье. Еще немного — и я начну понимать тех, кто в буквальном смысле бьется головой о стены.