Любовь цвета боли 2 (СИ) - Жилинская Полина (читаемые книги читать TXT, FB2) 📗
Мягко забирает из онемевших пальцев коробочку, не сводя с меня взгляда.
— Я споткнулся и упал, — его голос срывается, а ладони дрожат, — расшибся в лепешку, пох**ив всё на свете. Я очень далек от идеала, о котором мечтают хорошие девочки, но я хочу научиться быть им рядом с тобой. Дышать с тобой одним воздухом, смотреть на мир твоими глазами, быть рядом, когда ты смеешься или плачешь, отмывать по ночам кухню, есть охрененно вкусные пригоревшие пироги… Я люблю тебя, Оль, и знай: мне не придется себя ломать, чтобы стать твоим идеалом. Меня отдельно от тебя уже нет и никогда не будет… Если ты согласишься выйти за меня, даже когда я буду дряхлым старикашкой, значит, всё было не зря…
Сквозь пелену накативших слез опускаю взгляд на золотой ободок с россыпью мелких камней. Макар вкладывает коробочку мне в раскрытую ладонь и поднимается на ноги.
— Пусть оно будет у тебя, — шепчет, заправляя непослушную прядь мне за ухо. — Мы наденем его вместе, когда ты сможешь снова довериться мне.
Время как будто замирает. Я не замечаю, что на улицу опустились серые сумерки, опять повалил снег, по периметру поочередно зажигаются фонари и разноцветные гирлянды. Не вижу толпу зевак, застывших в ожидании душещипательного зрелища. В этот момент весь мой мир сужается до стоящего передо мной мужчины и его открытого, слегка уязвимого взгляда.
На каком-то ментальном уровне я понимаю, что именно сейчас мы близки так, как никогда не были раньше. Стою как завороженная, отчего-то очень боюсь спугнуть этот момент. Мысли отказываются повиноваться. Тихий, хриплый голос Макара, родной запах, напряженная складка меж бровей и затаенный страх на дне карих глаз. В груди нет волнения, есть лишь самозабвенный покой и льющийся рекой спасительный елей, заживляющий раскуроченную душу.
Сейчас передо мной тот, кого я когда-то полюбила всем сердцем. Без непробиваемого панциря и толстой скорлупы, раскрыт как книга — читай и захлебывайся от переполняющих чувств.
Я и захлебываюсь, всхлипывая, когда мужские губы нежно, почти невесомо касаются моих губ.
Глава 27
Ольга
Ну дровосек самый настоящий!
Распахнутая черная короткая дубленка, под которой виднеется обтянутая футболкой мощная грудь, как минимум трехдневная щетина на острых скулах, небрежно взъерошенные волосы и огромная елка на плече.
Подвисаю, разглядывая Макара. Любуюсь.
Помимо воли, в голове всплывают картинки: чаща леса, могучие ели и не менее могучий Макар, обязательно обнаженный по пояс, с огромным топором в руках… Мышцы под загорелой кожей бугрятся при каждом взмахе…
Феромоны! Это они сводят меня с ума на пару с разыгравшимися гормонами.
Макар стоит напротив и косится на меня уже с откровенной опаской.
— Оль, может, откроешь уже дверь?
Спохватившись, мельтешу, выуживая ключи из кармана.
— Да, сейчас, — прикладываю ключ к замку домофона. — Задумалась что-то…
В лифт елка не влезает. Поднимаемся пешком. Макар, бросив деревце на лестничной клетке, спускается за остальными покупками, а я ныряю в квартиру, скидываю обувь и тут же запираюсь в ванной. По традиции, так сказать.
Стягиваю варежки и умываюсь холодной водой в надежде, что хоть она немного отрезвит и наведет порядок в мыслях. Разглядываю себя в зеркале. Долго. Придирчиво. Румянец на щеках, глаза подозрительно сияют, губы немного припухли. Запускаю руку в карман, нащупывая ту самую коробочку. В отражении зеркала на зацелованных губах незнакомки тут же застывает мечтательная улыбка…
Может, и правда не всё потеряно? Ведь тогда разглядела я в Макаре что-то светлое? Действительно ли переосмыслил и понял? До дрожи в коленях хочется верить, что так и есть. Господи, но как же страшно ошибиться…
Покидаю ванную, как раз когда в квартиру заваливается мой дровосек с елкой. Могучий, небритый и дико сексуальный. Аж бесит.
Некоторое время устанавливаем пышную красавицу, занявшую чуть ли не четверть гостиной. Ну, как устанавливаем… Я сижу на диване, обложившись мандаринами и мармеладом, а Макар возится в углу с елкой. Меня к столь ответственному занятию не допустил, аргументируя тем, что негоже матери его будущих детей напрягаться в присутствии мужчины в доме. И чует мое сердце, что режим курочки-наседки включен на полную.
Пока я развешиваю шары снизу, Макар, балансируя на стуле, упорно пытается прикрепить к мохнатой верхушке звезду.
За окном давно стемнело, в доме уютно пахнет хвоей и свежезаваренным липовым чаем, сотнями огоньков переливаются гирлянды. А меня ни с того ни с сего затапливает острым чувством умиления и тепла. Вдруг становится так важно, что запомнил, с каким восторгом ждала этот праздник. Тогда, когда еще всё было хорошо… Приехал с самого утра, вломился, настоял…
И каша эта… вкуснее всех, которые я когда-либо ела. Для меня никто и никогда не варил кашу на завтрак. Мне вообще завтраки не готовили, кроме мамы, конечно. Но это было так давно…
Что-то я совсем расклеилась.
— Пошли чай пить, — зову Макара, наконец установившего звезду.
В повисшей тишине ужинаем заказанной пиццей, а потом долго сидим за столом, я пью уже вторую чашку чая. Неосознанно, а может, наоборот, оттягивая момент, когда придется уйти. Макар тоже молчит, только смотрит неотрывно, заставляя меня слегка нервничать и смущаться, потому что никак не получается прочесть его взгляд.
Совершенно некстати до меня доходит, что мы одни в квартире, за окном если и не глухая ночь, то поздний вечер точно, и пахнет от Макара так вкусно, и смотрит он так… цепко. Незаметно прижимаю вмиг вспотевшие ладони к штанам свободной шелковой пижамы, ощущаю, как щеки наливаются краской, прячу взгляд.
Натянув улыбку и стараясь вести себя как можно более непринужденно, встаю из-за стола, собираю чашки, иду к мойке, слыша, как грохочет в ушах пульс. Сердце пропускает удар, когда Макар поднимается следом. Он отходит к окну, но лишь для того, чтоб открыть себе лучший обзор. Судорожно выдыхаю.
— Ты специально это делаешь? — спрашиваю, по десятому кругу ополаскивая кружку.
— Что делаю?
— На нервы мне действуешь, — мою вторую чашку, мельком мазнув по нему взглядом.
— Чем? Тем, что смотрю на тебя? — спрашивает, вскинув брови. — Трогать мне тебя запрещено, особенно так, как хочется мне. Так что только смотреть и остается… Нет, если ты, конечно, хочешь…
— Не хочу!
— Я бы, конечно, поспорил, но, как прилежный ученик, усвоил урок о личном пространстве. Оль?
Выключаю воду и поворачиваюсь корпусом к Макару.
— Можно мне… — опускает взгляд на мой живот, прикрытый свободной рубашкой пижамы. — Пожалуйста, — добавляет тише.
Во рту сразу же пересыхает от будоражащей мысли, что Макар коснется меня так интимно, но я согласно киваю, почему-то не в силах отказать, и безотрывно наблюдаю за его приближением.
Опускается на колени, не отводя глаз, едва уловимо ведет по бедрам, ныряя ладонями под край рубашки. Дыхание перехватывает, когда теплые большие ладони накрывают живот, а на мужских губах появляется нежная улыбка.
— Мне до сих пор не верится, — глядя снизу вверх, говорит тихо.
Киваю, не в силах ответить. Так некстати накатившие слезы умиления душат где-то в горле.
— Какие они сейчас? Совсем еще маленькие, да? — поглаживая едва заметно выпирающий животик, спрашивает.
— Как два кочанчика капусты. Брюссельской, — добавляю с улыбкой, когда смешно хмурит брови.
Господи, какие только ассоциации в беременную голову не приходят. Жуть! Учитывая, что ненавижу вкус этого овоща всеми фибрами души.
Проваливаюсь в другое измерение, стоит только горячим губам коснуться кожи чуть ниже пупка. Стою, ухватившись рукой за столешницу, гляжу на темную макушку и прилагаю максимум усилий, пытаясь расслышать, что же Макар там шепчет нашим детям.
В воспаленном сознании всплывает наша вторая встреча. До мелочей четко вырисовывается образ мрачного, страшного мужчины из подвала. С мертвенно холодным взглядом, пробирающей до ужаса энергетикой и обезоруживающим равнодушием в голосе. Казалось, что там и закончится моя жизнь.
