Любовь цвета боли 2 (СИ) - Жилинская Полина (читаемые книги читать TXT, FB2) 📗
На работе, едва успеваю переступить порог отделения, срочный вызов в операционную. Быстро принимаю смену, благо пациент только один и сейчас в стабильном состоянии. Отпускаю врача и полностью сосредотачиваюсь на предстоящей операции.
Через три часа, удостоверившись, что прооперированный стабилен и благополучно отошел от наркоза, возвращаюсь в отделение.
— Как тут у нас? — спрашиваю у Прокопьевны, заполняющей на посту журналы.
— Полный порядок, — отвечает она, как-то подозрительно пряча улыбку.
— Лен, приготовь пока историю нашего пациента, я ознакомлюсь, — поворачиваюсь ко второй медсестре, нашей Леночке-моднице. — Пять минут — и идем на обход.
В комнате для персонала прячу продукты для праздничного ужина в холодильник, поправляю волосы перед зеркалом и, отойдя на шаг, придирчиво оглядываю свою фигуру в белом халате. Не заметно ли пока мое интересное положение?
Выхожу в коридор, на посту пусто, в отделении тишина. Подхожу к столу, беру историю, по пути в палату открываю листы наблюдения. Пациент поступил утром, две остановки сердца, фибрилляция предсердий, гипертония, головокружение, одышка — вполне стандартный набор сердечника.
Толкаю дверь, в палату просматривая листы назначений.
— Серьезно? — уперев руки в бока, застываю на пороге.
Глава 31
Ольга
Еще на третьем курсе в очередной книге по психологии я как-то прочитала, что в момент сильного эмоционального потрясения человек проходит через четыре стадии. Первая — резкое двигательное возбуждение, вторая — ступор, третья — вялость, четвертая — истерия. Так вот, я, как только отошла от шока, с успехом перескочила от первой сразу к четвертой.
Шваркнув дверью так, что затряслись окна и, кажется, задребезжали стены, я отшвыриваю историю на пол, чтобы освободить руки и придушить своего пациента.
«Ничего, — утешаю себя в мыслях. — Разок можно, благо мы находимся в реанимации, потом откачаю».
— Ты… ты… — злость душит настолько, что не могу и слова выдавить.
— Оль, ты чего? — явно ожидая другой реакции, искренне так удивляется Макар, предусмотрительно обходя меня по дуге.
— Вот скажи, что ты за человек? — шиплю, взвинченная до предела. — Ты хоть представляешь, что я подумала, когда увидела тебя… Какой же ты всё таки…
Голос срывается, беспомощно машу рукой в сторону больничной койки, на которой он полминуты назад лежал.
— Какой я у тебя креативный?
— Какой ты у меня ненормальный!
— Неправда, в истории другой диагноз написан.
Подбираю с пола историю болезни. Читаю на первой титульной странице, на которую отчего-то не удосужилась взглянуть сразу: «Предварительный диагноз: острый переломный момент со смещением жизненных приоритетов, — выведено размашистым почерком Прокопьевны. — Рекомендации: пожизненная терапия любовью и лаской желанным объектом — Вересовой Ольгой Викторовной. Обеспечение полного, всестороннего доступа пациента к объекту обожания для наращивания кредита доверия и круглосуточной заботы. Объятия: пока будет накапливаться кредит доверия — строго от двадцати минут в день, затем чем чаще, тем лучше. Поцелуи: не менее пяти раз в сутки, иначе терапия может не дать должного эффекта. Примечание: пациенту не рекомендуется длительное время находиться вдали от объекта обожания, это влечет за собой усугубление общего состояния больного. Могут появиться следующие симптомы: головокружение, потеря аппетита, перебои в работе сердечно-сосудистой и нервной системы, облысение, угнетение потенции, нервный тик».
— Угнетение потенции? — вздернув бровь, поднимаю взгляд на самодовольную моську Макара.
Чувствую, как щеки горят. Меня всё еще немного потряхивает. Только непонятно: то ли от испуга, когда подумала, что Макар действительно болен, то ли от всей ситуации, которую он непонятно как провернул.
— У меня стоит только на тебя, маленькая, — произносит доверительным тоном и подмигивает совсем уж… неприлично.
Опускаю взгляд и читаю дальше.
«Окончательный диагноз: не лечится».
С губ срывается нервный смешок. С ума сойти. Точно ненормальный. Моргаю часто, смахивая слезы.
— Слишком много профессиональных терминов…
— Прокопьевна у вас просто лапочка.
Похоже, мир перевернулся… Да эту лапочку старались обходить стороной все, от администрации до бродячих собак, случайно забредших на территорию больницы.
Прокопьевна как невымерший вид динозавров — такая же древняя, внушает глубокое уважение и острое желание угодить. Ее бы, может, давно попросили уйти в силу преклонного возраста, но никто не решается, откровенно побаиваясь.
— Мы сошлись с ней на норковой шубе сорок восьмого размера и двух билетах на балет, — колется Макар, видя мой полный скептицизма взгляд.
Как уговорил только…
— Так что не вздумай ругаться. Через два часа Новый год, мы находимся в общественном месте, я ведь учусь крайне уважительно относиться к твоему личному пространству, — хмыкает весело.
Конечно, аж самому смешно. Учиться он…
— И как-то так сложилось, что с недавних пор я верю в поговорку «С кем встретишь, с тем и проведешь» А я хочу встретить год с тобой. Как и все остальные праздники, которые будут в нашей жизни.
И вот как на него злиться, когда смотрит так невыносимо нежно и в то же время упрямо?
Когда до Нового года остается меньше часа, собираемся всей нашей дружной компанией в комнате для персонала. Макар, ловко лавируя между женщинами, упорно создает видимость активной помощи, но больше мешает, поэтому Прокопьевна отсылает его на диван — смотреть телевизор. Мы накрываем праздничный стол, дорезаем овощи и фрукты, заправляем салаты. Даже язва Лена на удивление доброжелательна и улыбчива.
— Ой, шампанское, кажется, забыли, — в спешке откладывает разделочную доску с недорезанным ананасом Лена и дефилирует к холодильнику.
Именно дефилирует. Плавно покачивая бедрами, проходит мимо Макара. Открывает дверцу и наклоняется к нижней полке, изгибаясь драной кошкой в пояснице, оттопыривает зад. Весьма аппетитный зад, судя по тому, как заинтересованно склоняет к плечу голову Макар, рассматривая эту выдру.
А еще полчаса назад в любви мне клялся. Вечной!
— Ух, — салютуя бутылкой, оборачивается Лена, легкомысленно улыбаясь. — Нашла!
И когда только успела верхние пуговки на халате расстегнуть? Молокозавод ходячий!
На поверхность памяти совершенно некстати всплывает брошенная когда-то Леной фраза: моль блеклая. Хочешь не хочешь, а проводишь параллель, сравнивая себя с кем-то. Впервые в жизни, между прочим! Сочная, яркая, раскованная, слегка вульгарная, на мой взгляд. Смазливое личико, высокая пышная грудь, тонкая талия и широкие бедра с упругим задом. К таким женщинам мужчины зачастую летят, порхая крылышками, как бабочки на яркий свет.
— Как хорошо, что сегодня наш вечер скрасит такой интересный мужчина, — продолжает петь оды Лена, присаживаясь на краешек дивана. — И шампанское кому открыть будет, и поухаживать за дамами.
Застываю в каком-то дичайшем напряжении, не сводя глаз с Макара, взгляд которого то и дело ныряет в вырез халата Леночки.
Стараясь больше не обращать внимания на воркующих голубков, быстро заканчиваем приготовления. Хочется заткнуть уши, чтобы не слышать мурлычущий женский голос и хриплый мужской смех. Мы не мешаем им? Вдоволь насмотревшись, я выхожу из комнаты, глотая злые слезы. На секунду кажется, что становится легче дышать, потому что в носу всё это время упорно стоял приторный аромат сладких духов Леночки.
Здраво, рационально мыслить не дает жгучее, пока еще не совсем знакомое чувство. Пересекая длинный коридор, иду в самый конец, туда, где находятся душевые для персонала. Закрываю за собой дверь и мечусь по небольшой комнате. Сознание ошпаривает словно кипятком — я ревную. Ревную Макара к этой дойной выдре с третьим размером груди, магнитом для мужских глаз.
